– Тоже не знаю. – Березовский не скрывал своей полнейшей растерянности. – Вы преподали мне урок истинной мудрости. Еще час назад мне казалось, что я хоть немного, но знаю о чем-то, хоть вслепую, но все же нащупываю какие-то пути. И вот все рухнуло… Нет даже намека на точку опоры.

– Не беда! Такой точки не нашел даже Архимед, иначе бы он давным-давно опрокинул Землю. – Бободжанов вышел из-за стола. – Мы славно побеседовали. – Он протянул Березовскому руку. – Надеюсь прочесть вскоре вашу новую книгу.

«Что я скажу Володьке? – подумал Березовский, бормоча приличествующие случаю слова. – Это же полный крах! Куда я только полез, самонадеянный болван!» Тут он вспомнил о том, что должен еще поговорить с Люсиным о Марии, и почувствовал себя совершенно подавленным.

Люсин сошел с троллейбуса у кинотеатра «Россия». В буфете за углом взял стакан вишневого напитка и бутерброд с колбасой. Стоя возле столика, без особого воодушевления сжевал невзрачный сухой ломтик.

«Падает качество колбасных изделий, – подумал он, поднося к губам стакан. – Равно как и сыров. А что делать? Неизбежные плоды массового производства. Даже Бельгия, как утверждает Дед, это почувствовала. Во всяком случае, топленое масло, которое они нам продают, не вдохновляет. Тиль Уленшпигель ему бы явно не обрадовался. – Он вытер губы бумажной салфеткой и поплелся на бульвар, все еще ощущая во рту кисловатый, прогорклый привкус. – Разум-то уговорить можно, а вот как с желудком быть?»

Деревья уже роняли первые листья. Они падали на скамейки, шурша по дорожке из толченого кирпича, пытались следовать за порывами ветра, но безнадежно отставали, скопляясь в канавках у решеток водостоков.

Люсин поспешил пройти бульвар и свернул к газетному киоску за «Советским спортом», но, заметив на другой стороне улицы Данелию, остановился и призывно махнул рукой.

– Гоги! – громко позвал он, сложив ладони рупором.

Данелия удивленно оглянулся, но толчея у мебельного магазина, где шла запись на какой-то удивительно дешевый гарнитур, помешала ему увидеть приятеля.

– Гоги! – вновь позвал его Люсин и, дождавшись зеленого света, наискосок бросился через улицу.

Только теперь Данелия увидел его и заулыбался.

– Ты чего это пешком? – удивился Люсин. – Никак, твой «Жигуленок» улучшенной модели сломался?

– Типун тебе на язык, нехороший человек! – поморщился Данелия. – Машина на стоянке. Я из цирка иду. По твоей милости я сделался там своим человеком.

– После кошмарной истории с кражей питона, – Люсин поцокал языком, – ты самый популярный у них человек, Гоги. Кого же и посылать, как не тебя? Что нового в программе? Арена и вправду как солнечный диск?

– Ладно-ладно. – Данелия ткнул его пальцем под ребро. – Мели, Емеля.

– Ну ты, гений дзюдо! – Люсин поморщился. – Не очень… Больно все-таки.

– Ах, ему больно! А другим, значит, не больно? Ты хоть знаешь, куда меня послал?

– Знаю. Вход справа и вверх по лестнице на второй этаж. Разве ты заблудился?

– Нет, не заблудился. Но первый вопрос, который мне задала вахтерша, был про навоз. Ты только вдумайся хорошенько: про навоз! «Если вы за навозом, гражданин, то вам не сюда надо…» Ты что-нибудь подобное слышал? Или у меня на лице написано, что я пришел за навозом? Похож я на такого? Да?

– Ничего не понимаю, Гоги! – взмолился Люсин. – Какой навоз?

– А я, думаешь, понимал? – Данелия не выдержал и фыркнул от смеха. – Уже потом, когда я все сделал и пошел домой, то есть на работу, мне бросилось в глаза объявление, которое они повесили на воротах Центрального рынка: «Цирк отпускает навоз в неограниченном количестве всем желающим». Каково? И из-за этого меня, Георгия Данелию, чемпиона Москвы по самбо, приняли за какого-то дачника, за цветочного спекулянта, за вонючего выращивателя шампиньонов!

