Лунь поднялся и, не прерывая невеселых размышлений, стал наводить порядок в комнате. Он убрал с подоконника лифчик Сильвы – ее любимый, из черного шелка – поднес к лицу, вдохнул запах ее груди и отшвырнул в бельевой ящик.

Потом достал из шкафчика бутылку кальвадоса, налил стакан.

«Отныне я навсегда ухожу из военной разведки!» – объявил он самому себе и выпил яблочную водку большими глотками. Невидимые тиски, сжимавшие череп, слегка разжались. Разведчик может выпить, но не имеет права напиваться. Лунь – напился в знак того, что он больше уже не разведчик. Он походил по комнате, а потом благоразумно рухнул на кровать и долго лежал поверх одеяла, засунув руки в карманы брюк.

Все эти дни тянулись за стойкой портье невыносимо долго. И все мысли бежали только по одному мрачному кругу…

Лунь прекрасно понимал, что если гестапо копнет прошлое майора Вебера – а оно обязано это сделать – то его песенка спета.

Впрочем, если они запросят только госпиталь, в котором он лежал, то там подтвердят и эпикриз, и достоверность выданных документов. А если пошлют запрос в его полк? Оттуда сообщат, что майор Вебер пропал без вести в начале июля 1941 года. Ну, тогда пропал, а потом нашелся – в госпитале, тяжело контуженный… Между пропажей майора Вебера и крушением эшелона прошел месяц. Почему за этот месяц новоявленный майор Вебер ни разу не появился в своей части, не дал знать о себе? Почему? Краузе наверняка уже заготовил вопрос на засыпку. Что могло произойти в жизни такого, что дисциплинированный офицер целый месяц никому не дал о себе знать? Попал в плен к партизанам, а потом отправился на Восточный фронт догонять свой полк? И не догнал… Логика есть, но все очень зыбко… Как удалось убежать? Но это можно придумать… Как добрался до Минска? На попутке. Почему не доложил военному коменданту о таком происшествии? Почему?

Лунь почти явственно слышал ехидно-вкрадчивый голос Краузе.

Доложил! Ну, не коменданту города, а коменданту вокзала, и тот сам посадил его в эшелон. И у него даже сохранился в портмоне листочек с номером вагона и его подписью. Не важно, что это всего-навсего лишь комендант вокзала. Главное, есть реальный документ или его подобие. Хоть какое-то, но все же доказательство!

«Да и найдут ли они этот полк? Может быть, его уже и в помине нет – разбили, расформировали, влили в другую часть… Мало ли что за два года войны может случиться? – утешал сам себя Лунь. – Нельзя падать духом! Надо верить в удачу… Да, да верить… Это хорошо. Но на Фортуну надейся, а легенду готовь впрок».

Выждав неделю, он позвонил Краузе и попросил его принять.

– Есть что-то интересное?

– Не по телефону…

– Разумеется! Жду вас по адресу…

Городское управление гестапо размещалось в центре Данцига, в здании полицай-президиума, отобрав себе лучшую часть большого особняка.

– Господин Краузе, мне мучительно работать в этом месте, где меня так обманывали! Позвольте мне вернуться в Берлин к моей прежней жене.

– Я вас понимаю. Но вы пока нужны нам именно на этом месте. Потерпите еще неделю, а потом мы решим ваш вопрос.

– А можно мне хотя бы сообщить жене, что я жив и здоров?

– А как вы объясните ей свое пребывание в Данциге и вообще свое столь долгое отсутствие без писем и звонков?

– Я думал об этом… И прошу вас помочь мне.

– Каким образом?

– Вы профессионал, вы можете разработать любую легенду.

– Вы хотите, чтобы я помог вам обмануть вашу жену?! – изумился Краузе.

«Удивить – победить!» – невольно отметил про себя Лунь.

– Я обращаюсь к вам как мужчина к мужчине.

– Это забавно! – усмехнулся следователь. – Я подумаю… Ну, скажите ей, что вы попали в плен к макизарам. А потом геройски бежали.

– Вот если бы вы мне справку дали, что я находился у них в плену!

Краузе резко встал и рассмеялся:

– Вы мне нравитесь, господин майор! Прийти в гестапо за справкой для жены! Черный юмор! Браво! Хотите чашечку кофе? Такого же черного, как и ваш юмор?

