— А ты так уверен, что за тебя заплатят? И неплохо? Что — вес имеешь? Извини — сомневаюсь. Что же тогда по урманам лесным с "пехотой" бродишь? Живодерствуешь. Людей по-беспределу жизни лишаешь?

— Ну ты же тоже здесь, а не в шезлонге с вискарем у бассейна, — парирует полный, «мордатый» по определению Котовой, благообразно седой и даже сейчас выглядящий холено и импозантно, мужчина — сорок пять с плюсом. Подполковник, не менее. — А насчет живодерства… ты ведь тоже не ангел? Если руку на сердце? Мы ведь оба понимаем, что время настало такое. Порядок надо поддерживать. И силу набирать. Расширяться. Если хочешь выжить. И во благо своей стае — чужаков под нож пускать, тоже необходимость. Это часть неизбежного. Тебе ли не знать? — усмехается «мордатый». — Не дури, Зимний. Мы ведь можем и обьединить интересы. И обе наших стаи от этого только плюсы поимеют. Разумеется на равных правах и паритетных началах.

Ты тут о казахах упомянул. Но ведь не можешь не понимать, что это мутный и ненадежный союзник. Они другие! А мы все же свои. Ментально близкие. Гораздо ближе и понятнее друг-другу!

Выговорившись, импозантный выжидающе замолкает.

Стратег и теоретик! Геополитик прямо. Тоже смотрю говорун, как и мой кореш. Никак в своей ментовской академии преподавал? Уровень-то и впрямь не боевика, а руководителя. Второй. Не часто топориком сам махал. Чего же тебя в поле понесло, философ постапокалипсиса?

— Эко тебя на речи растопырило. Со страху что ли? Но признаю — умееешь мягко постелить! По молодости поди опером рыскал? Что ж так и быть — давай по пунктам. Коротенько. Время поджимает.

…Не в шезлонге со стаканом, а в поле с бойцами — это да! Только тут не время определяющую роль играет. Я и раньше с пацанами не стремался в махалове рядом стоять. Хоть и не обязан был. Но в одном ты прав — сейчас это просто необходимость.

Раз это даже до вас дошло.

И я не ангел — тут ты тоже в корень зришь. Да и не претендую. И когда-нибудь всем за свое приходится отвечать. Мне тоже придется. Но не сейчас. И не здесь. А вот твое время пришло… А насчет «своих» и ментально близких… Да — с азиатами сложновато будет. Они плохо предсказуемы. Но по мне уж лучше с ними, чем с вами. Насчет вашего поведения — прогноз во все времена однозначный! Вы же продажные, алчные и жадные до рвоты. Будете так же крысятничать, шакалить и терпил гнобить, как и раньше. Возможности для того сейчас сказочно неограниченны. Но! — Зимний назидательно воздевает к небу здоровую руку с указующим перстом, — Былой мощной машины за вами теперь нет! Нету больше ни лагерных, ни телевизионных вышек! Так что навряд ли особенно развернетесь. А здесь — уж точно! Я не дам… Ну а за то, что стойку держишь — завалю тебя сам. По легкому и скоренько. А остальных отдам вот им. Пусть что хотят то и делают. — Зимний оглядывает недавних пленников, тоже подтянувшихся к месту неожиданного диспута.

— Вопросы на счет своей дальнейшей судьбы, у кого-нибудь еще будут? — весело и по-свойски сочувственно интересуется Валерон у приговоренных, истекающих холодным и липким смертным потом, стоящих на коленях в центре окружающих их суровых безжалостных людей. И оскаливается. Тоже весело. И жутко.

Один из пленных, вдруг выпучив дикие глаза и всхлипывая — тонко заголосил.

— Мужики, не надо. Прошу, не убивайте! Я работать буду. Пользу приносить. Все что угодно. Только не убивайте. Прошу вас. Мужики! — голос улетает куда-то в область совсем высоких частот.

— Эх, мил человек! — Зимний сопереживательно и проникновенно, шумно вздыхает, — да я бы с дорогой душой тебя уважил, но только еще Карл Маркс лохматый, давно сказал, что рабский труд самый непродуктивный. Ну и кто я такой, чтобы с такой глыбой спорить? К тому же ты в своих ручонках потных ничего ведь тяжелее стакана и сложнее свистка не держал. Ну какой нам с тебя бездельника прок, сам посуди? И резко обрывая свою издевательски — показушную игру, бросает лысому Георгию: «Один мой, двое ваши. Силь ву пле, мадам и месье…» (S'il vous plait — Будьте любезны; франц.)

