Яункалн уже готов был мотивировать свое любопытство, но тут в конце длинного коридора показался милиционер и крикнул:

— Наконец-то я вас нашел! Из Риги пришел ответ. И дежурный капитан велел вам отдать вот эти заявления.

Он вручил Яункалну красную папку для документов, но уходить не собирался.

— Спасибо! — поблагодарил Яункалн, произнеся это слово с нажимом.

— Если позволите, товарищ капитан, я зарегистрирую бумаги на ваше имя. Инспектор Яункалн дела еще не принял.

В справке не было ничего нового. Рижское управление подтверждало, что назначенный на восьмое октября хоккейный матч действительно был перенесен на десятое. Но в папке было написанное нетвердой рукой заявление, в котором пенсионер Артур Румбиниек сообщал милиции города Вентспилса о том, что потерял свой паспорт в рижском Дворце спорта восьмого октября, когда смотрел хоккейный матч «Динамо» — юношеская сборная Союза. Быть может, он перепутал даты? Мало вероятно, поскольку на документе под его подписью стояла зафиксированная в старомодной манере дата подачи заявления:

Зато просьба Евы Микельсон срочно выдать ей новый паспорт не давала пищи для размышлений. Коротко сообщив, что потеряла или оставила сумочку с документами в поезде, она пространно обосновывала причину спешки предстоящей регистрацией брака.

Наконец Селецкису надоела роль бессловесного статиста.

— Поскольку я теперь причастен к вашим поискам, у меня есть право и поинтересоваться: что же там произошло? Что такое вы заметили в первый же день вашего пребывания в Вентспилсе? Такое, что мы, местные ротозеи, прохлопали?

Это был не лучший вариант начала товарищеского разговора, но винить в том можно было лишь самого себя. Ни в коем случае нельзя было упустить представившуюся возможность. И Яункалн принялся во всех подробностях излагать события последних дней.

В школе Рудису дважды приходилось писать сочинение на тему «Мой лучший друг». В третьем классе его задала учительница латышского языка, на седьмом году учения эта оригинальная идея осенила преподавательницу английского. И в обоих случаях он посвящал свое сочинение Янке, с которым жил в одном доме, в центре города, и сидел в школе за одной партой. И лишь совсем недавно в его душу закралось сомнение — а вообще есть ли у него друг? Близкий человек, которому можно поверить свои самые сокровенные мысли, мечты о будущем. С Янкой нельзя было серьезно поговорить даже о только что прочитанной книжке, не то что о странном смущении, которое на Рудиса в последнее время стало находить, когда поблизости бывали девочки. Сосед был свой парень, непременный компаньон во всех озорных проделках — и не более! Он умел молчать как могила, мог, когда надо, поддакнуть, но дельного совета от него не жди! Придумщиком всегда бывал Рудис. Так было и в тот раз, когда они решили не рассказывать родителям о том, что тренер в спортшколе, не усмотрев перспективы сделать из них чемпионов, исключил ребят из группы. Вот уже второй год, как три вечера в неделю они себя чувствовали вполне свободными людьми, почти как взрослые, которые никому не дают отчета о своих делах. Янка-то прекрасно мог и без этой хитрой уловки по вечерам уходить из дому: в его семье каждый жил своей жизнью, точки соприкосновения давно затерялись в круговерти будней, каждый думал лишь о себе, только на Янку еще возлагали заботу о младшей сестре, которую он отводил в детсад и приводил домой, а по выходным присматривал за нею и дома.

У Рудиса обстоятельства были совершенно иные. Родители, сравнительно молодые люди, друг друга обожали, каждую свободную минуту проводили вдвоем и появившегося в первый год супружества мальчика еще в младенчестве отдали на полное попечение бабушки. Теперь любое вмешательство в воспитание внука воспринималось ею как попытка свержения власти и обычно заканчивалось припадком истерии, а иногда и вызовом «скорой помощи». Ради поддержания призрачного мира родители были вынуждены пассивно взирать, как Рудис страдает из-за деспотической любви бабушки. Дома у него не было ни малейшей возможности побыть наедине, каждый шаг в сторону от проторенного пути приводил к шквалу нравоучений. Инстинкт самосохранения заставил его развить в себе неимоверную толстокожесть, поразительную способность пропускать мимо ушей все неприятное для слуха, а с этим вместе и кое-какие дельные советы. Рудис раскрывался и бывал разговорчив только вне дома — в обществе «бизнесменов», и чем больше риска было б их общих «мероприятиях», тем привлекательней они ему казались.

