Василий, рослый светловолосый хлопец лет двадцати, жил в фольварке уже третий месяц и потому считался старожилом и своего рода бригадиром. Под его началом работали здесь еще три невольницы: две молодые белоруски Ганка и Галка и сорокалетняя литовка Данута. Данута стряпала для хозяина и варила еду для работников. Ганка с Галкой с утра дотемна работали на обширном огороде и в саду. Василий помогал им в тяжелых работах, благо силушкой Бог не обидел, но главной его заботой были свинарник и крольчатник. Все три женщины подчинялись ему не только днем – по работе, но и ночью, на своих импровизированных постелях. Это был как бы его личный прайд, гарем; и если с первых минут знакомства он встретил Сергея весьма настороженно, то вскоре понял: новичок – ему не соперник, раз он прибыл с женой, и зариться на его подруг не будет. Отношения сразу установились, и как-то за кружкой вечернего чая Василий рассказал свою историю. Родом он из Барановичей. В сентябре 1939-го был призван в Войско польское, но мундир надеть не успел, да и оружие получить тоже: сентябрьская война в сентябре и закончилась. Два года он жил в деревне под Барановичами у дядьки, помогал ему по хозяйству, неплохо освоил плотницкое ремесло, плел из ивы корзины и даже нехитрую мебель. С началом новой войны его призвали в Красную Армию. Он честно прибыл на сборный пункт, который располагался за городом близ лесной деревушки. Именно там формировался 17-й стрелковый корпус. Но никто из новобранцев не успел получить ни гимнастерок с пилотками, ни винтовок с патронами. Лагерь призывников был сначала разбомблен немецкими самолетами, а потом стерт с лица земли мощным артиллерийским огнем. Оставшимся в живых – а их были сотни и сотни – приказали укрываться в лесу. Но немцы успели заметить передвижение большого количества людей, засекли лесок с воздуха и ударили по нему из тяжелых орудий. Безоружные, по сути дела гражданские люди, оказались в сущем аду: взрывы фугасов валили деревья, и под их стволами, под градом осколков несостоявшиеся красноармейцы гибли десятками. Тяжелораненых некому было вытаскивать. Василию чудом удалось выбраться из лесного огненного ада. Он вернулся в свою деревушку, уже занятую немцами. Поскольку его еще не успели постричь наголо, и потому он не был похож на переодетого красноармейца, немцы не отправили его в лагерь военнопленных, но тут же загребли в «остарбайтеры», участь которых была намного легче судьбы узников всевозможных шталагов. Василия отправили на сельхозработы в Восточную Пруссию. Так он и оказался в фольварке «Теодор». Василий считал, что ему здорово повезло – могли бы и на завод или в шахты отправить – и был, конечно, прав. Свой первый и единственный бой, точнее, барановическую бойню, он вспоминал с дрожью в голосе и трясцей в руках. Сергей рассказывал ему, что пережил в Бресте и как он выбирался из окружения. Так они не просто сошлись, но и подружились. Ирину женщины-рабыни тоже приняли милостиво, как подругу по несчастью. Хотя, конечно же, ей завидовали: красивая да еще и с мужем…

Иоганн назначил новичка в свинарник. Сам показал, что и как надо делать, как готовить и задавать корм, и обязательно раз в сутки обмывать свиней теплой водой из гибкого душа. Ирину отправили на картофельное поле убирать урожай. Та еще работка была – под проливным осенним дождем! Зато потом Сергей приводил ее в свинарник, отделанный керамической плиткой, и включал теплый душ. Вот это было наслаждение! И даже волосы удавалось помыть и промыть как следует.

Потом они шли ужинать тем, что послал Бог и приготовила Данута. Чаще всего это была вареная картошка с морковью и луком. Иногда чечевичная каша, приправленная репсовым маслом да кружка овсяного отвара.

Отужинав, обитатели фольварка расходились по денникам и без сил падали на свои подстилки. После свинарника конюшня, с ее благородными запахами, ароматом сосновых опилок и стружек, казалась райским жилищем.

– Вот тебе и рай в шалаше! – говорил Сергей всякий раз, укладывая Ирину на мешки, набитые сеном и укрывая драным меланжевым одеялом. Холода еще не нагрянули, но было по-осеннему зябко, и Сергей, как мог, согревал жену.