– Не откажусь!

Краузе включил электрокофейник и достал из тумбы стола две фарфоровые чашечки, наполнил их отнюдь не желудевым кофе. Аромат выдавал настоящую арабику. Краузе изучал выражение лица своего гостя, который не скрывал блаженства после первого глотка из фарфоровой чашечки.

– Мне кажется, господин майор, вы большой хитрец и можете сами придумать любую легенду, не так ли? – продолжил он прерванную тему.

– Давно не пил такой хороший кофе!.. Спасибо за ваше лестное мнение о моих способностях. Услышать такие слова от профессионала – дорогого стоит. Но как говорят русские, на всякого мудреца довольно простоты!

– Это вы с Восточного фронта привезли? А расскажите, как вы воевали? Мы тут, тыловые крысы, мелких шпионов ловим, а вы там, на передовой, за рейх кровь всерьез проливали…

– Воевал, как и все. Много крови не пролил, а вот увечье получил серьезное. Под Борисовом партизаны пустили наш эшелон под откос. Это страшно, когда твой вагон поднимается на дыбы и ты летишь в тартары! Снится это почти каждую ночь… Если не выпьешь перед сном. Я скоро алкоголиком стану…

– Хотите бренди?

– Я пью только кальвадос.

– «Я пью только кальвадос»… – зачем-то повторил Краузе. – Хороший пароль… И вполне патриотичный. Но кальвадоса у меня нет.

– Теперь в довершение ко всему будут сниться английские шпионки… – посетовал Лунь и вдруг крепко сжал кулаки. – Если бы мне позволили, я бы задушил ее своими руками!

– Не переживайте! В Плетцензее это сделают гораздо надежнее.

Лунь внутренне вздрогнул, представив себе Сильву под гильотиной. Но он продолжал играть роль разгневанного простака. А Краузе с улыбочкой подливал масла в огонь:

– Как же так, господин майор, боевой офицер, с таким опытом и так нелепо попасться в сети примитивной шпионки?

Похоже, он тихо издевался над своей жертвой.

– Ну, я бы не назвал ее примитивной шпионкой, – Лунь пригубил чашечку, подыскивая достойный ответ. – Все женщины – прирожденные шпионки. Вы, наверное, женаты?

Вопрос застал Краузе врасплох.

– Да, – сбился он со своего иезуитского тона, – то есть теперь уже нет.

– Вот видите, вы тоже побывали в сетях у недостойной вас женщины.

– Еще неизвестно, кто у кого побывал в сетях, – нахмурился следователь.

Тема, на которую перевел разговор Лунь, ему была явно неприятна. Он наполнил рюмку бренди.

– Цум волль! – и запил огненную влагу большим глотком кофе.

Из управления гестапо Лунь направился в кирху. Ушел в дальний приалтарный угол и долго молился перед статуей Девы о смягчении судьбы Сильвы.

«Да минует ее нож гильотины!» – были последние слова его молитвы.

И еще точила его душу нудная мысль, что после провала Сильвы там, в Лондоне, могут решить, что это именно он подставил ее и всю цепочку, весь «Ланцуг», и Казика в том числе… Моулди и так с большим сомнением отправлял его в Данциг. Возможно, его даже попытаются убрать.

Ох, как неуютно он чувствовал себя под этим блекло-голубым данцигским небом…

Через неделю, в течение которой в отеле не произошло ровным счетом ничего, заслуживающего внимания гестапо, Луню разрешили уехать в Берлин. Он прекрасно понимал, что и там его не оставят без внимания, скрытая слежка будет продолжаться, пока он будет нужен в качестве подсадной утки. Но лучше быть под колпаком, чем в колпаке, то бишь в камере.

Во Фронау в глаза бросились свежие руины соседского дома, в который угодила бомба. Но их особнячок был цел и невредим. Мария бросилась ему на шею:

– Боже, ты жив! Какое счастье! А я уж решила, что снова стала вдовой, что я «черная вдова», что на мне лежит чье-то заклятье!

За обедом, более чем скромным, Мария рассказывала последние новости:

– Две недели назад у меня умер папа… Он так страдал от астмы. Всю жизнь на мельнице, всю жизнь дышал мучной пылью…