— Делятся, значит! — сквозь хохот прокомментировал усатый старлей.

— Точно. Здесь — все на взятке. Снизу — доверху. Азия!

— Прожрали Родину, суки, — со злобным спокойствием, тихо процедил капитан. — У нас вот, в Баграме, случай был…

Первым в звуковом ряду — и это особенно четко отпечаталось в сознании Виноградова — был оглушительный звон разбитого стекла. Затем — лавинообразный скрежет тормозящего состава, и уже только как бы после этого — гулкая очередь ДШК.

Чистая случайность — в «штабном» вагоне купе были расположены со стороны границы, поэтому первая очередь, прошив поезд от локомотива до хвоста, только раскрошила три окна в коридоре, усыпав его осколками. Позже выяснилось: беженцам из первого вагона повезло меньше…

Из дальнего тамбура затявкала «аксюша» Есаула, мгновенно поддержанная шквальным огнем десантников. Рядом с Виноградовым никого не было по горному склону наверх, прикрывая друг друга, карабкались три группы серьезных мужчин, занятых мужской работой.

Сверху уже не стреляли.

Выпустив в сторону кучки камней на вершине обойму из «Макарова» — без всякого практического смысла, просто, чтобы хоть чуть-чуть-чуть разрядиться, — Виноградов спрыгнул на насыпь. Мимо, со стороны локомотива, пробежали Корнет и Броник:

— Живой, командир?

— Еще как! Там — что?

— Нормально… Завал на полотне — часа на три работы, если с солдатиками.

— Паровозная бригада?

— В порядке. Правда, пованивает от машиниста…

— Дурак, Корнет! Мягче надо к людям, мягче. Если б не попутчики…

— Ясно, командир. Мы — в хвост, поглядим чего как.

— Дуйте.

На смену затухающей стрельбе зазвучала гортанная местная речь — умницы проводники высаживали возбужденно гомонящих пассажиров со стороны границы, на всякий случай — под прикрытие вагонов.

— Как думаешь — чьи? — спросил Виноградов подошедшего начальника поезда, ткнув пистолетом в направлении гор.

— Есть разница? — Седой пятидесятилетний мужчина в щеголеватой железнодорожной форме прижимал к рассеченной осколком щеке пропитанный кровью платок. — Двое раненых в поезде, один — тяжело, не выживет наверное.

В установившейся было относительной тишине внезапно яростно и коротко загрохотало — где-то наверху десантники настигли отходящих боевиков.

Виноградов не спеша пошел вдоль состава — надо было самому посмотреть на завал.

— Девять… нет — десять без козырей! — Чистяков облегченно бросил карты на зеленое сукно. Четыре часа в прокуренной комнате, много сухого вина и одни орешки на закуску — пора и честь знать. — Закрылись!

— А ход чей? — спросил Шейн.

— А ход-то не его… Чужой ход! — Голос Степаненко звучал торжествующе. И не по-спортивному зло.

Осознав свою ошибку, Чистяков не смог сдержать тоскливого стона — и не проигранных денег было жалко, их Мастер всегда с лихвой компенсировал начинающему партнеру…

— Мужики! Но это же ерунда, я просто…

— Преферанс! — не школа гуманизма.

— Это — точно, — со знанием дела подтвердил Шейн. — Игра делается не на своих выигрышах, а на чужих проигрышах.

— Как в жизни, Чистяк, как в жизни. — На пощаду от Мастера надеяться не приходилось.

Минут через двадцать, до копейки рассчитавшись — равный стоимости подержанного мотоцикла проигрыш был неприятностью, но уже давно не финансовой катастрофой, — Игорь вышел на воздух. Вечер был по-весеннему теплый и нежный.

Под ногами скрипнуло — домик у Мастера был старенький, неприметный… Просто — для экзотики.

— Дышишь? — На мгновение высветился проем двери, и Степаненко прислонился к перилам крыльца.

— Ну?

— Дыши… Этот, — он кивнул в сторону кухонного окна, из открытой форточки которого доносился звон стекла и всплески воды, — этот сейчас все приберет, помоет — и поедем.

— Мастер, ты сегодня какой-то квелый. Проблемы?

— Проблемы… Точно! — Степаненко вдруг в сердцах ударил массивным кулаком по бревенчатой стене. — Тут такая ерунда… Надо срочно вопрос решать с Пароходством. Непростой вопрос — счет на лимоны и не в совковых, а в валюте…

Мастер говорил медленно, осторожно выбирая слова, видимо уже решив поделиться тем, что его беспокоило, но по выработанной привычке продолжая отмерять границы доверия к собеседнику:

— Мы… я то есть, подписался все сделать — перед серьезными людьми. Кто же ожидал, что эта сука Ковалев на два месяца в Лондон уедет!