Всякий раз, когда их тела соединялись и начинали вершить таинственную любовную работу, они оба обретали немыслимую свободу: исчезали перегородки денников, стены конюшни, ограда фольварка, границы Пруссии… Вселенная становилась их обиталищем, их приютом, их домом. И ощутив, как разливается под ним Млечный Путь, Сергей возносился по нему к звездам, которые горели глазами его предков и всех еще не родившихся его детей. И от этой космической невесомости, невероятной полетной легкости счастливо кружилась голова и набатно колотилось сердце.

Все свои ботанические знания Сергей бросил на поиски природных витаминов и полезных трав, которые могли бы подкрепить и Ирину, и будущего ребенка. Первым делом он запас яблок, которые в изобилии валялись на земле. Яблоки зарыл в опилки и стружки, выстилавшие денник, и они там хорошо сохранялись. В пруду фольварка он насобирал водоросли-ламинарии, которые высушил на солнце и добавлял Ирине в еду, собирал и сушил рябину, шиповник, желуди.

В шесть утра Иоганн Цубербиллер бил в подвешенный на заднем крыльце колокол: подъем!

Час давался на приведение себя в порядок и завтрак (овсяная каша, кусок хлеба и кружка желудевого эрзац-кофе); в семь часов построение и персональный инструктаж каждому, кто и чем будет заниматься в этот день.

Омывая тучных йоркширов из гибкого душа, Сергей порой приходил в тихую ярость при мысли, что он, кадровый политрук Красной Армии, заместитель командира разведывательно-диверсионной группы вместо того, чтобы громить врага на фронте, холит немецких свиней, которые пойдут на прокорм солдатам вермахта. Краска стыда заливала его щеки, и, окажись в такие минуты в его руках родной наган, перестрелял бы он всех этих свиней и последнюю пулю пустил бы – нет, не в себя, а в их хозяина – бауэра-рабовладельца.

Мысли о побеге возникали в первые же дни его пребывания в фольварке. Сбежать отсюда было несложно – фольварк никем не охранялся, и он бы, конечно, сбежал, если бы был один. Но Ирина… Да еще в положении. Ну, куда они попрутся – зима на носу – без теплой одежды?! Да даже если бы и была теплая одежда, их выдали бы здесь полиции при первой же возможности. Местность эта называлась Малой Литвой, но входила в состав Восточной Пруссии, и все порядки здесь были по-немецки строгими и неукоснительными.

Потом в его голове стали возникать и вовсе фантастические планы: убить хозяина, закопать его в поле и всем, кто будет его спрашивать, говорить, что уехал по делам в Кибартау или, может быть, даже в Кёнигсберг. Мотоцикл его разобрать и рассовать по чердакам, подвалам, сарайчикам, а самим зажить маленькой сельхозкоммуной и дожидаться освободителей. Но и это по здравому размышлению не проходило.

Как-то он завел с Василием интересный разговор:

– Войну немцы проиграют. Придут сюда наши и спросят – а чем это тут вы занимались? Почему отсиживались, пока другие победу добывали?

– Ну и пусть спрашивают! – отмахнулся Василий. – Мы тут не по своей воле. Можно сказать, арестовали нас да вместо лагеря сюда бросили. А что не воевали, так я и присягу не принимал. Оружие не дали – вот и не воевал.

Да, Василию было проще…

Пугала карта Восточного фронта, которая висела у хозяина в столовой. На ней Иоганн отмечал продвижение немецких войск по сводкам министерства пропаганды. И даже если делать скидку на брехливого Геббельса, видеть германские флажки почти у самой Волги было жутковато.

– Шталинград, Шталинград! – многозначительно повторял Иоганн, поглядывая на Сергея. – Ты знаешь такой город?

– Я там учился!

– О! – изумленно поднимал седые брови хозяин. – Колоссаль!

И припомнив русское словечко, привезенное из плена, добавлял:

– Обтвоймат!

Его старший сын воевал на Восточном фронте, и старик опасался, что он попадет под «Шталинград».

До поры Ирина вынашивала ребенка незаметно. Живот ее как ни рос, а все не выпирал. Тем более что она его умело прятала под просторными кофтами и плащами. Женщины первыми проведали о том, что Ирина готовится стать матерью, и тоже оберегали ее тайну. Они оставляли ей самую легкую работу и втихаря готовили пеленки, шили распашонки, а Данута распустила драный хозяйский свитер, выброшенный на тряпки, и связала носочки и чепчик.