Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Весь день Лера не выходила из музея. Накануне они условились с Андреем об очередной встрече у Миллера в половине восьмого, но она решила никуда не ходить, дождаться Костю. С того самого момента, как она услышала выстрелы, ее не оставляло чувство свершившегося несчастья. Она всячески успокаивала себя, пыталась читать, потом взялась прибирать комнаты — ничто не помогало. День длился бесконечно, как в детстве, и было вместе с тем мучительное, до тошноты, ощущение стремительно уходящего времени, в котором она могла что-то сделать и не сделала.

Ближе к вечеру явилась мысль: «Лизочек! Вот у кого можно обо всем разузнать…»

Лера сбегала в соседнюю лавку, купила хлеба, колбасы, бутылку оранжада. Затем заставила доктора Федорова поклясться здоровьем дочери, что не сделает попытки убежать, велела ему на всякий случай отойти в дальний угол чуланчика и, прислушиваясь к его шагам, на секунду отворила дверь, поставила еду на пол у порога и вновь задвинула засов.

Федоров честно выполнил обещанное.

— Сейчас иду к вам домой, — сказала Лера. — Все передам, как вы просили.

— Буду очень обязан, голубушка, — вполне миролюбиво отозвался Федоров. Перед этим он действительно просил Леру сходить к дочери и поставить ее в известность…

Лизочек сидела на софе с книжкой в руках. Возле нее лежала коробка папирос «Аспер».

— Ты-ы? — протянула она, когда горничная ввела Леру в комнату. — Вот это сюрпри-из!

— Я на минутку, — смутилась Лера. — Алексей Васильевич просил меня…

— Да ты садись, — Лизочек длинной шпилькой с изображением попугая на конце заложила книгу. — Ведь сто лет не видались!

Она убрала папиросы, освобождая место рядом с собой.

Лера села, пристроила сумочку на коленях.

— Алексей Васильевич просил передать, чтобы ты не беспокоилась, — ей было стыдно врать. — Его срочно командировали на вскрытие в Верхние Муллы. Он обещал вернуться завтра утром. Дело спешное, и не было времени тебя предупредить. Меня он встретил по дороге, а я закрутилась вчера, забыла… Извини!

— Спасибо, — Лизочек равнодушно кивнула. — Бедный папа! Он всегда чересчур серьезно относился к своим служебным обязанностям. В нынешние времена это особенно смешно… Я думаю, он и в ваши музейные дела вмешался со страстью старого неудачника.

— Нет, — искренне возразила Лера. — Алексей Васильевич бывал нам очень полезен.

Ей стало обидно за Федорова.

— Ну, ладно, ладно… Расскажи лучше, как живешь. Замуж не вышла? — Лизочек засмеялась, откинув голову. — Обычный разговор двух бывших гимназисток после разлуки, да? Я видела тебя вчера у Миллера с каким-то мужчиной. Лицо такое, — она свела к переносью выщипанные брови, показала растопыренными пальцами под подбородком вверх л вниз. — Мне такие нравятся. Одет, правда, неважно, без легкости. Но сейчас трудно штатскому хорошо одеться… А помнишь Верку Лебедеву? Она еще Пушкина на словесности декламировала: «И мальчики кровавые в зубах!». Я думала, она за генерала замуж выйдет. У нее фигура была — Даная. Ты ее голую видела когда-нибудь?

— Нет, — сказала Лера.

— А вышла за Калмыкова, лавочника. Можешь себе представить?

В лавке у Калмыкова Лера полчаса назад покупала еду для Федорова.

Лизочек достала папиросу, затянулась. Сладковатый дым пополз по комнате.

— Знаю, что вредно для горла, но не могу удержаться… Ты когда едешь?

— Еще не знаю.

— Поторопись, голубушка. Говорят, билет до Омска в классном вагоне стоит уже шесть тысяч, — Лизочек сняла со стола небольшое серебряное блюдо и поставила его на софу между собой и Лерой.

Лера отодвинулась, чтобы невзначай не опрокинуть его, и вдруг отчетливо увидела под сероватым налетом пепла изображение лежащего Сэнмурв-Паскуджа — собачья голова, птичье туловище, рыбий хвост. Спросила как бы между прочим:

— Что за стрельба тут у вас была сегодня утром?

— Красного разведчика арестовали, — Лизочек выдохнула дым. — Один в офицерской форме был, тот ускакал. А другого взяли…

Лера встала, прижала сумочку к груди.

— Ты уже? — огорчилась Лизочек. — Побудь еще!

