Любила деньги до такой степени, что готова была возить в своем чреве наркотики, бетапротеин, все что угодно… Да, это мерзостно… Вот об этом надо думать. На этом сосредоточиться.

– Что, у вас проблемы с безответной любовью? – игриво поинтересовалась попутчица.

– У кого их нет? – вздохнул Еремеев, с сожалением возвращая книгу. Толковый этот парень, Гостюшин, автор «Энциклопедии», бывалый мужик… Еремеев тоже лелеял мысль написать когда-нибудь нечто вроде этого пособия – «Счастливые озарения». Или просто – «Озарения». О том, как выходить из гиблых ситуаций, из житейских лабиринтов и безнадежных тупиков, когда в конце тоннеля глухая стена. Нет, он так и назовет свою книгу – «Дверь в стене тоннеля». Слава богу, флот, Афган и МУР кое-чему его научили.

Озабоченная соседка так и не дождалась продолжения далеко идущего разговора. Еремеев выглянул в иллюминатор, и вдруг вся его прошлая жизнь открылась сразу, словно эта земля, проплывающая под серебристой дланью самолета. Сколько же в ней было вокзалов, вагонов, семафоров, взлетных полос и бортовых огней… Сколько ж в ней было казенных ночлегов, кают, казарм, купе, общаг, гостиничных номеров, госпитальных палат и прочих чужих стен и кровель?

А сколько выстрелов, ран, крови, трупов?! Вот ведь стежка-дорожка выпала: не жить-поживать, а жить – выживать. И только на одно лето вскинулось счастье белым парусом, вскинулось и опало, пропало…

Карина!

В Москве Еремеев позвонил Карине прямо из внуковского аэровокзала. Трубку никто не снял. Двумя часами позже он убедился, что знакомые окна на двадцатом этаже темны. Он поднялся к ее двери, позвонил соседке.

– Нет, никто ее не спрашивал, никто не появлялся, – отвечала старушка. – А за квартиру кто-то платит…

Деньги в счет квартплаты поступали автоматически. Еремеев оставил распоряжение в Сбербанке по просьбе Карины.

Не дали результата и действия по «варианту № 2». Леонкавалло явно не было дома: на звонки в дверь и по телефону никто не отвечал, окна по ночам не горели.

Белый «мерседес», раскуроченный на моечной площадке у деревянного Яузского моста, сгинул бесследно. Все нити поиска обрывались при первом же к ним прикосновении.

Он позвонил в Севастополь со слабой надеждой, что Карина хоть как-то дала знать о себе. Мрачный голос Тимофеева не смог сообщить ничего утешительного.

На книжном лотке Еремеев купил «Энциклопедию экстремальных ситуаций». Бывалый мужик Анатолий Гостюшин предлагал клин вышибать клином, то есть «заменить одну любовь – безответную, на другую – взаимную». Память услужливо вырисовывала Тамару, директора филиала фирмы «Орбис». Где-то за обложкой паспорта отыскалась и ее визитка. И даже решено было позвонить ей утром на работу – узнать, как реализована его мебель. Но ночью на скрипучей казенной койке милицейского общежития Карина приснилась столь живо и щемяще радостно, что утром, наткнувшись на книгу умных советов, Еремеев зашвырнул ее в угол комнаты.

Оставался «вариант № 3» – самый рисковый и самый действенный, как ему казалось. Прежде чем на него решиться, Еремеев позвонил в Севастополь и вызвал в Москву Артамоныча, затем договорился с комендантом общежития – за бутылку «Наполеона» – что в его комнате поживет, пока его не будет, двоюродный брат Павел Артамонович Пупышев, и попросил ему передать два конверта. В одном лежало завещание насчет яхты и распоряжение насчет Дельфа, в другом – письмо к следователю Махалину с предложением открыть уголовное дело «по факту исчезновения гражданки Табуранской и гражданина Еремеева в недрах фирмы ритуальных услуг “Эвтанатос”». Артамонычу же предписывалось оба пакета через неделю вскрыть, если за эти семь дней Еремеев не заберет их сам.

Пакет с паспортом и деньгами он попросил Махалина спрятать в его бывший сейф до востребования.

Только после всего этого он позвонил по справочному телефону «Эвтанатоса». Приятный и грустный женский голос уточнил:

– Вы приняли окончательное решение?

– Да.

