С той ночи Лунь окончательно переселился на Химмельгассе, 9. Он взял жену своего врага, и дом его, и скот его по древнему праву победителя. Он обрел свой очаг и начал новую жизнь во враждебной ему стране.

Чтобы не забыть о том, что он все же русский человек, чтобы не раствориться в своих многочисленных легендах, он завел в глухих извилинах мозга потайной уголок, где хранились особо важные и ценные воспоминания «Когда я был русским»: первое причастие, принятие присяги. Производство в офицеры. Первый поцелуй. Первая женщина…

Читал стихи Павла Васильева, чей томик «Соляной бунт» случайно обнаружил в кипе книг и брошюр, принесенных кем-то в его кенигсбергскую лавку. Он был потрясен поэтикой васильевского языка, чистым русским слогом, мощью его экспрессии. Такие рождаются раз в сто лет в самых глубинных недрах России. И такие, конечно же, долго не выживают – Павел Васильев был расстрелян очередным Дантесом из НКВД в 1938 году. Ему было всего 27 лет…

Лунь даже пытался перевести на немецкий язык стихи Васильева и ершовского «Конька-горбунка», пока не понял, что его народный сказ, сибирский колорит непереводим в должной мере ни на какой язык.

Для всех остальных, для соседей и коллег Марии все было просто и понятно: вернулся с фронта друг ее Вальтера и теперь стал гражданским мужем вдовы. Почти счастливая житейская история. Она бы вполне устраивала и Луня, если бы не каждодневный страх, что однажды Мария наткнется на его документы и будет несказанно поражена, что ее новый избранник не только однофамилец ее мужа, но и полный его тезка, и даже родился в тот же день, в тот же месяц и в тот же год, что и Вальтер. И тогда – провал! И тут уж не спасут никакие, даже самые хитроумные, легенды. Это был тот меч, которые всегда висел над его головой – с первых лет работы «нелегала» и к которому, честно говоря, он успел привыкнуть, но не на столько, чтобы забыть про него, и не обливаться холодным потом при каждом внезапном стуке в дверь.

Так прошел весь счастливый март и почти весь апрель 1942 года…

В день рождения фюрера – 20 апреля – Лунь вывешивал флаги перед парадным входом в отель. Он чуть не свалился со стремянки, когда кто-то из прохожих окликнул его по старому, кенигсбергскому еще, имени:

– Привет, Уго!

Лунь едва удержался на верхней ступеньке: снизу улыбался Казик, брат Вейги! Свояк неплохо выглядел в сером летнем костюме и хорошо завязанном черном галстуке.

Обнялись, и первым делом Лунь попросил не называть его прежним именем. Казик сделал понимающее лицо, хотя, конечно же, ничего не понял.

– Идем ко мне, я тебе все объясню, и заодно отметим встречу! – увлек его Лунь в отель, в свою комнатенку с тыльной стороны бара.

Разлил по рюмкам кальвадос и нарезал сыр.

– Давай помянем сначала Вейгу! Да будет ей небесная жизнь!

Оба встали и осушили свои рюмки. Помолчали.

– Не уберег я твою сестру, прости…

– От войны нет оберега, – вздохнул Казимир. – Судьба мудра и беспощадна… Вейга говорила, что ты не любишь Гитлера, а ты развешиваешь ему флаги.

– Что поделать… Работа такая. Надо ж как-то деньги зарабатывать.

– Деньги можно зарабатывать, и не работая на Гитлера, – усмехнулся Казик.

– Научи, как!

– Научу. Ты лучше расскажи, как ты оказался в Берлине и почему сменил имя?

– Я дезертировал из вермахта. Пришлось сменить имя и фамилию, жить там, где меня никто не знает.

– Это серьезный поступок. Но я могу предложить тебе нечто более серьезное…

После третьей рюмки, Казик, справился насчет подслушивающей аппаратуры.

– Кому нужно подслушивать какого-то портье?

– Тогда слушай… Есть такая подпольная организация «Ланцуг» – «Цепочка». Она переправляет в Англию сбитых над Германией британских летчиков.

– Ты хочешь предложить это мне?

– А почему нет? За каждого спасенного летчика Черчилль выплачивает приличную сумму.

– А что платит Гитлер?

