— Я был прав. Результаты рижской экспертизы целиком подтвердили мое предположение о причине смерти Румбиниека. И более того. Если учесть ослабленность организма алкоголем и хроническими болезнями, то можно смело допустить, что паралич сердца и органов дыхания наступил уже через два часа после употребления аконитина... Отсюда вытекает, что роковой глоток бальзама был сделан между шестью и восемью часами вечера.

— Эмиль Мендерис отпадает, — сказал Селецкис. — Только что допросил шофера молоковоза. Филарет Воскобойников ездит строго по графику и на каждой ферме отмечает время. Пассажира на ужавской дороге он подсадил после двадцати часов. На предъявленной фотографии он опознал Мендериса.

— Никто пока что не отпадает! — впервые взял слово Волдемар Страупниек. Он показал на стену. — Я позволил себе немножко приглядеться к карте района. До Ужавы менее часа езды на легковой машине. Теоретически Мендерис мог от шести до семи находиться в квартире Румбиниека, затем вернуться в Ужаву и оттуда с надежным свидетелем вернуться в Вентспилс. Посему надлежит очень тщательно проверить алиби Мендериса после восемнадцати часов.

— Как раз это я и хотел сказать, — хмуро заметил Кашис. — Но мне не дают договорить до конца. Первым делом надо окончательно выяснить вопрос с ядом. Еще в конце сороковых годов или с начала пятидесятых все препараты аконитина изъяты из фармакопеи и сняты с производства. В аптеках Советского Союза их нельзя ни купить, ни украсть. Разумеется, настойку можно приготовить самостоятельно, но это не сделаешь за один день. И опять-таки все дороги ведут к Сильве из ужавской аптеки.

— Как будто я не сказал об этом пять минут назад, — с обидой первоклассника вскинулся следователь прокуратуры.

На сей раз Кашис великодушно пропустил замечание мимо ушей и церемонно предоставил слово Селецкису.

— Не буду утруждать ваше внимание техническими деталями, — старший инспектор тоже умел блеснуть воспитанностью, — Все они изложены в моем заключении. Скажу только, что тетрадь, обнаруженная в квартире Румбиниека, и письмо, полученное в магазине, дают достаточно материала для сравнения. Короче говоря — если только это не гениальная подделка, на которую способен лишь выдающийся специалист, то письмо написано рукой Артура Румбиниека. — Выдержав театральную паузу, Селецкис продолжал: — Это подтверждается оставшимся на чистом листе бумаги оттиском текста, написанного шариковой ручкой. По ширине и высоте следы в точности совпадают со строчками письма, таким образом, можно сделать вывод: этот лист лежал под тем, на котором писалось письмо... Особенно внимательно я исследовал даты и не обнаружил никаких противоречий. Заявление Румбиниек сочинял в милиции, потому и обозначил дату коротко, формально. А когда писал письмо в домашних условиях, то предпочел более полную форму написания числа и месяца.

— Мне пришло в голову другое объяснение, — поднялся со своего места Яункалн. — Возможно, он писал под диктовку. Неизвестный посетитель убедил его, что единственное спасение — свалить всю вину на Мендериса. Никто из нас не был знаком с Румбиниеком, но мне не верится, что старый мастеровой стал бы писать такими гладкими фразами. Сказано ровно столько, сколько надо, ни одного лишнего намека. Он и дату написал так, как пишет Озолинь...

— Что еще за Озолинь? — спросил Страупниек.

Тогда Яункалн выложил на стол корешки почтовых переводов, которые сразу же пошли по рукам.

— Картина обрастает деталями, но яснее не становится, — заговорил майор Блумберг. — Кто-то хочет во что бы то ни стало загнать в наши сети Эмиля Мендериса. По-видимому, не зная, что он не станет этому противиться. Он ведь считает, что в тюрьме будет чувствовать себя лучше, чем под крылышком у жены. Не так уж далеко от истины, если принять во внимание, что мы имеем дело с убийцей, спасающим свою шкуру. Только чересчур уж густо намазывает свой бутерброд, полагая нас полными болванами, которые без его помощи заблудятся в трех соснах. Я нисколько не удивлюсь, если обнаружится, что бланки почтовых переводов заполнялись на машинке, стоящей на столе у Мендериса в комиссионном магазине... Проверьте, Селецкис!