– Как вас зовут? Имя, фамилия необязательна.

– Анатолий.

– Анатолий, я встречу вас. Вы где сейчас находитесь?

– На Стромынке.

– Вы сможете добраться до больницы спортивной травматологии? Она находится на Садовом кольце, недалеко от Курского вокзала.

– Да, я знаю.

– Больница расположена в старинной усадьбе, там сохранился парк – он выходит к Яузе. В углу парка, как войдете, слева, небольшой желтый домик с полукруглой башней – бывшая обсерватория. У входа в нее я буду вас ждать. Меня зовут Анастасия. Я буду в черном плаще, в волосах – черный бант. Как я вас узнаю?

– Тоже черная кожаная куртка, серый свитер, джинсы.

– Сколько времени вам понадобится?

– Минут сорок.

– До встречи! – с бархатным придыханием попрощалась стюардесса Харона.

Смеркалось, когда Еремеев прошел за чугунные решетки старого сумрачного, сырого от предосенних дождей, больничного, а некогда усадебного парка. Как и все подобные уголки старой Москвы, парк был изрядно запущен, трачен временем и людьми, отбившими зачем-то руки у мраморных богинь и носы у греческих героев. Но кроны столетних лип и дубов были отменно густы, они сплетались над аллеями так плотно, что походили на перекрытия тоннелей.

Желтые стены бывшей обсерватории, украшенной ампирной лепниной, открылись сразу же, как только он вышел на заваленную звездами кленовых листьев боковую дорожку. Должно быть, прежний владелец увлекался астрономией и проводил под жестяным куполом своей звездочетни вдохновенные ночные часы. Теперь же двери были заколочены досками крест-накрест, а сама постройка пришла в такую ветхость, что чудом держалась над обрывом паркового склона, сбегавшего к набережной Яузы.

Анастасии еще не было, как не было вокруг и ни одной живой души, разве что привокзальные вороны устраивались на ночь в своих черных гнездах-шапках, нещадно галдя и ругаясь. Их резкие злобные крики вздымали в душе тоску и смятение.

Едва Еремеев присел на проломленную скамейку, как заколоченная дверь обсерватории открылась вместе с прибитыми к ней досками, и по трем полуразрушенным ступенькам спустилась высокая женщина в черном плаще и с черным бантом в золотистых волосах.

«Увидишь такую, – невольно подумал он, – и умирать не захочешь… Впрочем, кто решился по-настоящему, того уже никто и ничто не остановит». Он поднялся ей навстречу.

– Анатолий? – спросила она.

– Да.

– Идемте со мной.

Они вошли в полутемный тамбур, скудный свет в который проникал через разбитое полукруглое окно над дверью, и, осторожно ступая по подгнившим половицам, прошли к перилам ржавой винтовой лестницы, чьи растресканные ступеньки из узорчатого литья круто уходили вниз. Здесь Анастасия включила карманный фонарик.

– Ступайте вниз, я вам посвечу.

Еремеев не без опаски закружил вглубь, надо было понимать, цокольного этажа, затем подвала, пока не уперся в оббитую железную дверь.

– Толкайте ее, она не заперта!

Он оглянулся – черная стюардесса смотрела на него печально, ласково и ободряюще. Дверь открылась с протяжным скрипом, и они оба вошли в узенький ход-коридорчик, который шагов через тридцать окончился решетчатой дверью. Она легко отворилась, и Еремеев оказался на тротуаре какого-то глухого переулка в двух шагах от распахнутой дверцы в салоне санитарной «Волги». Ничего не оставалось, как нырнуть в него, и крепкий парень в белом халате тут же захлопнул за ним дверь. Анастасия, набросив поверх плаща тоже что-то медицинско-белое, села рядом с водителем, и «Волга» сорвалась с места.

– Ложитесь на носилки, – предложил командным тоном санитар. – Вам удобнее будет.

Сам он расположился на откидном сиденьице рядом с дверцей. Парень Еремееву очень не понравился, но он покорно улегся на брезентовое ложе и с удовольствием вытянулся во весь рост. Ехать лежа и вправду было намного удобнее. За матовыми стеклами салона звучно, но незримо проносилась Москва. Сначала он пытался хотя бы очень грубо определить направление движения, но скоро убедился в полной бесполезности своих попыток. Лежал, кренясь на поворотах, расслабившись телесно, но не умственно.