Девушка разворачивается к приговоренным.

— Да ты че, Герда? Ты че творишь, телка? — перехваченным, жестяным пересохшим голосом, снизу — вверх скрипит Чалый. Вмиг на глазах осунувшийся. С серо-бледным тестяным лицом. Острый кадык так и скачет по худющей шее. — Чё за беспредел? Пусть Зимний решает. К нему ведите! Он с вас спросит!

— Не в этот раз, — девушка кладет ладонь на рукоять своей катаны в элегантных темных ножнах, — Ну, чего ждем? Нурлан — ты же в курсе кому из твоих очков набирать необходимо. Командуй. А мы с малыми пока за их вещами сходим. Есть чего собирать-то? — спрашивает Герда у Ленки. Та торопливо кивает.

— Ну, тогда пошли. Показывай — куда.

Внезапно взвившийся с земли Пахом, ударил стоящую над ним Ленкину ровесницу плечом прямо в середину узкого девичьего корпуса, одновременно перехватив её топорище у самого обуха. Отлетев в сторону, она звучно шлепается задницей об асфальт. Туристический топорик остается в руке приговоренного. Толпа с гулом отшатывается. Пахом перехватывает оружие поудобнее. Ощеривается загнанной в угол крысой.

— Ну чё, твари? Подходи кому не страшно!

— Уже иду, — опережает Шептуна кривоногий азиат и словно телепортировавшись в пространстве, тут же оказывается в трех шагах перед плюгавым мужичком. Без щита и с уже изготовленой к схватке кривой и не очень длинной саблей.

Если крупный и мощный Шептун напоминает широкогрудого и большелапого матерого волка или медведя, то этот парень двигается в буквальном смысле с кошачьей стремительной сноровкой.

Без лишних движений, финтов и замахов — хищная узкая полоска сверкающей стали, летящая сбоку к шее Пахома, непостижимо стремительно изменяет траекторию своего полета и разминувшись с выставленным для защиты топорищем, обманчиво легко скользит по телу плюгавого старикана над бедром в области почки. Широко и густо брызжет красным. Пахом коротко и утробно охает. Нурлан приглашающе опускает саблю к земле. Скособоченно подаваясь вперед, его противник быстро заносит топор… Клинок, коротко подшагнувшего навстречу азиата выписав шелестящую дугу — входит в пахомовский живот почти на треть длины… Свободная рука азиата небрежным и смазанным плавным движением легко отклоняет вектор движения опускающегося топора в сторону. Темноволосая голова жестко встречает лицо уже не опасного, умирающего врага. Навсегда выпав из реальности, Пахом валится на асфальт.

— А что — изящно! Пижонски, конечно, но изящно. Не отнять. — в царящей над площадью тишине, резюмирует Шептун, — А ты можешь! Прямо д'Артаньян казахский. Показушник! — не то пожурил, не то похвалил, — А с тобой, Лизавета, мы после поговорим.

Уже поднявшаяся на ноги, молодая девушка кивает и вновь опускает покрытое красными пятнами лицо к земле.

— Просто красавчик! Реально — гасконец! Браво! — восхищенно встряхивает челкой Герда, — Но ты же покажешь мне эту фичу, Нурланчик?

Тот глянул, кивнул и потянулся, словно сытый дикий хищный кот. Разве что не замурчал.

— Ладно, давайте заканчивать уже с этими. Мы вообще-то — за углем двигались, если кто позабыл. — напоминает окружающим бойцам Герда, неторопливо скрывая свои большие почти анимешные глазищи за непроглядными стеклами стильных темных очков, — пошли уже за твоим барахлом, подружка, — кивает она Ленке.

Птица кивает и незаметно, чуть разочарованно шмыгнув носом, устремляется впереди Герды в направлении своей серой панельной двухэтажки.

Начинает ощутимо припекать.

Отдохнувшее за зиму и сейчас полное сил и накопившейся жаркой энергии — помолодевшее и яркое весеннее солнце безжалостно, эгоистично и любопытно. Как почти всякая юность. И похоже солнцу, как и обломавшейся Ленке, тоже очень хотелось досмотреть финальный акт этой драмы.

