— Куда же это, интересно, нам уходить? — истерически взвизгнула Ирина. — Мы в своем доме, и вы, господин доктор, здесь не распоряжайтесь. Делайте свое дело, лечите больного, а нам указывать не надо! — Крик перешел в бурные рыдания.

— Вот дура баба, — покачал головой купец, — вы уж простите ее, господин доктор. Она, разумеется, не в себе. Пойдем, хватит орать, тебе лечь надо, — он взял дочь под локоть и увел ее в спальню.

Через полчаса вернулась Соня. На возке вместе с фельдшером Семеном она привезла священника. Батюшка был стар и болен, еще не пришел в себя после надругательства на пустыре, однако ехать к умирающему согласился, взял с собой все, что нужно для причастия.

Михаил Иванович умирал долго и мучительно. Доктор Батурин пытался облегчить его страдания, колол морфий. Агония длилась несколько часов. Священник причастил его. Перед рассветом, перед самым концом, умирающий открыл глаза и зашептал что-то. Соня склонилась к его губам.

— Сонюшка… брошь… не отдавай никому, сохрани, это все, что есть у меня…

— Какая брошь, Мишенька? О чем ты?

— Бабушкина брошь с бриллиантом… не отдавай им…

Соня взяла в ладони его лицо, взглянула в глаза, совсем близко, и произнесла еле слышно:

— Мишенька, у меня будет ребенок, твой ребенок. Я тебя очень люблю.

Доктор ничего этого не слышал, он как раз вышел в сад, покурить. А когда вернулся, граф уже не дышал.

Через два дня после похорон в Батурине явился Тихон Тихонович в дорогом, с иголочки, английском костюме, таком белом, что резало глаза, с тростью черного дерева в руке, в блестящих белых штиблетах. Он выглядел довольно странно на фоне запущенного батуринского сада. За спиной у него маячила огромная фигура его постоянного безмолвного спутника шофера Андрюхи. В руках он держал огромный букет крупных, как кошачьи головы, багровых роз.

— Чем обязан? — мрачно поинтересовался Константин Васильевич.

— Вот, явился выразить вам благодарность за труды, — кашлянув, сообщил купец и извлек из кармана красный бархатный футляр овальной формы, с золотым причудливым вензелем на крышке, — поскольку деньги сейчас дешевы и ненадежны, решил сделать вам от нашего осиротевшего семейства небольшой презент на память. Изволите взглянуть?

— Благодарю вас, господин Болякин, но презента я от вас не приму, — покачал головой доктор.

— Так вы посмотрите хотя бы. Вещь хорошая, стоит дорого. — Он раскрыл футляр. Там лежали мужские часы-луковица, золотые, с толстенной золотой цепью.

— Оставьте себе. Мне такие роскошества не к лицу.

— Значит, брезгуете моей благодарностью? — прищурился купец. — Ну, тогда примите хотя бы цветы. Это для Софьи Константиновны. В наше трудное время тоже дорого стоят. Специально Андрюху в Москву за ними посылал. Ровно двадцать пять штук, особый сорт. Есть ваза у вас? Эй, горничная, как тебя?

— У нас нет горничной, — сказала Соня, — у нас только кухарка, но она в деревню ушла. А цветы я возьму. Спасибо. Но в вазу их ставить не надо. Я их все равно на могилу отнесу Михаилу Ивановичу.

— А, ну ладно. — Купец еще немного потоптался, несколько раз откашлялся в кулак и обратился к доктору:

— Я прошу прощения, мне необходимо переговорить с Софьей Константиновной наедине.

— Извольте, — кивнул доктор, — вы можете пройти в дом. Сонюшка, я буду здесь, рядом.

— У вас осталась вещь, принадлежащая нашей семье, — сказал купец, когда они вошли в гостиную, — вещь очень дорогая. Брошь в форме цветка орхидеи с большим бриллиантом в центре.

— Я не знаю, о чем вы, — тихо ответила Соня.

— Ну не надо, не надо, барышня, — хитро прищурился купец, — я ведь не бесплатно. Я вам денег дам. Много денег, золотых червонцев. Золото всегда в цене. Вы уж, будьте любезны, верните брошечку-то. Она не ваша.

— Тихон Тихонович, — покачала головой Соня, — что-то вы путаете. Я не ношу ювелирных украшений, и никакой броши у меня нет.

