— Ты кто? — спросил его малыш.

— Я дед Роман.

— Ты мой дедушка?

— Ну, конечно, твой.

— А как ты здесь оказался?

— Я живу вон там, в лесу.

— А мой дедушка в Москве живет.

— А у каждого человека два дедушки.

— Значит, ты уже будешь третьим дедушкой. Потому что второй мой дедушка в Ленинграде живет… А почему ты плачешь?

— Соринка в глаз попала.

— А ты три к носу и все пройдет. Мама мне всегда так говорит.

— Умница! Так и сделаю. А как тебя зовут?

— Ну, какой же ты мой дедушка, если ты не знаешь, как меня зовут?

— Я знал, но забыл. Старенький я, вот и память слабая…

— Ну, вспомни! Я же Леша!

— Ах, да — вспомнил! Ну конечно, Леша, Алексей, значит. Алексий — Божий человек.

— И никакой я не Божий, а мамин с папой. А Бога, вообще-то, нет!

Их догнала бабка в белом платочке, сунула леснику чемоданчик и зашептала на ухо:

— Это иховы вещички. Мамка его там мертвая лежит. Я в кусты оттащила. Надо бы похоронить…

Лихоконь кивнул ей:

— Спасибо, милая душа, все исполню!

Мальчик краем уха услышал слово «мамка».

— А где моя мама?

— Она сейчас занята. А к вечеру, стало быть, может, к ужину к нам придет.

— А она знает, где ты живешь?

— Конечно. Меня тут все знают.

— Ты что — Дед Мороз? — улыбнулся Леша.

— Дед, но не Мороз. Дед Роман. И у меня коза есть.

— Живая?

— Надеюсь, что еще живая.

— А как ее зовут?

— Манька. Ты как себя чувствуешь? Страшно было?

— Не-а… Это же война. Папа говорит, на войне нельзя быть трусом.

— Это точно. А где папа-то?

— Он в Бресте с немцами бьется. Мы к нему в гости приезжали. Нам с мамой домой надо, в Москву! Ты к нам приедешь?

— Знамо дело, приеду!

Они пришли к избушке лесника. Навстречу им вышла молодая женщина.

— Ну, вот, Оленька, внучка привел. Знакомься. А я пойду по делу схожу.

— Есть хочешь, малыш? Давай я тебя покормлю! — присела перед ним Оля.

— Я не малыш! — сердито ответил мальчик. — А Манька где?

— А вон она пасется. Айда к ней!

Тем временем дед Роман взял лопату и отправился хоронить мать Леши. Она лежала там, где показала бабка, под высоким можжевельником. Там он и вырыл неглубокую могилку. Устлал ее пахучими зелеными ветками, бережно опустил тело. Женщина была в дорожном твидовом пиджачке, во внутреннем кармане которого оказался паспорт. Дед Роман прочел: «Рослякова Анастасия Сергеевна. 1919 года рождения. Москва».

Паспорт он переложил в свой карман, прочитал погребальную молитву и забросал тело землей.

— А крест, милая, попозжее поставлю. — Пообещал он покойной и отправился к дороге, где металась одинокая девичья фигурка.

К полуночи почти весь штаб 4-й армии собрался в двухэтажном особнячке. Генерал Коробов и полковник Сандалов уединились за картой в кабинете, остальные слонялись по комнатам, нервно курили, перекидывались ничего не значащими фразами. Все ждали чего-то необыкновенного — жуткого и грандиозного. Каждый чувствовал, что стоит на пороге, за которым вся нынешняя более-менее налаженная жизнь вдруг резко изменится. А пока — ночное затишье перед бурей.

Оперативный дежурный уже позвонил на электростанцию и узнал: в машинном зале произошел взрыв. Слово «диверсия» понеслось по всем кабинетам и этажам.

Командарм вызвал к себе начальника армейской связи полковника Литвиненко.

— Пусть через каждый час из всех дивизий и погранотряда докладывают обстановку! — распорядился Коробов.

Полковник Литвиненко стоял перед ним навытяжку, демонстрируя значимость момента.

— А пока звоните им сами!

— Есть!

— И в Малориту позвоните!

Литвиненко едва успел принять первые донесения из погранотряда и 42-й дивизии, как связь прекратилась.