Сейчас он тоже в предвкушении близкого приключения. Проснувшись еще до трелей будильника, Рудис в который раз перечитывал оставленную Коброй записку:

Бабушке Рудис уже наговорил, что поедет с одноклассниками на экскурсию по местам боев за освобождение Курземе, но сам был уверен, что придется участвовать в каком-то захватывающем приключении. Иначе разве стоило бы вскакивать в такую рань?..

Когда пришла Кобра, он тут же буквально вытолкал ее из двери на площадку и затащил в квартиру Янки.

— У нас зверски важное задание! — задыхаясь, сообщила Кобра. — Мы пойдем в разведку. Жандармама даже выдала деньги на дорогу и питание.

— А только, может, она сама выдумала всю эту чепуху, чтобы втянуть нас в военную игру, которая должна быть по школьной программе? — Янка, похоже, был далек от проявлений восторга. — Я, например, поломанного приемника не видал. Небось, все сама придумала, а теперь гоняет нас, покоя не дает.

— А Яункалн? Он же не какой-нибудь молокосос.

— Кончай трепаться! Мы должны выследить Эмиля Мендериса, ну, этого противного старикашку из комиссионки. И так, чтобы он ничего не заподозрил. Нельзя его ни на минуту упускать из виду. Я уже посмотрела, когда отходят первые автобусы и поезда. На старте надо быть ровно в шесть.

— Все равно как по грибы! — ехидно заметил Рудис. Ему вдруг очень захотелось изумить Кобру. — Да пускай его едет ко всем чертям! Хоть поездом, хоть автобусом — мне все равно. А деньжата Жандармами пригодятся нам для хорошего кайфа.

— Для чего? Что ты сказал? — не поняла девочка.

— Ладно, не притворяйся, будто никогда не причащалась, — зевая, протянул Янка.

— Но мы же дали клятву, никогда не связываться с наркотиками, — до Кобры, наконец, дошло, к чему они клонят. — И героин, и ЛСД продают только за валюту...

— Ничего, обойдемся домашними средствами. Плати сорок копеек и балдей на здоровье.

Глаза у Кобры вспыхнули, щеки покраснели. Но оказалось, что это было выражением протеста, а не вожделением.

— Ну, я уж эту отраву в рот не возьму! Все нутро можно сжечь.

— Пить вовсе не обязательно, — поучительно заметил Рудис. — Лучше нагреть и вдыхать пар. Через час тебе собственная бабушка покажется самой красивой девочкой на свете. Я один раз пробовал, помнишь, зимой, когда сыпанулся на истории, потом ляпнул, что закон Ома открыл Андрей Упит, и еще четыре дня ходил с аллергической сыпью.

— Спасибо тебе! — Кобра замотала головой, словно щенок, глотнувший табачного дыма. — Пошли, мальчики!

...Эмиль Мендерис привел их прямиком на вокзал. Он шагал медленно, словно портфель его был тяжело нагружен, в конце моста даже остановился для перекура.

— Чего он еле тащится, дохляк, — нервничала Кобра. — Еще опоздает на рижский поезд, что тогда делать?

— Беги вперед и купи билеты, если тебе так охота покататься. — В такую рань у Янки всегда бывало дурное расположение духа. — Наше задание — следить за Мендерисом неотступно как тень. По мне, так пусть он хоть целый день сидит в парке и ловит мух.

Паровозный гудок подтвердил опасения девочки. У нее даже начало подергиваться от волнения правое веко. Но Мендерис, похоже, ничуть не встревожился. Взглянув на свои часы, удовлетворенно кивнул и направился дальше неспешным прогулочным шагом. Однако сомнений больше не было — он шел к видневшемуся в конце улицы вокзалу, над кирпичным зданием которого прощально клубился пар ушедшего поезда.