Ибо, сколько бы веков не твердилось о цивилизации и гуманизме, но в зрелище публичной казни — как ни крути, все же есть какое-то необьяснимое и неподвластное разуму притяжение…

Сырой и плотный воздух пахнет близкой непогодой. Часа два прошло, как окончательно стемнело. С Зимним и его бойцами распрощались почти у самых ворот замка. На развилке: где уже отчетливо манят запахи костров большого поселения и куда периодически доносит добродушное и флегматичное мычанье коров. Устал. Вернее сказать, устали оба: и я и конь — все чаще спотыкающийся и похоже всерьез решивший внаглую забить на всё и заснуть прямо на ходу. У него ведь бедолаги — функции ночного зрения, как у меня не присутствовало. И режима автопилота не имелось. Вьезжаю в неровный и колеблющийся круг света от воняющих гарью, потрескивающих факелов, укрепленных на стене рядом с воротами. Киваю закрывающим за мной створки Алексу и кому-то из новичков. Заранее зная ответ — чисто для порядка и обозначения внимания, интересуюсь как дела в периметре. По-вечернему не очень резво спрыгиваю с седла и передаю поводья Порша — подскочившему шустрым бесом Даньке. Вездесущему и неутомимому.

— Чего не спишь, Гаврош неуёмный? — лениво интересуюсь у пацаненка, явно вознамерившегося дать пару кругов верхом по двору, — Устал он, потом покатаешься.

— На дежурстве по замку, — и без перехода, — Командор, возьми меня завтра в город, а?

— На кой оно тебе, демон энерджайзер?

— Интересно же! — сверкает глазами мелкий бес, — Что там? Как?

— Интересно ему, — чисто из вредности сварливо ворчу я, — посмотрим. Может — мы туда завтра и не доберемся.

— Ну, Его-ор!

— Я услышал! Не ной. Взяли моду! А теперь — изыди чертушка. Конем займись — будь другом. И Ольге про завтра — ни слова!

Благодарно похлопываю коня по теплой мощной шее и он тихонько и тоже ворчливо всхрапывает в ответ — явно намекая на полноценный отдых с обильной кормежкой в уютном стойле. Как я его понимал! Мне тоже очень хотелось обожраться на скоряк чем-нибудь горячим и белковым, выпить сотку — другую коньяку и без задних ног завалиться в постель. Часиков на шесть — семь — восемь, хотя бы. Устал. Да и психологически подопустошился изрядно.

Потому мое настроение, под стать погоде — так же пребывало в легком миноре.

Все правильно, все так и должно быть. Любой нормальный человек, если он не маньяк, не оскотинившаяся тварь и не болен психически: лишая кого-то жизни — ощущает печаль. Хотя сегодня все было исключительно по-делу. В силу необходимости и без вариантов. Читать морали о добре и зле — там было бессмысленно. Да и если откровенно — совсем не хотелось.

Пару-тройку часов назад, незадолго до бесконечно живописного — алого апрельского заката, мы с бойцами Зимнего жестоко вырезали около полутора десятков биологических организмов. Обоего пола. Наверняка, как минимум половина из них, выражаясь юридическим языком — была несовершеннолетними.

Эти продукты отрицательной селекции, жертвы пьяного зачатия и выжигающего разум спайса или еще какой байды — уже слишком детально распробовали вкус человеческой крови и он им весьма понравился. Поэтому эффективным в данном случае — было признано лишь одно средство: умыть их собственной кровянкой. Вернее — просто утопить их в ней. Невзирая на пол и возраст. Ну а как иначе? Перевоспитывать? Угу. Смешно. Поймайте крокодила и перевоспитывайте себе на здоровье — пока оно позволит.

Молодые упыри — живорезы уже были не просто убийцами — они стали гурманами самого процесса умерщвления себе подобных. А такое, подозреваю — уже необратимо. Чего эти ущербы только не вытворяли со своими жертвами! К слову упомянуть: когда мы неожиданно возникли на территории бывшего детского сада, который служил им базой — эти вурдалаки угрястые, как раз вознамерились развлечься со своими очередными жертвами. И в качестве разминки прижигали железными прутьями, такого же молодого как они, раздетого догола парнишку и его девчонку. Обоих с уже распоротыми до ушей «лягушачьими» ртами. Среди изуверов — дебилоидов, кстати, юных дев было ненамного меньше, чем парней. И эти бешеные сучки ничуть не уступали в жестокости своим недокобелям. Да еще, скорее всего, превосходили их в изощренности пыток и смелости полета извращенной фантазии. Креативщицы, затейницы и искусницы!