– Врешь. Все было не так. Ты любила его, а вышла за меня назло ему, зная, что он не собирается жениться. И я убью тебя. По мусульманскому обычаю. – Андрей был сильно возбужден – либо, выпивши, либо, накачан наркотиками.

– Ты стал мусульманином?

– Да, я принял исламскую веру.

Андрей вытащил из ножен кинжал.

– Зря ты его достал, – спокойно сказала Жанна. – Я тоже мусульманка. Прежде чем привести свой приговор в исполнение, ты должен испросить разрешение у Басаева.

– При чем тут Басаев?

– Он у тебя ничего не спрашивал обо мне?

– Лично о тебе – нет. А я о тебе не особенно распространялся.

– Понятно. «Аллах создал Ичкерию, дьявол – Россию», – тебе ни о чем не говорит?

Брови Андрея удивленно вскинулись.

– Ты агентка Басаева?

– Басаев – умный командир. Да, в ваш гарнизон я приехала по его заданию. И это я сообщила его людям о поездке инкассатора в банк.

– Ты?…

– Да, я.

– Врешь. Как ты узнала? С Барсуковым трахалась накануне?

– Ты совсем одурел и озверел на этой войне… Накануне ко мне зашел Захаров, попросил взаймы денег. Сказал, что завтра получит за три месяца и отдаст.

– А как ты поддерживала связь с Басаевым?

– Кому ты поручил разузнать обо мне? – на вопрос вопросом ответила Жанна.

– Камил? – догадался Андрей.

– Вот именно. Это мой связник и… – она помолчала, раздумывая сказать самое главное или воздержаться.

– И он оказался предателем, служил и нашим и вашим, – опередил ее Андрей.

– Он честно служил Ичкерии.

– Ты уверена? А почему он не убил Белозерова?

– Откуда ты знаешь?

– Все оттуда. Ты надеялась, что он служит только тебе?

– Надеялась, – потухшим голосом созналась в своем поражении Жанна. И пояснила: – Белозерова я приказала только попугать, чтобы не лез не в свое дело.

– Ну да, ты и с ним трахалась. Видел, как ты перед ним своей задницей вертела. Ты, сука, испортила всю мою жизнь – лишила любимого дела, в рабство загнала. И будь ты агентом самого Масхадова, я убью тебя. – Андрей схватил Жанну сзади за волосы.

– Пусти! – рванулась Жанна. – Ты не имеешь права! Басаев…

– Плевал я на твоего Басаева! Из-за вас я родного брата убил! – прервал ее Андрей и занес руку с ножом.

Я схватил микрофон и крикнул:

– Остановись, Андрей! Это я, твой бывший командир Белозеров. Открой дверь, поговорим.

– А-а, сука, ты успела предупредить его?! – воскликнул Андрей. – Послушай, бывший, – насмешливо отозвался Андрей. – Ты плохой был командир, потому тебя и сняли. Жаль, что поздно.

– Не спорю. И все-таки давай разберемся.

– В чем? Хочешь услышать биографию этой шлюшки? Пожалуйста. Она изменяла не только мне, но и тебе, Мигунову, генералу и всем ВВС. Да что там ВВС, всем Вооруженным силам. И своим мусульманам. Потому судить ее будем по шариатским законам. И ты должен выпустить нас и дать улететь на твоем самолете.

– Ты, Андрей, похоже, совсем сбрендил.

– Не совсем, – прервал меня Андрей. – Ни у меня, ни у тебя нет другого выхода. – в руке у него вдруг оказалась граната. И он выдернул чеку. – Мне терять нечего. Выпускай!

И у меня мелькнула идея.

– Хорошо, выходите.

Андрей приказно кивнул головой Жанне. Она толкнул дверь, Андрей шагнул за ней. И я сделал шаг к выходу. И тут грохнуло…

– Жанна ударила его по руке с гранатой, – пояснил Семенов.

– Вот и все, – облегченно вздохнул я. – Аллах решил за нас трудную проблему.

Рисунки С. Сухова

Григорий Анемподистович Желоховцев с самого утра испытывал все нараставшее чувство раздражения. Раздражала эта погода, этот город, эти пустые университетские коридоры. Бесцельно покружив по кабинету, он достал из несессера длинную иглу на костяной рукояти, рядом поставил скляночку с уксусом. Смачивая в уксусе тряпочку и орудуя иглой, начал счищать чернь, густо заволокшую куфические письмена на арабской серебряной монете Сейчас он мог заниматься только такой, не требующей никаких усилий разума работой.

