– Да, стражник, это было могучее колдовство. Но тебе лучше забыть о нем. Понял? Печати никто не трогал, в келью никто не входил, меня ты не видел и я ничего общего с тобой не имею. – Карпан вынул длинные четки и поднес их к глазам, пытаясь разглядеть кисть. – Белая нить еще неотличима от голубой, но скоро уже первая стража… Прощай, воин!
– Прощай, величайший маг!
…Солнце клонилось уже к закату, когда царь и Спитама завидели южную стену арка. Она лежала в тени и казалась почти черной. Округлые зубцы ее отчетливо врезались в золотое пыльное небо. В невесомом от зноя воздухе, как далекие звезды, мерцали дымные факелы часовых.
Виштаспа ехал теперь впереди, а бродячий пророк, как смиренный слуга, трусил за ним следом, понукая уставшую лошадь. Они пересекли прямиком неглубокий сай, заросший тамариском и лохом, и выехали на царскую дорогу, ведущую к главным – изумрудным – воротам города. Но едва проскакали расстояние в четверть парсанга, как увидели, что опускается цепной мост. Поползли вверх дубовые колья решетки, и в затененном провале меж круглых слепых башен заметались огни.
– Я не велел встречать меня. – Царь оглянулся. – Что это может быть, Спитама? – Он указал плетью на конный отряд, высланный им навстречу.
– Ты лучше знаешь своих слуг, шахиншах.
– Только чрезвычайное происшествие могло заставить их ослушаться. – Он тронул коня серебряной с бирюзой рукояткой плети и поскакал в карьер.
Кобылка Спитамы, сколько он ни подхлестывал ее, все более отставала.
Но перед самой стеной, на невысоком пригорке, царь остановился, поджидая отряд, и Спитама на взмыленной лошади нагнал его в тот самый момент, когда от кавалькады отделились три всадника в золотых шлемах: великий визирь Джамасп и оба принца – Спентодата и Пешьотан.
Подъехав к царю, они соскочили с коней и упали ниц.
– О великий Митра! – первым поднял голову визирь. – Ты жив, шахиншах! – Стоя на коленях, он благодарно сложил руки. – Ты жив, солнце солнц!
– Отец, ты жив! – хором подхватили принцы.
– Конечно, жив! Но что здесь происходит? Клянусь кругами небес, я ничего не пойму. – Царь, не слезая с седла, поочередно обнял обоих сыновей. – В чем дело, Джамасп?
– Видишь ли, шахиншах, солнце солнц и надежда Вселенной…
– Короче! – Виштаспа нетерпеливо взмахнул плетью. – Почему нарушен мой приказ?
– У верховного карпана было видение, – нерешительно пробормотал визирь и замолк.
– Какое? – нахмурился царь.
– Ему показалось, что тебя хотят убить, шахиншах. – Визирь смущенно потупился.
– Я так понимаю, шахиншах, – выступил вперед Спитама. – Карпан усмотрел смертельную для тебя опасность в моей особе. Правильно я говорю, великий визирь Джамасп?
Визирь только согласно кивнул в ответ.
– Это верно, отец! – Младший принц Пешьотан прижался щекой к отцовской ноге. – После приношения жертв, когда карпаны начали прорицать по внутренностям животных, Зах вдруг схватился за глаза и выронил бычье сердце.
– Выронил сердце?! – Царь побледнел. – Быть того не может…
– И все же это так. – Царевич Спентодата старался смотреть прямо в лицо пророку, но не выдержал и отвел глаза. – Верховный жрец выронил сердце.
– По закону он подлежит изгнанию, – улыбнулся Спитама. – Но здесь, как я понимаю, исключительный случай? – Он выжидательно замолк.
– Исключительный, – подтвердил визирь. – Верховный карпан закричал, что ослеп от злой силы, которая должна была поразить тебя, шахиншах, солнце…
– Довольно, – остановил его царь. – Когда это случилось?
– Ровно в полдень, – призывая небо в свидетели, поднял руку визирь.
– Ты как раз поджег тогда воздух, – заметил царь, повернув голову к Спитаме, и помрачнел.
– Что это было за колдовство, карпан не сказал, доблестный визирь? – спокойно осведомился пророк.
– Велишь ответить на его вопрос, шахиншах?
– Отвечай, – разрешил царь.
– Верховный карпан объявил, что ты, Спитама, замыслил страшное зло против шахиншаха, солнца солнц и надежды Вселенной. Причем оно настолько неистово и велико, что ослепило карпана и даже заставило его выронить бычье сердце.