— Авек плезир, — неожиданно в масть откликается беженец Жорж, (Avec plaisir — С удовольствием)

Куда крестьянину податься?! Сплошь эрудиты вокруг! Плюнь — в интеллектуала попадешь.

…Что сказать о финале этой сцены? Разве что сакраментальное: «все они были плохими парнями, и вдобавок собирались лишить жизни меня и моих друзей». Занавес.

Ах да: Зимний в результате остался при своих. Его положительная десятка за освобождение беженцев — нивелировалась отрицательными десятью пунктами за казнь импозантного мордоворота. Ну а я в плюсе на тот же червончик. Мелочь, а приятно.

На кой нам было нужно лезть на превосходящие силы противника?

Превентивная мера. Чтобы ни у кого на другом берегу в дальнейшем — даже в зародыше не возникало ненужных идей о возможности экспансии в данном направлении. Это наша земля! И точка!

Плюс — люди, которых пятнистые гнали, как в белорусской деревне перед сожжением в сарае, тоже сыграли свою роль.

Да и вообще у меня на подобных чертей глубокая идиосинкразия, вызывающая дикую жажду крови. «Такую личную неприязнь испытываю, что даже кушать не могу!»

… - Дорбальдо! — вытирая саблю, подвел итог Зимний. Высморкался, отвернувшись в сторону от свежих трупов, заставив верного Сережика резво шарахнуться в сторону от босса. И уловив недоумение во многих взглядах повторяет, — Нормально говорю! Это наша песочница!

Долгий и липкий взгляд в упор поневоле заставляет оглянуться… Котова! Снова трется рядом, чертовка! Нда, ситуация. И что же мне, Ирэн — теперь с тобой делать-то?

Неожиданно эффектно даже для самого себя — прямо по-ковбойски, взлетаю в седло под очередным, старательно незамечаемым длинным взглядом Котовой. Само — собой, Ирэн явно не против проследовать к месту новой жизни — не одной из беженок, тянущихся за телегами, а поглядывая на мир с высоты, да еще и прислонившись к одному из высокоранговых самцов мощного прайда. Даже не надейся — не предложу, Кошка.

Финита ля комедия. «Умерла так умерла». Так что ноженьками стройными асфальт топтать придется, Ира… И принесло же тебя на мою голову!

Шептун и Зимний похоже влегкую просекают мое неуютное душевное состояние.

— Судя по всему — не мимолетное у вас с этой притти вумен было? — пристраивая своего Майбаха борт в борт к моему Поршу, закуривая интересуется Валентин. Наши стремена — «чокнувшись» — звякают как рюмки.

— Угу. «Лав стори» длиной в пять лет… Жили вместе. Совсем еще недавно.

— Ого! Вот это поворот сюжета, — присвистывает Валерон слева, — Да, братцы — жизнь она порой поинтересней сериала будет. Бразильского. Или мексиканского… Вода есть у кого?

— Класс! — подхватывает художник, — Держи. А я-то переживал, что без кинематографа заскучаю. А тут ведь реальная «Санта — Барбара» прямо на глазах намечается. С доставкой! Нет — круче! Скорее даже — иммерсивный театр! (от англ. immersive — «создающий эффект присутствия, погружения», театр вовлечения, где зритель — полноправный участник происходящего действия). Сильно! Может, еще и самому повезет в спектакле поучаствовать… Егор, если тебе нужен будет кто — записки в тайные места закладывать или еще чего, можешь смело положиться на старого доброго Шептуна. Я — могила, командор! Надежней не найдешь. Ты же знаешь.

— Лишь бы не «Игра престолов» образовалась, — небрежно отмахнувшись, я не ведусь на подначки корешей.

Хотя кое-какие опасения и у меня имеют место быть! Котова — та еще россомаха. Зубастая, а местами даже ядовитая. Да и моя девочка-самурай давненько уже — далеко не карамелька с вишневым повидлом. Хорошо, если эти: обе-две ягуарихи, только неприязненно глазюками стрелять в сторону «соперницы» будут и этим ограничатся. А то начнут интриги плести, да сплетни разводить, ну а там и до отравленных кинжалов или яда в бокале недалеко. Разведут страсти шекспировские.