Но и она подвигалась плохо.

Желоховцев понюхал скляночку и хмыкнул — уксус был разбавлен до такой степени, что почти не издавал запаха. Доискаться до причин этого было нетрудно. Утром Франциска Алексеевна, няня Желоховцева и единственный верный человек в его одинокой жизни, сама сунула ему скляночку в карман пиджака. Франциска Алексеевна была родом из-под Полоцка, чай называла «хербатой», а рюмку — «келышком». Она привыкла экономить на мелочах и уксус для науки жалела.

Ругать ее было совершенно бесполезно.

Ординарный профессор Пермского университета Григорий Анемподистович Желоховцев читал на историко-филологическом факультете лекции по Древнему Востоку и вел археологический семинарий. Весной и летом 1919 года на лекциях присутствовало от трех до девяти человек, а в семинарии занимались двое. Но за последнюю неделю факультет вовсе обезлюдел.

С небрежностью, за которую он сурово выговорил бы любому студенту, Желоховцев щелчком припечатал монету к столу. Академик Веселовский с висевшей на стене фотографии осуждающе смотрел не то на скляночку с уксусом, не то на своего ученика. Ученику шел уже пятый десяток. Он думал и говорил быстро, ходил легко, но начал заметно полнеть, и полнота эта скрадывала напряженную сутуловатость его фигуры.

Оглаживая седеющую бородку, Желоховцев с грустью подумал о том, что сборник «Памяти Николая Ивановича Веселовского — ученики, друзья и почитатели» выйдет в свет без его статьи. А уж он-то имел право участвовать в этом сборнике больше, чем кто-либо другой. Статья была написана еще зимой, но отослать ее в Петроград не было ни малейшей возможности. Да и не предвиделось. Армии верховного правителя стремительно откатывались от Волги на восток…

Внезапно дверная ручка поползла вниз. Дверь отворилась с тем надсадным скрипом, который теперь издавали все университетские двери.

На пороге стоял коротко стриженный молодой человек в студенческой тужурке.

— Трофимов! Костя! — Желоховцев радостно воззрился на вошедшего. — Какими судьбами?…

С умилением, которого он никак не ожидал в себе после всего виденного в колчаковском тылу и на фронте, Костя оглядывал знакомую обстановку профессорского кабинета. Книги в шкафу и на полках стояли в том же порядке. Отдельно светлели корешки «Известий императорского археологического общества». Густая бахрома закладок поднималась над их верхними обрезами. В застекленной витрине лежали черепки и бронзовые украшения.

Желоховцев внимательно наблюдал за Костей, провел пальцем по грязному стеклу.

— Вам что-то нужно от меня? Думаю, вы не затем сюда явились, чтобы справиться о здоровье Франциски Алексеевны!

— Я хотел бы взглянуть на серебряную коллекцию, — сказал Костя. — На блюдо шахиншаха Пероза, в частности…

Не говоря ни слова, Желоховцев прошел в угол, где стоял железный ящик с облупившимся орлом на крышке. Створы его стягивал висячий наборный замок. Установив на вращающихся валиках кодовое слово, он снял замок, откинул крышку и достал из ящика обыкновенную шляпную картонку с ярлыком магазина «Парижский шик». Поставил ее на стол, сделав приглашающий жест, а сам вернулся к окну, словно хотел оставить Костю наедине с шахиншахом Перозом.

Крылатый шлем шахиншаха поблескивал из-под серой ваты, в которой утопало блюдо. Изображенный на блюде шахиншах натягивал невидимую тетиву лука. На его груди лежал апезак — круглая бляха с лентами, знак царскою достоинства династии Сасанидов. Костя отгреб вату, и сбоку открылась чудовищная птица с маленькой головой и кривым клювом. Высоко воздев крылья, она несла в когтях женщину. Женщина висела в воздухе, слегка изогнувшись и запрокинув голову, как акробатка на трапеции. Ее широкие шаровары слабо относило назад, и чувствовалось, что птица летит со своей добычей медленно, тяжело взмахивая зубчатыми крыльями. Такие же крылья украшали и шлем шахиншаха. Птица была сама по себе, шахиншах — тоже как бы сам по себе, но их столкновение не казалось случайным. Они что-то понимали друг про друга необыкновенно важное, тайное, что Костя когда-то безуспешно пытался разгадать с помощью трудов по древнеперсидской мифологии, и в этом понимании был смысл всего рисунка.