— Что у вас со связью?! — скривился Коробов. — Как на охоту ехать, так собак кормить… Что успели сообщить?

— Сообщили то же, что и всегда: немцы за Бугом в полной готовности. Кое-где были слышны танковые моторы.

— Кое-где — это в Караганде? Или в Тересполе?

— Так доложили, товарищ командующий.

— А что со связью?

— Со штабом округа и со всеми войсками проволочная связь резко прекратилась. Подозреваю — диверсия. Исправной осталась одна линия на Пинск. Разослал людей по всем направлениям исправлять повреждения.

— Немедленный доклад о первом же факте восстановления связи! Товарищ Сандалов, где ваш доблестный заместитель Кривошеев? Направьте его в Брест для выяснения обстановки. И отправьте других командиров штаба в Высокое и Малориту… Так, все остальные — спускаемся вниз, в укрытие.

Укрытие находилось в подвале здания. Там уже стояли резервные телефонные аппараты, а на большем столе была разостлана карта, которую освещали, стоявшие по углам четыре керосиновые лампы. Коробов, Сандалов и все, кто стоял рядом, вперили молчаливые взгляды в карту. Гнетущая тишина воцарилась в полутемном подвале. Стояли и ждали неизбежного. Стояли, как на безмолвном молебне. Тайная вечеря штаба 4-й армии во главе с тем, кто уже был обречен на заклание…

Общее внимание привлек бражник, невесть как залетевший в укрытие. Тяжелая мохнатая бабочка старательно облетала все зажженные лампы, запах керосина ей не нравился; бражник пискнул и улетел в темноту.

— Пищит, а лезет, — прокомментировал полковой комиссар Семенков, и все нервно рассмеялись. Но окончательно обстановку разрядил телефонный звонок из Высоко-Литовского. Докладывал комендант укрепленного района генерал-майор Пузырев:

— У нас пока тихо. Но какая-то сволочь вырезала полсотни метров телеграфного провода. Связь восстановили. Ждем указаний.

— Ждите! — бросил в трубку Коробов. — Указания будут.

Спустя несколько минут восстановили связь с Брестом. Оттуда доложили то же самое — тихо, но на телеграфной трассе спилены столбы.

Сандалов посмотрел на часы: 3 часа 30 минут. В эту минуту в подвал вскочил взволнованный адъютант командарма:

— Товарищ командующий, вас Минск вызывает!

— Переключите аппарат.

— Есть!

Нежно, почти по-домашнему прозвенел мягкий зуммер. Коробов снял трубку, представился. Звонил Павлов. Никогда еще в голосе командующего округом, а теперь уже Западным фронтом Коробов не слышал таких теплых, почти товарищеских ноток. Он, словно другу, поверял великую тайну:

— В эту ночь ожидается провокационный налет фашистских банд на нашу территорию. Но мы не должны поддаваться на провокацию. Наша задача — только пленить банды. Государственную границу переходить запрещается. И артогонь за Буг не вести.

— Понял вас, товарищ командующий! Понял хорошо. Какие мероприятия разрешается провести?

— Все части армии привести в боевую готовность. Немедленно начинайте выдвигать из Крепости 42-ю дивизию, и пусть она скрытно занимает подготовленные позиции. То же самое всем частям 62-го укрепрайона. Скрытно занять все доты — достроенные и недостроенные! Полки авиадивизии перебазируйте на полевые аэродромы.

— Вас понял. Приступаю к исполнению!

— И последнее: не горячитесь там особенно. Может, пронесет…

Предрассветную тишину городка на Мухавце распорол подвывающий рев низколетящих и тяжелогруженых самолетов: «У-у-У-у-У-у…» Они заходили на Кобрин с севера.

— Наши?! — поднял голову командарм. И будто отвечая на его вопрос — череда взрывов — один за другим, слитно и врозь — дала злой ответ: не наши!

Бомбежка шла в районе кобринского аэродрома, где базировался полк 123-й смешанной авиадивизии, чей штаб находился здесь же, на первом этаже. Не дожидаясь никаких телефонных звонков, Коробов выскочил из кабинета. За ним поспевал Сандалов. На лестнице они столкнулись с комдивом — полковником Беловым. Бледнее мела, он был в полном смятении.

— Товарищ командующий, немцы бомбят наш аэродром. Большие потери. Ни один самолет взлететь пока не может.