– Погоди, детка, а ты кто ей будешь?

– Племянница.

– Леночка тебя зовут?

– Да.

Тут Зотова услышала строгий пожилой голос:

– Я вас слушаю.

Амалия Петровна повесила трубку. – Разъединили, – пожала плечами Зря Ген-риховна, – сейчас перезвонят. Но никто так и не перезвонил.

* * *

Сергей Сергеевич Кротов назначил Лене встречу на восемь часов вечера в «Макдоналдсе» на Пушкинской площади. Он в любом случае собирался после работы зайти туда поужинать.

Год назад Кротов развелся с женой и довольно быстро приобрел холостяцкие привычки. Дома есть было нечего, а в «Макдоналдсе» чисто, сытно и сравнительно дешево.

Полянскую он узнал не сразу, хотя она довольно точно себя описала. Он ожидал увидеть стандартную деловую женщину со стандартными журналистскими замашками, со слоем дорогого макияжа на лице и тщательно уложенными волосами, с холодными цепкими глазами и дежурной любезной улыбкой. Такие женщины постоянно мелькали на пресс-конференциях и брифингах в МВД, на экране телевизора, на театральных премьерах, куда ему доводилось ходить с бывшей женой-балериной. Молодые и зрелые, блондинки и брюнетки, они мало чем отличались друг от друга.

Но Полянская была совсем другая. Когда он наконец вычислил ее в том углу «Макдоналдса», где они договорились встретиться, у него почему-то сжалось сердце. Он даже не разглядел сразу, красива она или нет. Просто во всем ее облике, в тонких чертах худенького лица было нечто неуловимо женственное, трогательное, беззащитное. Ее хотелось обнять и погладить по темно-русым волосам…

Кротов тут же одернул себя. После развода с Ларисой, после всех безобразных склок и истерик, которые пришлось пережить, каждая женщина почему-то представлялась ему орущей, рыдающей, выплевывающей грязные ругательства. Глядя на какую-нибудь хорошенькую мордашку, он думал: «Сейчас ты такая романтичная, нежная, а потом, как освоишься…»

Но эту женщину, Елену Николаевну Полянскую, он никак не мог представить орущей и скандалящей. Такое было впервые. «Неужели я, как мальчишка, готов влюбиться с первого взгляда?» – спросил себя Кротов. И тут же сам себе честно признался, что да, готов. Но выдать себя хоть словом, хоть жестом он не мог.

Глядя на нее, слушая ее спокойный голос, он поймал себя на том, что ему рядом с ней удивительно уютно и спокойно. Влюбленность предполагает волнение, взвинченность, а это – какое-то совсем другое чувство.

То, что она рассказывала, не укладывалось в голове. То есть Кротов не мог уловить сути случившегося. Будь перед ним другая женщина, он сделал бы скидку на мнительность, страсть к преувеличениям, затаенную где-то глубоко в подсознании манию преследования, и тогда все встало бы на свои места.

Но в случае с Полянской нельзя было делать никаких скидок. Кротов сразу понял: она излагает события совершенно точно, ничего не преувеличивая, наоборот, как бы пытаясь себя уговорить, что ей показалось, что ничего страшного не произошло.

Когда она закончила. Кротов спросил:

– Номер «скорой» вы записали?

– Запомнила. 7440 МЮ.

– Как фамилия дежурного, которому вы оставили заявление?

– Кажется, Круглов. Да, младший лейтенант Круглов. Он ко мне очень хорошо отнесся, чаем горячим напоил, но в моем заявлении, кажется, ничего не понял.

– Конечно, не понял. Видите ли, Елена Николаевна, то, что с вами произошло, – странно и очень неприятно, но во всем этом пока нет состава преступления, нет мотива. Ну подумайте сами, кому и зачем все это понадобилось? Может, у вас есть враги? Может, вам мстят или угрожают таким образом?

– Нет, Сергей Сергеевич. Этот вариант я исключаю полностью. Таких врагов у меня нет. Есть, конечно, люди, с которыми, скажем так, не сложились отношения. Есть чисто литературные противники, с которыми мы года три-четыре назад довольно резко полемизировали на страницах центральной прессы, но все это уже потеряло остроту. Ну и потом, это люди с другими возможностями и другими средствами угроз и мести. Предположим, я раскритиковала в пух и прах некоего автора, или отказала в публикации, или поймала на плагиате. Но он может, в свою очередь, разгромить меня как критика, как редактора, как переводчика и так далее. Самый крайний вариант – пустить обо мне какую-нибудь грязную сплетню. Но не более того.