Чистяков догадывался о связи начальника Пассажирского управления пароходства с командой Мастера, но о степени влияния на него и о характере их отношений информацией не располагал. Грех было не воспользоваться случаем.

— А что, ты мог его не пустить? — с недоверчивым смешком спросил он.

— Мог. — Не замечая иронии, ответил Степаненко. — У него сын — наркоман, мы через него папашу крепенько держим. Знаешь, почему он ментов морских где может — прижимает? Нет? Виноградов три года назад его «наркошу» прихватил на краже из номера. Ковалев тогда еще капитанил на «пассажире», чуть не на коленях в милиции валялся… Такое не прощают.

Чистяков эту историю уже слышал с другой, так сказать, стороны, но тем не менее поинтересовался:

— Ну и как?

— А, все равно в суде выкупили. Дело техники… Так вот — Ковалева нет, а вместо него — Курьев, заместитель.

— Что, честный, что ли?

— Какое там? Это я, кретин, виноват. Не зная броду… Курьев этот лет пятнадцать, еще с мореходки, на КГБ стучал. Дело обычное — у меня в филиале бывший опер комитетский трудится, у которого морячок на связи был. Я и сунулся — думал, что припугну его старым грешком…

— Сорвалось?

— Ага. Он говорит — время ушло, теперь на это сквозь пальцы смотрят. Дескать — искренне заблуждался, а сейчас осознал… Говорит — Ковалеву он еще год назад во всем повинился, а на остальных и на газеты — ему начхать. Дурак! Я его, конечно, с дерьмом смешаю, пару таких телепередачек устрою, но время, время!

— Слышь, Мастер… Давай я попробую?

— Чего?

— Как хочешь, конечно, но… Курьева я еще до посадки знал, он к нам в зал ходил между рейсами помаленьку железки кидал, мешочек колотил… Пили пару раз.

— Пили… — нерешительно протянул Степаненко. — A-а, хрен с ним! Хуже не будет… Или будет?

— Решай сам.

— Да-а. Отличиться хочешь? Дело хорошее… — Степаненко придавил каблуком окурок. — Ладно. Слушай. Суть такая…

— Скажите, а этот ваш Крот — он порядочный человек?

— Порядочный? — изумленно переспросил Виноградов. Сколько он ни общался с начальником Главка — все не мог привыкнуть к его какому-то не милицейскому, сугубо гражданскому подходу к оперативной работе. — Порядочный… Знаете, я как-то, еще в аспирантуре, до органов, выскочил из-за угла в длинный такой коридор — там в конце его столовка была училищная. Вижу — где-то на полпути еле-еле ковыляет библиотекарша, у нее церебральный паралич, вся изломана… Это она, как и все, очередь в столовую занять спешила. Можно ее было обогнать, так многие и делали… Вот я с тех пор всех знакомых на эту ситуацию и примеряю — обгонит? не обгонит?

— Да… Порядочный человек не обгонит. А если — обогнать, чтобы для той калеки занять очередь? Или свою уступить?.. Ладно. Сформулируем не так. Насколько ваш человек надежен?

— А почему вдруг возник вопрос? Что-то изменилось, пока я по горам ползал? Есть сомнения? — Виноградов, настороженно глядя на собеседника, откинулся в массивном, благородных цветов кресле. Мебель на конспиративной квартире начальника ГУВД, ранее «принадлежавшей» полковнику Иванову, была, конечно, шикарная.

— Видите ли, в чем дело, Владимир Александрович… — Генералу импонировал новый облик младшего коллеги: матовый загар, короткая «окопная» стрижка, легкая хрипота напрочь застуженного горла. До сегодняшней встречи они после возвращения Виноградова из южных регионов — возвращения досрочного, похожего на эвакуацию, сигналом к которой послужил панический указ российского Президента, — виделись только один раз, на похоронах начальника оперативно-розыскного бюро. Третий участник операции «Крот» — полковник Иванов был в упор застрелен семнадцатилетним наркоманом в ходе обыденной, рядовой операции в одном из притонов. — Видите ли, в чем дело… Я забрал из сейфа начальника ОРБ дело. Теперь мы работаем с вами вдвоем — напрямую. Так вот, в том разделе, «Степень надежности», стоит карандашом написанный знак вопроса. Иванов сделал эту пометку незадолго до гибели — месяц назад я просматривал материалы, ее не было.