— Почему? Ничего я не позабыла. — Наталья Андриановна достала несколько заранее припасенных библиографических карточек. — Вот, кое-что удалось найти. Это оказалось не столь затруднительно, как я сперва думала. Зная, что Георгий Мартынович занялся так называемой волшебной мазью, я сосредоточила поиски в двух направлениях. Проверив сначала заведомо известные ингредиенты, вроде белладонны, и не обнаружив растения с таким корневищем, я занялась набором из девяти колдовских трав… Вам понятно, о чем идет речь? — спросила она, тактично дав ему возможность освоиться. — Это содержащийся во всех «зельниках» и «лечебниках» непременный перечень: плакун, папоротников цвет, разрыв-трава, тирлич, одолень, адамова голова, орхилин, прикрыш и нечуйветер.

— Вот это да! — только и мог выдавить из себя Люсин. — Ну-ка, ну-ка! — Он поспешно схватил карточки. Они были сродни тем, что он видел в картотеке Солитова. Невероятно, но на каждой значилось соответствующее классификационное наименование по-латыни. — Бред какой-то! Я был уверен, что все эти «разрывы» да «одолени» существуют только в сказках. Что же касается папоротника, то тут я совершенно уверен: не цветет папоротник.

— Вы правы. — Гротто невольно улыбнулась на его ошарашенный вид. — Папоротник действительно не цветет, но насчет сказок вы глубоко заблуждаетесь. Речь идет о совершенно реальных растениях, причем более чем обыкновенных. Зачастую это ничем не примечательные обитатели наших лугов, рек и болот. Возьмем для примера плакун-траву. Хотите послушать заговорное слово? — Она нашла нужную карточку. — «Плакун, плакун! Плакал ты долго и много, а выплакал мало. Не катись твои слезы по чисту полю, не разносись твой вой по синю морю. Будь ты страшен злым бесам, полубесам, старым ведьмам киевским. А не дадут тебе покорища, утопи их в слезах, а убегут от твоего позорища, замкни в ямы преисподние. Будь мое слово при тебе крепко и твердо. Век веком!»

— Это Гоголь? — спросил Люсин, отозвавшись сердцем на «киевских ведьм». — Из «Страшной мести»?

— Ничего подобного. Это ведовской заговор на плакун-траву, извлеченный из травника 1696 года, сочиненного, — Наталья Андриановна прочитала по тексту, — «из дохтурских наук преосвященным Кир Афанасием, архиепископом Холмогорским и Вожским…». Языческое суеверие, как видите, нашло приют в святых монастырских стенах. Но вернемся к реальной плакун-траве. — Она перевернула карточку. — На самом деле это не что иное, как дербенник иволистый. Растет он в сырых местах, преимущественно по берегам рек и озер, хотя встречается и в ольховых зарослях, и на заливных поймах. Цветет с июня до самой осени. Никакими лекарственными достоинствами не обладает. Из-за высокого содержания дубильных веществ скотом не поедается. Название рода дербенниковых «лутрум» восходит к греческому «лудрон», что значит кровь. Растение действительно отличается специфическим темно-красным оттенком цветков.

— Не обладает, значит, лекарственной силой?

— Нет, не обладает, хотя знахари называли дербенник «всем травам мати». Из него готовили всевозможные порошки, настойки, отвары. Лечили, вернее, пытались лечить грыжи, желудочные недомогания, даже сердечную тоску. Не знаю, как насчет последней, но все остальное не подтвердилось. В государственную фармакопею дербенник не входит.

— Зачем же Георгий Мартынович им занимался?

— По многим причинам. Во-первых, отсутствие каких-либо терапевтических свойств у отдельно взятого цветка еще ни о чем не говорит. Они могут проявиться в комплексе с активными веществами других растений, усилить их действие, увеличить стойкость и так далее. Я уже не говорю о том, что сказанное наукой слово почти никогда не бывает последним. Истина, добытая на одном уровне знаний, может быть опровергнута на более высоком. Вот почему Георгий Мартынович считал необходимым время от времени производить переоценку ценностей. Утвержденный у нас список растений-целителей далеко не исчерпывает активы зеленой аптеки. Многие растения, официально не принятые у нас, широко используются в фармакопее других стран — Болгарии, Франции… И наоборот, разумеется.

— Короче говоря, фитотерапия не догма.

— Абсолютно.

— А корень у этого дербенника вашего есть?

