– Убитая похожа на Полянскую Елену Николаевну! Не то чтобы очень, но рост, телосложение, волосы, в облике что-то такое… Только моложе на восемь лет. Твоей Полянской ведь тридцать пять, а этой – двадцать семь. И убили ее из того самого ствола, что в ванной валялся. И прочее все как на подбор. Ворсинки свитера, который был на Бубенцове, обнаружены на куртке убитой. Куртка замшевая, все прилипает. Даже два его волоса есть. Непонятно только, зачем он вообще ее прятал. Наследил выше крыши!

– Он спешил. Обнаружил, что не ту убил, – задумчиво заметил Кротов, спрятал наспех, кое-как, чтобы сразу не заметили. Личность убитой установили?

– А как же! Романова Наталья Викторовна, 1968 года рождения. У нее в кармане куртки справка валялась из обменного пункта. За два дня до убийства Романова поменяла пятьдесят долларов, а справочку скомкала и сунула в карман. Облегчила нам работу. И знаешь, зачем она в этот двор зашла? За кирпичом!

– За каким кирпичом?

– Есть народное средство от простуды, – стал объяснять Сичкин, – берут здоровый кирпич, моют, кладут на конфорку, на рассекатель, греют на медленном огне, сверху сыплют толченый чеснок и чесночным паром дышат через трубочку. Так вот, у Романовой младший брат простудился, вот она и пошла с утра на ближайшую стройку за кирпичом.

– Помогает? – тихо спросил Кротов.

– Что? – не понял Сичкин.

– Кирпич от простуды помогает?

Зазвонил внутренний телефон. Кротова вызывал к себе его непосредственный начальник полковник Казаков.

– Проходи, садись.

Казаков расхаживал по кабинету, рассеянно брал в руки разные предметы – то пепельницу, то крышку от графина, то книгу с полки – и тут же клал куда-нибудь в другое место.

Ничего хорошего это не предвещало. Полковник был в самом мрачном расположении духа.

Еще в четверг вечером, после разговора с Леной, Кротов позвонил Казакову домой и в нескольких словах изложил ситуацию, не упомянув, правда, что встреча с Леной в «Макдоналдсе» была первой и до этого они знакомы не были.

Выслушав его тогда, Казаков вздохнул: «Тухлое это дело, Серега, ничего не докажешь».

А сейчас, не глядя на Кротова, он раздраженно произнес:

– Поздравляю. Ты отстранен от расследования генеральским приказом.

– Почему? – не удержался Кротов, хотя ответ уже знал сам.

– Да потому, Сережа, что ты у нас получаешься фигурант – первый и пока единственный. Отелло на Шмитовском никто, кроме тебя, шлепнуть не мог. Так что картина вырисовывается ясная – до тошноты. Ты и сам понимаешь.

– Подожди. Но я ведь был в Черемушках!

– Да проверяли, – безнадежно махнул рукой Казаков, – районный следак сказал – ты их дождался и через десять минут пулей вылетел. Они еще на тебя разозлились. Ты указаний надавал и слинял быстренько. А кому охота копаться? Там же все очевидно: острая сердечная недостаточность. От Черемушек до Шмитовского езды минут тридцать пять, от силы сорок. Пробок в воскресенье никаких особых не было. А ты сколько ехал?

Кротов ехал до Шмитовского час. Пятнадцать минут ушло на поиски бензозаправочной станции в плохо знакомом районе, еще десять – на заправку.

– Мне пришлось заправиться. Бензин был на нуле. Вот тебе и двадцать минут.

– А зачем тебя вообще в Черемушки понесло, к этому, как его?

– К Курочкину. К Дмитрию Захаровичу Курочкину. Он – тот самый врач, который сказал, будто ребенок погиб. Именно он усыпил Лену и отправил в Лесногорск. Согласись, мое желание побеседовать с ним вполне понятно.

– Ox, Cepera, – тяжело вздохнул Казаков, – я понимаю, у тебя любовь: ты ходишь с сияющими глазами и с идиотически-счастливой физиономией. Но ведь тебе сорок лет, ты подполковник МВД, у тебя высшее юридическое образование. Неужели ты не понимаешь, что вся эта история с похитителями неродившихся младенцев бред. Я ведь после твоего звонка консультировался со специалистом из Минздрава. Он мне популярно все объяснил. В Лесногорской больнице действительно работает экспериментальная лаборатория. Она существует уже три года и к беременным женщинам отношения не имеет. Никакая мафия за твоей зазнобой не гоняется. А убийство, вернее, покушение на убийство – чистая бытовуха. Ревность. Где ты видел, чтобы киллер таскал с собой в кармане фотографию жертвы? Сейчас я тебе вкратце обрисую предварительную версию, а ты мне возражай.