— Значит, не отдадите? — вздохнул купец. — Напрасно. Так у вас хотя бы деньги были бы, вам они очень пригодятся, когда придется все бросать и уезжать из России. А придется очень скоро, поверьте мне. Если вы надеетесь, что сумеете такую дорогую вещь продать, то ошибаетесь. Вас обманут, вы с вашим батюшкой-доктором люди не коммерческие.

В гостиную вошел Константин Васильевич.

— Вот, господин доктор, — обратился к нему купец, — пытаюсь уговорить вашу дочь вернуть по-хорошему то, что ей не принадлежит. Михаил Иванович, Царствие ему Небесное, поступил необдуманно, отдал Софье Константиновне нашу вещь. А она возвращать не желает. Нехорошо. Стыдно. Вы бы поговорили с ней по-отцовски.

— Соня, в чем дело? — удивился Константин Васильевич. — Объясни, что происходит?

— Я не знаю, папа. Господин купец требует у меня какое-то ювелирное украшение, какую-то брошь. Пусть он сам объяснит, что происходит.

— Моя дочь никогда к дорогим побрякушкам пристрастия не имела, — быстро проговорил доктор.

— Так то не побрякушка. Вещь весьма ценная. В последний раз говорю, отдайте по-хорошему. Я знаю, она у вас. Больше ей негде быть. Ведь это грех — брать чужое. Вам должно быть совестно.

— Ладно, хватит, — поморщился доктор, — о грехе и совести я с вами рассуждать не намерен. Вы лучше об этом побеседуйте со своей дочерью.

— Ну, глядите, — тяжело вздохнул купец, — я хотел с вами по-хорошему, по-соседски, но, видно, не получится. Не такие вы люди.

Купец ушел, не оглядываясь.

— Он наймет бандитов, они перероют весь дом, — задумчиво произнес, глядя ему вслед, доктор, — эта брошь действительно стоит страшно дорого.

— Папа, ты же ее не видел.

— Она к твоей белой блузке приколота. А блузка валяется на стуле в твоей комнате. На портрете эта брошь получилась у Миши значительно лучше, чем твое лицо. Портрет надо убрать подальше, унести куда-нибудь из дома. А брошь необходимо спрятать. За ней придут и перероют весь дом. Возможно, нас с тобой тоже станут обыскивать. Купец за этот камень кому хочешь глотку перегрызет. Миша рассказывал мне историю камня. Он говорил, что это единственная его ценная вещь.

— Он перед смертью просил не отдавать им брошь. Меня не волнует, сколько она может стоить. Мы ведь не станем ее продавать, — медленно произнесла Соня.

Ночью доктор проснулся от страшного шума. В доме ломали дверь. Через минуту послышался сдавленный крик. Кричал фельдшер Семен. Доктор выхватил из-под подушки заряженный револьвер, кинулся наверх, в Сонину комнату.

Соня в ночной рубашке сидела, привязанная к стулу. В комнате находились купец Болякин и его верный шофер-телохранитель Андрюха. Они ожесточенно рылись в Сониных вещах. Шофер коротким финским ножом вспарывал подушки. Купец, сидя на полу, перетряхивал нижнее белье. По комнате летели перья. Доктор направил револьвер на купца. Во всем доме слышались крики, топот.

— Бросьте, Константин Васильевич, — покачал головой купец, — моих людей здесь слишком много. А помощи вам ждать неоткуда. Власти никакой теперь нет. Я предупреждал, чтобы вы отдали по-хорошему.

Доктор опустил револьвер. У него перед глазами белело Сонино лицо. К ее горлу был приставлен короткий финский нож. Шофер Андрюха молча глядел на доктора. В левой руке он сжимал пистолет.

— Может, все-таки скажете? — спросил купец, не вставая с пола и продолжая перетряхивать белье. — А то ведь придется Софье Константиновне больно сделать. Я говорю, людишек моих здесь много. Мы — не уйдем, пока не отыщем брошь. В последний раз предупреждаю, отдайте по-хорошему, а то ведь поздно будет.

— Тихон Тихонович, дымом пахнет, — подал голос Андрюха.

Дверь распахнулась, в комнату ввалился огромный солдат-дезертир, племянник кладбищенского сторожа, огляделся дики — ми красными глазами, открыл рот и рухнул прямо на купца. Из рассеченной головы пульсирующей широкой струёй била кровь. За ним стоял фельдшер Семен с топором. Купец вскрикнул, Андрюха рефлекторно кинулся к нему, доктор выстрелил и попал шоферу в затылок. Купец забился, придавленный двумя огромными телами. Внизу что-то страшно грохнуло, послышался отчаянный матерный вопль, Тяжелый быстрый топот.