– Бедный, бедный наш цирк! – пригорюнился Люсин. – Финансовые органы не отпустили средств на уборку навоза! Пришлось воззвать к частному сектору… Будем надеяться, что садоводы останутся довольны экзотическим удобрением, которое производят слоны, бегемоты и антилопы нильгау.

– Когда-нибудь я застрелю тебя, Люсин, – вздохнул Данелия. – С большим удовольствием застрелю.

– Лучше замолвь за меня словечко товарищу Местечкину, чтобы определил в клоуны. С детства обожаю.

– Пожалуй, и вправду так будет спокойнее. Самое тебе место на ковре, у рыжего на подхвате.

– А кроме шуток, Гоги?

– Напрасно время потратил, Володя. – Данелия огорченно поджал губы. – С кем только я не говорил! Не знают у нас факирских фокусов. Что тут будешь делать? Ни Дик Чаташвили, ни Акопян, тоже наш кавказский человек, не могли мне сказать ничего путного, а Игорь Кио так прямо посоветовал взять командировку в Индию, даже рекомендательное письмо пообещал.

– Плохи наши дела.

– Чего хорошего? Лишь однажды мне хоть чуть-чуть, но повезло. Глава знаменитого циркового семейства Беляковых вспомнил, что знал одного артиста, который умел делать знаменитый фокус с манго.

– Это когда дерево в руках прорастает?

– Ага. Прямо на глазах у изумленных зрителей. Все мне твердили, понимаешь, что это, как и классический фокус с канатом, массовый гипноз. Но товарищ Беляков твердо стоит на том, что сам видел, как из кучки земли в руках того артиста проклюнулся росток и затем выросло крохотное деревце.

– Имени артиста он, конечно, не помнит?

– В том-то и дело, что помнит! Он мне даже его телефон дал.

– Чего же ты сразу не сказал?!

– Э, не надо волноваться, Володя! – отмахнулся Данелия. – Я уже звонил. К сожалению, товарищу факиру минуло сто лет… Так-то, милый друг. Как ни печально, последний русский факир не очень меня порадовал. Долго рассказывал о том, как путешествовал по Монголии и Тибету, как учился мастерству у персидских дервишей и маньчжурских гадателей. Но на мой конкретный вопрос о фокусе с манго ответил как-то невразумительно. То ли забыл он, как это делается, то ли действительно ничего здесь нет, одна сплошная иллюзия и массовый гипноз. Больше ничем порадовать тебя не могу.

– Данелия даже руками развел. – Извини.

– И на том спасибо, Гоги.

– По крайней мере до места незаметно дошли. – Данелия поставил ногу на ступеньку и, полуобернувшись к Люсину, кивнул на подъезд: – Прошу, маэстро!

– Только после вас, – церемонно отступил в сторону Люсин. – А поговорили действительно интересно.

Раскрыв пропуск, он кивнул дежурному и поспешил к лифту. От его утренней лени и созерцательного настроения не осталось и следа. Словно что-то торопило его здесь и подгоняло, словно электрические часы над входом незримо для постороннего глаза подкалывали его стальными остриями своих стрелок.

Еще в коридоре он услышал, что в кабинете надрывается телефон, и, нашарив в кармане ключ с латунной номерной печаткой на тонкой цепочке, кинулся к двери. Но едва вбежал к себе и протянул руку за трубкой, как звонок жалобно звякнул в последний раз и оборвался, оставив после себя печальное эхо.

«Так и есть – не успел».

Спохватившись, что ключи остались по ту сторону двери, он повернулся и выглянул в коридор.

«Так и есть – валяются на полу! Наверное, от сотрясения…» Люсин поднял связку и, захлопнув ногой дверь, сладко потянулся. Хронический недосып давал себя знать. Во всем теле ощущалась ломотная истома, косточки гриппозно ныли и в глазах резало. Он повесил пиджак на плечики, смочил носовой платок водой из графина и вытер лицо. Сонливость как будто прошла, но явственнее стала саднящая сухость во рту.

«Колбаса? Или я действительно заболеваю?» – пронеслась мимолетная мысль, но он не прислушался к ней, потому что вновь требовательно заверещал телефонный звонок.

– Слушаю! – сказал он, снимая трубку внутреннего.

– День добрый, Владимир Константинович, Костров беспокоит, – оглушительно задребезжала мембрана.

– Здравствуйте, Вадим Николаевич. – Он несколько отодвинул трубку от уха, чтобы было не так громко. – Как живем-можем?