Тем временем начинается Вторая мировая война, и Луня как гражданина Германии призывают в вермахт. Ему повезло, в силу возраста его направляют в военную школу поваров. Однажды на варшавском вокзале Луня узнал его бывший агент, который сообщил ему сведения крайней государственной важности: точное время нападения Гитлера на СССР. Лунь пребывает в мучительных раздумьях: с одной стороны, он вышел из игры и теперь никто из его бывших коллег не поверит информации невозвращенца, какой бы ценной она ни казалась; с другой стороны, он никогда не изменял Родине, и его офицерский долг повелевает передать полученные сведения в Разведупр. 18 июня 1941 года Лунь переплывает Западный Буг в районе Бреста и под видом немецкого перебежчика передает дату начала войны. Ему не верят, как не верили и многим другим перебежчикам, которые переходили в СССР почти по всей линии государственной границы. Всех их считали провокаторами.

Волею судьбы 22 июня 1941 года «немецкий фельдфебель» встретил в камере погранкомендатуры, которая размещалась в Брестской крепости. В аду первых дней обороны Лунь оказался в рядах соотечественников, которым уже нет дела до того, кто он и откуда. Есть боец и есть винтовка… В казематах цитадели военный случай сводит его с фотокорреспондентом окружной газеты «Красноармейская правда» младшим политруком Сергеем Лобовым. Им посчастливилось вырваться из огненной западни. После прорыва они ушли в леса, где набрели на других окруженцев. Лунь сколотил разведывательно-диверсионную группу, которую назвал «Кобра». Группа действует по своему плану, по сути дела, это никому не подчиненный партизанский отряд. Но действует успешно, благодаря тому, что Лунь великолепно знает язык, порядки и обычаи вермахта. Он носит форму немецкого офицера, захваченного в машине на лесной дороге – майора Вальтера Вебера. Документы этого убитого офицера сыграют потом в его жизни судьбоносную роль. А пока группа «Кобра», перебравшись в Минск, сумела организовать крушение немецкого воинского эшелона. Во время этого акта Лунь получил перелом позвоночника и был отправлен как майор Вебер в главный военный клинический госпиталь Берлина…

В один из пасмурных декабрьских дней 1941 года майор Вебер был вызван на военно-врачебную комиссию в главном военном клиническом госпитале в Берлине. Мнение эскулапов в белых халатах поверх серых, как этот декабрьский день, было единым: с таким повреждением позвоночника офицер негоден даже для службы вне строя и подлежит увольнению из вермахта с почетным званием «военный инвалид». Лунь не знал, печалиться ему в этой ситуации или радоваться. С одной стороны, ему предоставлялась возможность надежно уйти в тень подальше от ока всевозможных армейских начальников; с другой стороны – как жить дальше инвалидом в чужой и враждебной стране?

– Вы берлинец? – спросил председатель ВВК с погонами оберст-артца[160], листая его медицинское дело.

– Да.

– И, кажется, женаты? Мне сказали, что вас никто не навещал. Разве ваша жена не живет в Берлине?

Это был неожиданный удар под самый дых. Лунь никак не ожидал подобного вопроса от сухого профессорского вида чиновника. Промолчав несколько секунд, будто не решаясь сказать правду, он нехотя сообщил:

– Она живет в Берлине. Но мы на грани развода. Кому нужен муж-инвалид?

– Да-да… – сочувственно глянул на него поверх очков глава комиссии. – Женщины сегодня так меркантильны… У вас есть гражданская профессия?

– Пожалуй, что нет.

– Ну, кроме военного дела вы что-то умеете?

– Могу быть переводчиком… Могу быть охранником… Могу быть фотографом.

– О! – ухватился главный врач госпиталя за последнее умение. – Фотограф! У меня нет лаборанта в рентген-кабинете. Вы же умеете пленки проявлять?

– Умею.

– Пойдете в лаборанты? Оклад небольшой. Но вместе с пансионом – уже что-то. К тому же всегда будете под наблюдением врачей.

Лунь благодарно кивнул. В его положении это был спасительный шанс – соломинка для утопающего во мраке нового бытия, и даже больше, чем соломинка.

– Спасибо, господин доктор, я буду стараться!

Повеселел и главврач:

– Можете жить при госпитале. В помещении для обслуживающего персонала для вас найдется койка. И питание – общегоспитальное.

Койка – нижняя, слава богу! – нашлась для новоиспеченного лаборанта в комнате-четырехместке, где жили на верхнем ярусе два санитара из морга, а внизу – помощник повара. Все трое были не пригодны к военной службе по разным причинам. Все трое не обрадовались новому жильцу-соседу, как не расположился к ним и Лунь: угрюмые, малообразованные типы, весьма неприятные в общении. Особенно раздражал его помощник повара – 40-летний эпилептик по кличке Бремзе[161]. Иногда он пытался острить и говорил про себя: «Я не Тормоз, я Медленный газ». Медленный газ всегда запаздывал с ответом на любое к нему обращение. От этого казалось, что он преисполнен к собеседнику тихого, ничем не объяснимого презрения. К тому же он донимал своих сожителей мерзким визгливым храпом. Не помогали ни ватные затычки, которые Лунь засовывал в уши, ни вторая подушка, которой он накрывал голову. По счастью, своих соседей Лунь видел только по утрам да поздно вечером, когда возвращался с работы.

Работа тоже была унылой и скучной, как и его соседи по комнате. Дни напролет он просиживал в лабораторной темени, проявляя рентгеновские снимки с перебитыми костями и раневыми каналами, выявляя тем самым следы советских пуль и осколков. Лунь не без иронии называл их про себя – «приветы с Родины». Его начальница – пожилая сухопарая врач-рентгенолог Эльза Анке – всегда торопила его со снимками, и с ее остроносого лица не сходила гримаса вечного недовольства.

Кормили в госпитальной столовой более чем скудно: пустые слизистые супы из овсянки, водянистые пюре с каплей рапсового масла да иногда отварная рыба неведомой свежести.

Через неделю такой жизни Лунь готов был выть от тоски. Правда, благодаря госпиталю Лунь обзавелся кое-каким имуществом. Сестра-кастелянша выдала ему две смены белья, полотенце и три куска мыла. В качестве зимней одежды его снабдили старой офицерской шинелью и такой же потрепанной фуражкой без кокарды. Шинель была как нельзя кстати. И Лунь пару раз совершал в ней вылазки в город. С первого же пенсиона он приобрел небольшой фибровый чемоданчик зеленого цвета и хорошую резную трость взамен той палки с резиновым наконечником, которую ему выдала в госпитале все та же сердобольная сестра-кастелянша. Трость была вырезана из канадского клена и украшена медным набалдашником в виде орлиной лапы, сжимающей бронзовое яйцо. Заканчивалась она кабаньим копытцем из позеленевшей меди. Вещь была очень удобной, и Лунь с удовольствием бродил с ней по улицам предместья. Довольно увесистая, трость могла при случае послужить и дубинкой. Санитары-соседи долго обсуждали необычную покупку, отпуская при этом идиотские шуточки.