— Корень есть у всякой травы, — засмеялась Наталья Андриановна. — Молодец, не теряете нити!.. Оценивая под таким углом зрения нашу колдовскую команду, я остановилась на адамовой голове. Только у нее имеется такой вздутый, с причудливыми выростами корень. Скорее всего, именно с этим растением и работал Георгий Мартынович до самых последних минут…

— Адамова голова? — Люсин поспешно раскрыл записную книжку. — А по-латыни?

— Я дам карточку. Тут все, что вам надо. Адамовым корнем у нас зовут знаменитую мандрагору.

— Как же! Самое колдовское средство средневековой Европы!

— Именно так. Собственно, оттуда и пришел к нам слух о «царе во всех травах». В русских народных сказаниях о мандрагоре говорится довольно скупо, больше в письменных источниках. Впрочем, судите сами. — Она передала ему карточку. — Только не забудьте вернуть. Не хотелось бы нарушать коллекцию.

— Не извольте сомневаться. — Под влиянием установившейся атмосферы Люсин незаметно подстроился под соответствующий стиль. — Не премину возвернуть.

— Не преминьте, — кивнула она, неприметно дрогнув уголком губ.

Плюхнувшись рядом с Самусей, ощущая головокружение, Владимир Константинович жадно впился глазами в знакомую бисерную вязь строчек. Скользнув, не задерживаясь, по народным названиям: мужской корень, покрик, сонное зелье, черный осот, пупочник, шишкарник, шелобольник, пустосел, — он молниеносно отыскал то, что считал для себя важным на текущий момент.

Химический анализ одного из пяти видов мандрагоры (средиземноморской) показывал высокое содержание сложных алкалоидов. Мысль, которая мелькнула еще при первом осмотре обезображенного взрывом кабинета, получала серьезное подкрепление. Темное веяние сумасшествия, которое явственно ощущалось во всем этом деле, рождало серьезное подозрение. Постоянная работа с растительными ядами и уж тем более взрыв, приведший к неконтролируемому выбросу, несомненно, могли вызвать глубокое отравление. Стойкие галлюцинации. Утрата самоконтроля. Расстройство мышления.

В таком состоянии ничего не стоило, например, сесть в первый попавшийся поезд и покатить незнамо куда.

«А билет?» — родился вполне закономерный вопрос. «А что билет? — мгновенно парировало разлетевшееся воображение. — Можно и билет взять в бесконтрольном сомнамбулизме». «Куда, интересно? Ведь дальше Москвы из Синеди не уедешь. Или в Москве пересадка? Благо три знаменитых вокзала к услугам — куда хочешь, туда и кати… Билет, в сущности, не проблема. Сколько верст отмахать можно, пока высадят на неведомой станции! До Москвы опять же добираться тоже не обязательно, когда Калинин на полдороге. Тут всесоюзным розыском пахнет. Система многовариантная».

С таких позиций многое прояснялось и получало совершенно естественное объяснение.

Все более увлеченный заново обкатываемой версией, Люсин рассеянно прочитал написанное на обороте:

«А кто хощет диавола видеть или еретика, и тот корень возьми водой освяти и положи на престол и незамай сорок дней, и те дни пройдут, носи при себе — узришь водяных и воздушных демонов».

Весть о таинственном происшествии в деревне Веретенниково, соответствующим образом препарированная стоустой молвой, потрясла и без того пылкое воображение вдовы академика Рунге. Гости, как обычно собиравшиеся у Дины Мироновны по четвергам, внесли немалую лепту в сотворение очередной сенсации, взволновавшей многочисленных любителей пустозвонных чудес. Собственно, именно эта, не охваченная заботой демографов категория населения и составляла основной костяк весьма разношерстной компании, облюбовавшей для еженедельных сборищ просторную квартиру на Малой Бронной. Не следует полагать, однако, что вокруг шестидесятисемилетней вдовы, сохранившей благодаря поистине героическому подвижничеству известную привлекательность, клубились сплошь доморощенные экстрасенсы и йоги. Ничуть не бывало. Серый солидный дом довоенной постройки с подвальными помещениями и черным ходом, каких уж немного сохранилось в Москве, привлекал и публику более чем достойную. В подворотню, ведущую прямехонько к подъезду Дины Мироновны, слывшей не без основания тонкой кулинаркой, хаживали и солидные ученые мужи, и писатели, и корифеи медицины. Впрочем, большинство составляли все-таки лица иного плана: блиставшие дорогими туалетами модные парикмахерши и массажистки, могущественная властительница стола заказов близлежащего гастронома и, разумеется, бойкие молодые люди скромных, а то и вовсе неопределенных занятий. Всех их объединяла фанатичная приверженность любому модному поветрию, будь то летающие тарелки, Бермудский треугольник или же махатмы — мудрецы гималайских вершин.