– А не подумал ли ты, несравненный Джамасп, – Спитама спешился и неторопливо обтер лошадь, – не закралось ли у тебя подозрение, что карпан, возводя на меня напраслину, просто-напросто хочет прикрыть собственную неловкость? Разве не угрожает ему изгнание? Разве не оскорблял он меня и раньше столь же чудовищной клеветой?
– Велишь отвечать, шахиншах?
– Отвечай.
– Нет, пророк света, ни о чем таком я не подумал. – Визирь твердо, но без злобы взглянул на Спитаму. – Верховный карпан сказал, что чувствует вонь гнилого мяса, слышит клацанье собачьих зубов и скрежет кошачьих когтей.
– Что это значит? – удивился царь.
– Он хочет извести тебя! – Младший принц шмыгнул носом.
– Он замыслил колдовство на смерть, – сурово сказал Спентодата.
– Верховный карпан сказал, что ты, Спитама, – пояснил визирь, – расчленил труп ребенка и спрятал его вместе с головой пса и кошачьей лапой, чтобы погубить царя.
– Где? – быстро спросил Спитама.
– На груди! – выкрикнул младший царевич. – Вот где!
Спитама разорвал на себе рубаху и обнажил худое загорелое тело. Отчетливо вырисовывались ключицы и ребра.
– Смотрите же все, – сказал он печально. – Здесь ничего нет. Наверное, вы неправильно поняли карпана. Зло действительно можно затаить в сердце, но гнусные орудия колдовства следует искать в ином месте. Вели найти, царь! Я весь тут перед тобой.
– Что было у тебя в том горшке? – буркнул Виштаспа, стараясь не глядеть на пророка.
– Здесь? – спросил Спитама, доставая из хурджума завернутый в тряпки горшок. – Ничего из тех мерзостей, о которых поведал визирь. – Он протянул царю сосуд с серебряным шариком на пробке. – Только сила, похищенная по рецептам вавилонских магов у молнии.
– Не прикасайся, отец! – в ужасе закричал маленький принц.
– Не прикасайся, шахиншах! – доблестный визирь резким ударом выбил горшок из рук Спитамы.
Хрупкая керамика тяжело ударила о булыжник дороги и разлетелась на мелкие осколки. Пораженные страхом персы увидели странное сооружение из металлических дисков, похожих на китайские с дыркой монеты, которые соединялись друг с другом тонкими проволочками. Все диски были нанизаны на черный матовый стержень, заканчивающийся бронзовой пробкой с серебряной шишечкой на конце. Стержень разбился от удара, и диски распались, а пропитывающая окружавшую их материю вязкая, дымящаяся жидкость медленно поползла по камням, шипя и закипая, как вода в котле.
– Что ты наделал, неразумный! – огорчился Спитама. – Понадобится не меньше семи месяцев, прежде чем я вновь смогу собрать хранилище молний. Ты разрушил одну из семи несравненных драгоценностей мира! – Ползая на коленях, он стал собирать свои диски. Густая, источающая едкий дымок жидкость обжигала его руки, но он, не чувствуя боли, подбирал драгоценные кружки[94].
Остальные молча следили за ним.
Наконец Спитама бережно спрятал диски и проволоку в суму. Затем вытер руки тряпкой и смазал их густым молоком, несколько капель которого осторожно вытряс из бутылочки зеленоватого финикийского стекла.
– Прости мне обидные слова, которые сгоряча сорвались, – сказал он визирю. – Я не хотел оскорбить тебя, благородный Джамасп. – Он вскочил в седло и повернулся к царю. – Приказывай дальше, шахиншах, надежда Вселенной.
– Зачем ты просил опечатать твою келью, Спитама? – спросил царь.
– Чтобы твой визирь не нашел там случайно собачью голову и трупик ребенка, о солнце солнц. Вели обыскать мою кровать, шахиншах. Больше там ничего нет… Скажи мне, великий визирь, в мою комнату никто не заходил?
– Нарушить приказ царя?! – Визирь был настолько удивлен, что даже не спросил у царя разрешения ответить пророку. – Ты шутишь, чужеземец! Кто бы осмелился прикоснуться к шахской печати? – Он снисходительно улыбнулся. – Можешь быть совершенно спокоен. Хоть ты и знаешь все наперед, но оставь напрасные сомнения. Если желаешь, мы в твоем присутствии допросим стражу.