– Гитлер платит пулю в затылок. Но ведь ты же не трус?! Сколько я тебя знаю, на труса ты не похож!

– Спасибо за лестное мнение! Но только я сам сбитый летчик. И мне самому нужно убежище.

– Если хочешь, я переправлю тебя в Англию.

– Я бы этого не хотел, если бы надо мной не висел дамоклов меч. Ты сам знаешь, что полагается дезертиру в военное время.

– Догадываюсь… Человек, который не хочет воевать за Гитлера – наш человек. Подумай как следует, надо ли тебе это. В переброске тоже есть риск. И немалый… Но на войне, как на войне!

– Где ты остановился? Переночевать есть где?

– У приятеля. Все в порядке. Давай завтра здесь же и в это время. Если надумаешь, я скажу тебе что и как. Честь!

– Честь!

Он проводил Казика до остановки автобуса. В мозгу уже прокручивались варианты новых действий. Попасть в Англию было бы немыслимым счастьем, и Казика прислал не иначе как ангел-хранитель. Там, в Лондоне, это была бы совершенно иная жизнь – без мыслей о провале, аресте, суда, казни… Жизнь, пусть не у себя в России, но в союзном ей государстве. Лунь даже не стал расписывать себе, какая это могла бы быть сказочная жизнь в том же Лондоне или Манчестере или каком-нибудь там Плимуте. А еще лучше – поселиться в Шотландии… Но! Для начала надо добраться до британских берегов. Интересно, насколько это реально? Как это мыслят себе Казик и его друзья? Наверное, как-то мыслят, если у них уже есть цепочка и они реально переправляют по ней сбитых летчиков.

На следующий день он снова принимал Казика в своей служебной каморке.

– Я готов отправиться в Англию, – без обиняков ответил Лунь на вопросительный взгляд шурина.

Казик почему-то очень обрадовался его решению.

– Значит, так! Доберешься до Парижа, а там пойдешь по адресу, который я тебе сейчас дам. Это мой товарищ по полку. Мы с ним воевали под Торунем. Дальше будешь действовать по его указаниям. Я напишу ему записку.

Казик набросал на листке из блокнота несколько строк: «Яцек, прими моего шурина и помоги ему, как мне. Он сам тебе скажет. Казик».

– Адрес не записывай. Запомни так: Париж, Рю Данюб, дом шесть и квартира тоже шесть. Ну, давай, успеха тебе, друже! После войны заезжай в гости. Я живу там же, в Седельце, где ты был.

– Как мама?

– Мамы больше нет. Как узнала про Вейгу, так и не пережила…

– Прости! Давай их помянем…

Утром Лунь надел свой майорский мундир и сообщил хозяйке отеля, что его снова призывают на службу. Он получил расчет за последние три недели. Этого с избытком хватало и на билет до Парижа, и на первые дорожные расходы.

Мария очень расстроилась, узнав о предстоящей разлуке. Она даже слегка всплакнула, но потом взяла себя в руки и приготовила прощальный обед: луковый суп, тушеная капуста со шпиком и компот из ревеня.

– Не переживай, я еду не на Восточный фронт, а во Францию, – утешал ее Лунь. – Возможно, какое-то время долго не будет писем. Но это бывает, когда начинаешь службу в новых краях.

Она проводила его до вагона. И даже пыталась сама нести его чемодан, чтобы не перегружать позвоночник. Но чемодан был нетяжел: белье, гражданский костюм да мужской несессер.

Вагоны оказались старыми – постройки двадцатых годов с кругловатыми каретными боками. Сиденья деревянные. Лунь с грустью вспомнил российские вагоны, в которых можно было вытянуться на спальных полках. Здесь же предстояло сидеть всю ночь, и он всерьез опасался за свою перебитую спину – наверняка потом будет ныть.

Пассажиров было много – в основном военный люд, слегка разбавленный какими-то коммерсантами, смутными личностями, редкими женщинами в неброских дорожных нарядах. Лунь пристроился в углу и после проверки билетов и документов попытался уснуть. Вагон был вторым от паровоза, и едкий угольный дым проникал сквозь щели в окнах так, что порой становилось трудно дышать. Рядом заливисто храпел какой-то тип в мятом макинтоше. Нечего было и думать, чтобы забыться хотя бы на часок.