– А паренек-то где сейчас?

– Алешка-то? По моей линии пошел, – горделиво расправил старик седую бороду. – В мединституте учится. В Минске самом! А вот у меня и карточка его есть.

Лихоконь достал ветхий фотоальбом, извлек два снимка: русоволосый парень с твердым уверенным взглядом широко расставленных глаз, в вельветовой ковбойке с нагрудными карманами на молниях. Это был Алексей, студент еще 1-го курса. Со второй крохотной карточки, уже изрядно пожелтевшей, смотрел точно такой же молодой человек, только в гимнастерке с петлицами пехотного старшего лейтенанта.

– Батя его, значит. Тут только карандашом написал: «Настюша, не забывай своего Витька». Вот как… Ни Витька, ни Настюши…

– Так, может, он где-нибудь живет? – не на шутку заинтересовался Лобов.

– Может, где и живет, а может, и под Брестом лежит… Я ведь паспорт его жены потом в сельсовет передал, оттуда писали по адресу прописки в Смоленск. Никто не ответил.

Снимок этого безвестного «старлея Витька» Лобов опубликовал вместе с очерком о Михаиле Романовиче. Долго ждал, что произойдет чудо, кто-то откликнется – если не сам, то кто-нибудь из родни… Но чуда не произошло. Никто не нашелся. Зато позвонил из Москвы писатель Сергей Смирнов, который прочитал этот очерк, и сообщил, что пишет книгу о героях Бреста и хотел бы пообщаться с ним, с Лобовым. Разговор был долгим, хотя линия связи и была казенной, но минутки-то оплачивал тот, кто звонил из Москвы. Смирнов попросил прислать ему снимок старшего лейтенанта:

– Опубликую в «Огоньке», – пообещал он. – У журнала очень широкая аудитория. Я уже не одного героя нашел с его помощью.

Лобов отослал заказным письмом снимок, а заодно стихи капитана Суровцева, написанные в Бресте. Сергей Сергеевич горько сетовал, что Лобов не сберег пленку с первыми кадрами войны. Ну, что поделать! Не он не сберег, война уничтожила. Поговорили да и положили трубки, надолго положили. На целый год. Потому что через год в трубке снова зазвучал прокуренный баритон московского писателя:

– Здорово, тезка! Я в Минске. И не один. Привез того, кого ты искал! Зови Алексея-студента, только подготовь заранее, что отца увидит. И давай ко мне. Я в гостинице «Березка» остановился, недалеко от вокзала. Второй этаж, номер…

Лобов в таких случаях действовал по-военному быстро и четко: вызвал свою «Победу» и помчался сначала в общежитие мединститута, где, по счастью, Алексей оказался в своей комнате. Дал и ему, ошеломленному, пять минут на сборы, а потом по дороге, не спеша, обстоятельно, подвел парня к мысли, что нашелся его отец и вот сейчас они встретятся. Алексей сжал поплотнее задрожавшие было губы и, не произнося ни слова, смотрел только на дорогу. Он только что вернулся из анатомического театра, и от него пахло формалином.

В гостинице у них долго проверяли документы, созванивались со Смирновым, и наконец дежурная провела по ковровой дорожке прямо к двери номера-люкс. Дверь открыл Смирнов и первым делом пропустил Алексея. Из-за его плеча Лобов увидел, как посреди гостиной остолбенел коренастый мужик в плохоньком пиджаке с чужого плеча, как минуту оба рассматривали друг друга, а потом, издав придавленные горловые всхлипы, – бросились отец и сын в объятия друг друга.

Смирнов тихо увел Сергея в коридор:

– Пусть побудут одни, а мы тут покурим…

Они присели в кресла вокруг столика фойе. Писатель тут же затянулся папиросой, предложил Лобову, но тот отказался.

– Как вам удалось его найти?

– Я же говорил, у «Огонька» широкая аудитория… Позвонили из Ухты и сказали: ваш герой в нашем лагере. Ох, еле вытащил его оттуда… Посадили за то, что всю войну провел в плену. А как ему было не провести ее там, если он три дня держал оборону, а за это время фронт откатился так, что и не догнать было… Старший лейтенант Виктор Росляков, командир пулеметной роты из 62-го укрепрайона… Обороняли железнодорожный мост через Буг. Ну, да он сам тебе все расскажет. Заодно и сын послушает. Идем, надеюсь, они там познакомились. А может, еще посидим? Пусть наговорятся.