– Чью версию? – усмехнувшись, спросил Кротов.

– Генеральскую. Так вот. Убитый Бубенцов узнает о романе своей бывшей жены.

– Они развелись восемь лет назад, – напомнил Кротов, – у него потом две семьи сменилось.

– Но последний раз встречались три месяца назад, и он хотел возобновить с ней отношения. Может, он всю жизнь ее одну и любил, а она его послала подальше. Он звонит, назначает ей встречу, просит прийти в тихий безлюдный дворик, где произошло их последнее объяснение. Там капитальный ремонт, народу ни души. В состоянии аффекта он стреляет в другую женщину, которая случайно зашла во двор и имела несчастье быть похожей на Полянскую, особенно издали, в темных очках. Убитая падает, очки слетают. Обнаружив ошибку, он кое-как прячет труп, несется в квартиру, где объект его страданий преспокойно принимает душ. А в самый решающий момент входишь ты и успеваешь пальнуть на секунду раньше. Ты поступил совершенно правильно: спас жизнь женщине и ребенку, застрелил убийцу. И тогда вполне естественно, что Полянская как бы не помнит, кто ее так заботливо вытаскивал из душа и укладывал в постельку. Она, конечно, не выдаст тебя. Между прочим, обморок, который, по ее словам, с ней случился, не может продолжаться более трех минут. Так что покушение на твою зазнобу – чистая бытовуха.

Кротов сидел молча и слушал Казакова спокойно. Он еще в самом начале разговора поставил перед собой задачу – спокойно слушать.

– Ну, возражай мне, что ты молчишь? – Казаков нервно крутил сигарету. Многие годы он курил только «Яву», и даже когда Москва наводнилась импортными сигаретами всех марок, своей привычке не изменил. Покупал «Яву» блоками, раскладывал по батареям распечатанные пачки, долго сушил…

– Не буду, – сказал Кротов, – не буду я тебе возражать. Ты сам прекрасно понимаешь, что вся эта версия про Отелло с глушителем и отмычками – чушь собачья. И что Полянская – не сумасшедшая, тоже догадываешься, хотя никогда ее не видел. Кстати, с кем именно ты консультировался? Не с Буряком случайно?

Казаков кивнул.

– Врет твой Буряк! И ты сам это чувствуешь, – закончил Кротов.

– Ну, чувствую, и что? – Казаков наконец закурил почти выпотрошенную «явину». – Ты лучше спроси меня о другом: зачем тебе, Сергею Кротову, понадобилась вся эта инсценировка с третьим неизвестным, если в твоих действиях, продиктованных крайней необходимостью и совершенно понятных, не было состава преступления? Куда делось оружие, из которого ты стрелял? Или – как мог Бубенцов обознаться, даже в состоянии аффекта, если до смерти любил твою Полянскую? Как он мог ее с кем-то перепутать?! В общем, вопросов масса, а в итоге получается тухлый «висяк».

Кротов встал.

– Я могу идти, товарищ полковник? Меня как – только от этого дела отстранили или от всех сразу?

– Ладно, Серега, брось. Ты на меня-то бочку не кати. Нам с тобой еще к генералу на ковер… В общем, так. Ты сейчас берешь неделю в счет своего законного отпуска. Тебе надо заняться здоровьем и нервами твоей Полянской и многими другими неотложными домашними делами. Если что – звони, буду держать тебя в курсе. Но не забывай, ты будешь заниматься своими частными делами. А я чем могу, помогу.

Полностью противореча своим привычкам, Казаков встал и проводил своего заместителя до двери кабинета.

– Слушай, Серега, а этот ребенок – твой или нет?

– Мой, – ответил Кротов и вышел.

* * *

Лаборантка Любочка, которой Кротов отдал на экспертизу банку с прозрачной жидкостью и преподнес в качестве аванса за срочность коробку конфет «Рафаэлло», пила в углу лаборатории кофе с этими самыми конфетами.

– Спешу вас обрадовать, Сергей Сергеевич! – улыбнулась она. – В этой банке жидкость, по своему составу напоминающая – знаете что? Околоплодные воды! Это фантастика – наполнить околоплодными водами банку для капельницы! Кофейку хотите?