В углу, за дверью, лежали какие-то предметы, накрытые одеялом. Рядом стояли два тюка. В одном из них, под натянутой мешковиной, Лера угадала знакомые очертания малахитового канделябра.

Теперь оставалась одна надежда — Андрей. Больше ей не на кого было надеяться…

10

В общей камере, куда после предварительного допроса привели Костю, сидело человек тридцать — в большинстве пленные красноармейцы. Они освободили ему место в углу, на досках, подложили под голову ком тряпья. Никто ни о чем его не расспрашивал, и он был рад этому — не то что говорить, думать не хотелось. В голове было пусто, звонко. Раненое плечо горело, и знобкий жар от него разливался по всему телу.

Часа через три рядом с ним присел мужик, начал рассказывать:

— Я сам-то из Драчева. Драчево наша деревня, от Троицы четыре версты. Неделю назад заявились к нам казаки. Дутовские вроде. Ну, попятно, стали все хватать — живность, одежу какую ни на есть. Реквизиция, одним словом. Но без квитанций уже, так. У одного Ефима Кошурникова нисколь не взяли, потому как у его царский портрет на стенке висел. А бабы и раззвонили по деревне. Кой-кто в сундуки полез портреты доставать. Моя-то — чистое колоколо. Ноет и ноет — люди, дескать, вешают, добро спасают. Уговорила, одним словом. Казаки-то в одну избу заходют — портрет. В другую — портрет. Поудивлялись поначалу, пропустили избы две-три. А как до моей дошли, осерчали. Ты зачем, говорят, падла, вчетверо сложенного государя на божницу вешаешь? И давай нагайками обхаживать. Ну, я не утерпел, шоркнул одному. Меня сперва к коменданту в Троицу отвели. По дороге-то испинали всего. Уж кровью харкал. А здесь отошел. Сижу вот. И чо к чему? Вы-то хотя за дело сидите, а я за чо? За дурость бабью!

— Сиди, сиди, — сказал один из пленных. — Посидишь, поумнеешь. Царя-то зачем в сундуке держал?

— Попить бы, — попросил Костя мужика.

Тот не двинулся с места.

— Слышь, пить просит, — проговорил бородатый красноармеец. — У тебя, поди, запасец имеется.

— У него всегда в наличии, — поддержал кто-то.

Мужик, ворча, поднялся. Отлил из котелка воды в кружку.

— Больше лей! — выругался красноармеец. — Раненый ведь!

Мужик огрызнулся:

— Обыскал Влас по нраву квас!..

Костя пил, стуча зубами о край кружки.

— Эге, да ты горишь весь, — мужик тронул его лоб. — Тиф, может? Эй, гляньте-ка… Сыпняк ведь у него!

— Какой сыпняк? — отмахнулся бородатый. — От раны горит.

— А я говорю, сыпняк. Вон и пятна на морде. Позаражает всех!

— Да пущай лежит, — откликнулся другой арестованный. — Одно, кончат всех через день-два… Пущай с народом побудет!

— Тебя, может, и кончат, — выкрикнул мужик, — а меня-то за чо?

Он подскочил к двери, забарабанил в нее ладонями, как заяц по пеньку — быстро-быстро.

Объяснил вошедшему надзирателю:

— Тифозный тут у нас. Прибрать бы, куда положено…

— Да пущай лежит! — раздались голоса. — Не мешает никому!

— Дело-то к концу идет, чего там!

Последняя фраза все и решила.

— Шабаш, думаете? — надзиратель набычил шею. — Кончился, думаете, порядок? Не-ет, рано распелись! Тифозный, значит, в барак, как положено… Давай, бери его!

Никто не пошевелился.

— Ну?! — надзиратель схватился за кобуру.

Двое подошли к Косте, помогли встать. Он не сопротивлялся. Лишь тихо застонал, зацепив дверной косяк раненым плечом.

Перед входом в ресторанный зал на стене висело зеркало. Оно понравилось Рысину еще накануне. Это зеркало заметно сплющивало и раздвигало вширь его длинную нескладную фигуру. Такие зеркала попадались нечасто, и Рысин любил в них смотреться — они придавали ему уверенности. Перед зеркалом он замедлил шаг, повернулся к нему всем корпусом, поправив ремень, который все время оттягивала вниз кобура с револьвером.

Рысин задержался у кадки с латанией, обозревая зал, и тут к нему подошла Лера. Они успели переброситься несколькими фразами, когда в дверях показался Желоховцев. Он был в строгой черной тройке, с тростью. Сухо кивнув ему, Лера вернулась за свой столик, где ее ждал узколицый мужчина лет тридцати с цветком львиного зева в петлице пиджака.

1349
{"b":"718428","o":1}