Смирнов пригласил всех в гостиничный ресторан, и за столиком как раз уместились вчетвером. Росляков озирался по сторонам, после лагерной столовки ему казалось, что он оказался во дворце. Алеша, судя по всему, тоже впервые попал в ресторан. И только после стопки «Столичной» Росляков-старший немного оправился после потрясения, которое произошло в его жизни, пригладил еще неотросший лагерный «ежик» на голове и стал рассказывать:

– В ту ночь я ночевал дома. Отметили Алешке три годика. Под утро шарахнуло так, что у нас упал шкаф. Хорошо, что детская кроватка в углу стояла. Схватили мы Алешку – и на улицу. У Вали документы в сумочке были, так с одной сумочкой я их впихнул в автобус – мы жили рядом с автопарком. Мои уехали в пригород подальше от границы, а я на границу, наши доты как раз вдоль Буга стояли. За мной увязалась Катя-соседка, жена политрука нашего пульбата: у нее на руках двухнедельный Петька, а за юбку держится трехлетняя Анька. Она в один день с Алешкой родилась. Я ее гоню прочь: «Куда ты с малыми под пули!» А она ничего не соображает. На наших глазах хату снарядом вверх подняло да и в хлам бросило. В хате не укроешься, это она поняла. Ну, а у нас все-таки бетон, железо… Махнул ей рукой – прячься в доте. А дот «Светлана» у нас артиллерийский был, амбразурами на железнодорожный мост. В первые же часы наше орудие подбило на мосту немецкий бронепоезд. И сделал это никому не приметный казах… Фамилию – вспомню, скажу… А, Хазамбеков! Влепил в паровоз снаряд под будку машиниста. Я через командирский перископ сам видел… Дот у нас до конца не отлажен был, не успели установить систему вентиляции. Задыхались от пороховых газов. У Кати на руках младенчик задохся. Она уже и плакать не могла, молча завернула его в платок да под стеночку положила. Аньку обняла и из рук не выпускала. Я ей твержу – уходи, уходи отсюда! Дот блокирован, тебя немцы с ребенком выпустят. Ни в какую! Силой же не выкинешь. Что делать? Решили ночью прорываться. Человек семь нас в живых осталось. Вышли в сквозник, изготовились. Я Катьке говорю: возьми мальца, закопаешь в лесу, будешь хоть знать, где лежит. Она взяла. В самую темень рванули! Трех бойцов потеряли, но в лес ушли. Стала Катька могилку копать, я ей помогал. Мальца рядом положили.

Голос Рослякова осекся.

– Давайте еще по рюмке! – предложил Лобов и сам же разлил водку. Алексею наполнил вполовину, как-никак – студент.

Смирнов записывал в блокнот рассказ толстой авторучкой с золотым пером. Писал быстро, ставя какие-то знаки…

Молча, без тостов, выпили и столь же молча закусили ровно порезанной красной рыбой.

– Да, и вот что вышло… – повеселел вдруг Росляков. – Стали мы мальца в могилку класть, а он зашевелился, отошел на лесном воздухе, закричал – жрать давай!

– Где он сейчас, этот пацанчик? – усмехнулся Лобов.

– Да кто же его знает… Мой-то вот ведь выжил, – обнял Росляков за плечи Алешку. – Может, и он живет где-нибудь. Найти можно. Политрук наш погиб, а Катьку по фамилии мужа – они оба вроде из Вологды были – отыскать можно. Вон вы меня, – благодарно улыбнулся бывший ротный, – аж в лагере отыскали. Думал, спета моя песенка… А тут еще и сына подарили!

Лобов с уважением посмотрел на все еще строчившего в блокнот Смирнова. Если есть среди журналистов герои, то он, Сергей Сергеевич, самый первый из них. Мало того, что вернул стране целую крепость героев, так еще и скольких из них из лагерей спас! А что такое из лагеря выйти, Сергей на собственной шкуре познал. Спасибо Белке! И низкий поклон Смирнову, совестливому журналисту, сердечному человеку…

В начале лета 195… года Лобов вернулся домой из Барановичей поздно ночью. Ирина не спала и встретила его весьма встревоженно:

– Сегодня утром позвонил какой-то иностранец, сказал, что хочет тебя видеть. Он хорошо говорит по-русски. Оставил адрес своей гостиницы в Минске и телефон. А гостиница-то – «Интурист»! Не вздумай с ним общаться! Может он шпион…