Отхлебнув густого молочного коктейля, Лена продолжала:

– Мне кажется, все случившееся не имеет отношения ко мне лично. То есть им нужна была не конкретно я, Елена Полянская, а любая беременная женщина.

– Возможно, – кивнул Кротов. – Ну а если предположить, что врач в консультации действительно обнаружил, что ребенок, простите, неживой? Давайте просто попробуем перебрать все возможные варианты.

Лена вспыхнула, хотела сказать резкость, но сдержалась.

– Ребенок живой. Он двигается, я чувствую. И потом, если моих ощущений недостаточно, – я же сказала, одна из медсестер прослушала ребенка.

– Нет, Елена Николаевна, вы меня не поняли. Я не сомневаюсь, что с вашим ребенком все нормально.

– Спасибо, – усмехнулась Лена.

– Просто врач мог искренне ошибаться, не желая вам зла.

– Хорошо, – вздохнула Лена, – он ошибся в диагнозе. Искренне ошибся. Но потом он ошибся, утверждая, что я в ужасном состоянии, что меня нельзя выпускать на улицу и необходимо срочно вколоть успокоительное?

– Ну, это, конечно, трудно назвать ошибкой, – согласился Кротов, – но с другой стороны – трудно представить женщину, которая совершенно спокойно прореагирует на подобное известие.

– Я не воспринимала его слова как известие. Я просто сразу решила, что он ошибся. И еще: я не врач, но, мне кажется, такого рода диагнозы не ставятся после одного-единственного исследования, даже ультразвукового. А если и ставятся, то больному не сообщают в тот же миг. Проверят еще раз, посмотрит не один специалист, а несколько. Ведь если у человека, например, рак, ему не скажут от этом сразу. Сначала подготовят, поговорят с близкими.

– Ладно. Оставим пока доктора в покое. Пойдем дальше. Предположим, что те, кто искал вас в подвале, делали это из благих побуждений. Это были санитары. Им поручили вас найти, так как ваше состояние казалось критическим, опасным для жизни.

Лена весело рассмеялась.

– Сергей Сергеевич, подумайте сами, в какой нормальной больнице пошлют ночью санитаров разыскивать сбежавшую больную? Ну ушла, и ладно, работы меньше. Если, конечно, эта больная – не буйная сумасшедшая. Но такого диагноза мне пока не ставили. Так что не сходится. И с доктором не сходится, и с санитарами. И дальше не сойдется.

– Давайте попробуем. Начнем с ключей. Вы могли их просто потерять раньше, забыть где-нибудь и так далее. Потом что у нас? Окурок. С окурком совсем просто: уборщик убирал, замел от соседней двери к вашей. Дальше – запах в туалете. Ну это, извините, вообще не улика. Остается «скорая». Я проверю по подстанциям, но опять же – что им можно предъявить? Они возмутятся и скажут, что вас никогда не видели, никоим образом за вами не гонялись, а ехали себе по своим делам. И врач из консультации тоже скажет, что ошибся, перестраховался. Это уго-ловно не преследуется.

Лена молчала, низко опустив голову и помешивая трубочкой остатки молочного коктейля на дне стакана. Наконец она произнесла:

– Конечно, пропажа моей телефонной книжки и фотографии тоже не в счет?

– Нет, Елена Николаевна, – тяжело вздохнул Кротов, – пока все это не в счет. Скажем так, нет данных, указывающих на признаки преступления.

– Ну а если бы они все-таки сделали мне искусственные роды? Если бы они убили моего ребенка? А мне, между прочим, тридцать пять лет. И больше детей у меня нет. Только этот, еще не родившийся.

– К сожалению, и тогда ничего нельзя было бы сделать. Доказать умысел в медицинской ошибке сложно, а практически невозможно. Было бы долгое, унизительное для вас разбирательство, которое в лучшем случае закончилось бы административным взысканием, а скорее всего – ничем.

– Отлично! – усмехнулась Лена. – А что вообще возможно в моей ситуации? Мне страшно ночевать дома, страшно ходить на работу. Что мне делать?