— Есть проверить! Хочу только заметить, что к машинке имеет доступ также директор, продавщицы и даже уборщица. Сейчас не те времена, когда пишущие машинки полагалось держать в опечатанном шкафу. В этом же магазине их штук шесть стоит на полках.

— Что еще на повестке дня? — прервал бесплодную дискуссию Кашис. — Да, а Дзинтара Вульфа, который под подозрением у гражданки Зандбург, вы допросили?

— Чип пропал из виду. Дома не ночевал. Сегодня его не было ни на работе, ни в районе порта. В данное время его разыскивают по всему городу.

— Наверно, забрался к дружку и отсыпается после пьянки, — предположил майор.

— Непонятно, почему вы о нем говорите с таким безразличием. Версия с Дзинтаром Вульфом, мне сейчас кажется более правдоподобной, чем с Мендерисом. — Страупниек не скрывал своего недовольства. — Сами же его проворонили, поскольку не оставили где-нибудь в переулке оперативную машину, и теперь удивляетесь, что он смазал пятки.

— До вечера разыскать! — коротко распорядился Кашис. — Яункалн, привлеките дружинников, заодно и ребят Зандбург. Пускай помогают расхлебывать кашу, которую сами же заварили. А после этого прямиком на почту! Выясните, когда и где отправлено адресованное Мендерису письмо. До или после смерти Румбиниека. Это важно, и потому не жалейте сил... Селецкис отправится в комиссионный магазин. А старая гвардия под твоим командованием, товарищ Страупниек, возьмет в оборот Гунтиса Пумпура. Выжмем как лимон, по всем правилам. После обеда все вместе выедем на лоно природы. Я, например, давно мечтаю полюбоваться ужавским маяком.

Эдуард Кашис встал и вышел из кабинета. Хотелось хоть недолго побыть на свежем воздухе, прогуляться до Венты, посмотреть, живы ли еще старые мостки, на которых после войны часами просиживал с удочкой, никогда не теряя надежды пополнить скудный паек служащего несколькими окуньками или плотвичками... Мог же он, в конце-то концов, позволить себе крошечную передышку, поскольку приехал сейчас в Вентспилс не в служебную командировку, а в отпуск за свой счет.

К тому же и обстоятельства дела не требовали столь большого умственного напряжения, как раньше, когда приходилось иметь дело со спекулятивными махинациями, с поддельными подписями, незаконными накладными и тому подобными вещами хозяйственно-бюрократического свойства. Как только в картине преступления «всплыл» труп, полковник уже не сомневался в том, что убийца будет найден. Теперь фабула происходящего была хорошо знакома: преступник чувствует, что над ним нависла угроза, и начинает барахтаться изо всех сил, чтобы вырвать ноги из болота. Но увязает от этого все глубже и глубже — к одному преступлению добавляет другое, третье, а спешка не позволяет их обдумать столь тщательно, как первое. Все чаще приходится оставлять незаметенные следы, обращаться за помощью, доверяться случайным знакомым. И постепенно из нападающего он становится беглецом, который потерял ориентировку и петляет вокруг одного и того же места. И предоставляет милиции все больше фактического материала, по сути дела, саморазоблачается.

Тем не менее, нельзя сидеть сложа руки и выжидать, когда преступник допустит еще одну ошибку; загнанный в западню зверь всегда опасен. Действовать надо быстро, покуда он затылком чувствует горячее дыхание преследователей. Стало быть, есть смысл сделать круг и выйти на его след в той же самой Ужаве. Все говорило за то, что снабдила ядом или по крайней мере советом Сильва из тамошней аптеки. Не могло быть случайным совпадением то, что туда же ездил Мендерис, что именно там Лукстынь посеяла свой паспорт, который неделей позже фигурировал при продаже «Сикуры».

Гунтис Пумпур не был симпатичным толстяком наподобие корабельных коков из старых кинокомедий, но и худеньким его было не назвать. Скорее он походил на борца-легковеса, начинающего полнеть после прекращения регулярных занятий спортом. Сильней всего это сказывалось на его лице — как у всех закоренелых пьяниц черты его расплылись и окончательно утратили молодую упругость. Однако щеголеватый летний костюм и почти свежая белая сорочка (несмотря на то, что Пумпур провел ночь в вытрезвителе) свидетельствовали о том, что он еще не скатился на дно пропасти. На вопросы Пумпур отвечал более или менее связно.