— Значит, вы видели владыку так, как если бы он стоял вон там?

Пророк указал на зрительский балкон, заполненный людом.

— Агась, точно так.

— На балконе находится мой помощник. Сейчас он покажет вам несколько портретов вельмож. Полагаю, вам не составит труда понять, который из них — владыка Адриан.

— Запросто! Пущай покажет!

Зал встрепенулся, когда секретарь Франциск-Илиана протолкался сквозь толпу на балконе и поставил у перил массивную стопку картин.

— Барон Бонеган, — сказал пророк, — вы ручались за показания этих мужиков, и теперь испытаете соблазн подсказать им. Потому я требую, чтобы вы отвернулись и не смотрели на портреты.

— При всем уважении, ваше величество, вы мне не сюзерен.

— Тогда я этого требую, — вмешалась Минерва.

Барон повернулся к балкону спиной. Шиммерийский секретарь поднял над перилами первую картину. Она изображала лысеющего министра в камзоле.

— Нет, и близко не похож! — вскричали разом мужики.

— Благодарю, — сказал пророк. — Прошу следующую.

На новом портрете оказался молодой янмэец, сидящий за столом и задумчиво кусающий кончик пера.

— Не он, — отмахнулся Борода. Другие рыбаки тоже занекали.

— Благодарю. Следующую картину.

Вот теперь на портрете был статный дворянин в парадном мундире, с рукою на шпаге. Ларсен и Борода тут же закивали, но Джейкоб и Смит усомнились:

— Бороденки нет… у владыки была, а тут только усы.

Ларсен отказался от своего слова, Борода упорно повторил: «Он» — возможно, просто потому, что стеснялся поменять мнение.

Четвертый, пятый и шестой портреты также изображали дворян в мундирах. Конечно, все они держали руки на шпагах, гордо задирали подбородки и стреляли орлиными взглядами в горизонт — ибо таков был канон парадного военного портрета. Мнения рыбаков разделились. Ларсен и Смит высказались за четвертую картину, но Ларсен потом сменил мнение в пользу пятой, вызвав в зале смешки. Джейкоб же все отнекивался, чуя подвох, а на шестом портрете спросил:

— Этот последний?

— Последний, — кивнул пророк.

— Тогда он! Он — владыка!

— Благодарю вас, — сказал Франциск-Илиан и с поклоном развел руками.

Никаких комментариев не требовалось. Над залом повисла тревожная тишина.

— Внесите в протокол, — выдавил судья Кантор, — ни один свидетель не опознал владыку Адриана.

— Что?.. Как?.. — рыбаки выпучили глаза. — Мы ж того! Мы видели!..

— Вы видели мундир, который затмил остальное. Владыка Адриан был на втором портрете — сидящий с пером в руке. А четверо в мундирах — просто имперские генералы.

— Но мы же… Мы видели… — промямлил Ларсен, бледнея на глазах.

— Дурачье! — взревел Бонеган. — Я вам покажу, слепые кроты!

— Требую порядка в зале! Советник имеет еще вопросы?

— Конечно, ваша честь. Однако наступает восьмой час. Я охотно отложу остальные вопросы, чтобы более не утомлять ее величество. Сегодня мы оканчиваем на следующем выводе: некто в шутовском колпаке ударил ножом кое-кого в генеральском мундире. Только это достоверно следует из показаний рыбаков, и ничего более.

Едва заседание окончилось, Мими обернулась к Эрвину, сияя от радости:

— Хочу праздничного кофе с праздничным пирожным! Я знала, что Менсон невиновен! Начала суд, чтобы очистить его имя, — и это случилось!

Строго говоря, оправдание Менсона сулило Эрвину гораздо больше проблем, чем казнь. Но такова была сила судебной драмы, что Эрвин проникся состраданием к главному герою и теперь радовался вместе с Мими.

— До оправдания еще далеко, ваше величество. Но пророк разбил фундамент обвинения — без этих свидетелей оно недолго выстоит.

— Скажите, что я была права, устроив суд в Палате! Ведь права же, да?

Ворон Короны возник подле Эрвина:

— Милорд, нужно сказать пару слов наедине.

— Прошу простить, ваше величество.

Поклонившись Минерве, он пошел вслед за Марком. Выбрав уединенное место подальше от глаз и ушей, Ворон сказал:

— Милорд, у нас имеется затруднение.

— Никакого затруднения, Марк. Я приказывал добиться справедливости — и вы это сделали. Дали Менсону шанс, он его использовал — теперь мы знаем, что он невиновен.

— Вы были правы с самого начала, а сейчас — ошибаетесь. Это Менсон убил Адриана. Теперь я не питаю ни капли сомнений.

— Как вы сделали такой вывод?

— Пока все слушали альмерских дурачков, я следил за Менсоном. Он выдал себя с головой. Если он не убивал, то, значит, рыбаки лгут. Почему он не закричал: «Вы лжете, сучьи дети»?

— Ну, порядок в суде…

— Менсону чхать на порядок! А он не только не закричал — не выронил даже шепотом. Молчал, как рыба, и хлопал глазами. Дважды отводил взгляд: когда рыбаки сказали про удар в спину, и когда я — про колпак. Он был там, в колпаке, с ножом, он заколол Адриана!

— Но рыбаки не опознали владыку…

— Хитрюга шиммериец запутал их. А они правы во всем! Они же опознали генеральский мундир! В том чертовом поезде был лишь один генеральский мундир — на владыке! Старший из гвардейцев носил чин капитана.

Эрвин встряхнул головой.

— То есть, на следующем заседании вы намерены…

— Милорд, прошу вашего решения. Я не намерен больше сдерживать себя. Менсон — подлый убийца, я хочу затянуть петлю на его мерзкой шее. Но он убил вашего врага. Возможно, спас вас от поражения. Милорд, что вы скажете, если я уничтожу его?

— Как и прежде, Марк, я хочу справедливости. В той войне я одержал семь побед — а мог одержать восемь. Чего я желал Адриану — так это суда и смерти на плахе, а не от рук паяца-безумца. Если Менсон виновен — расправьтесь с ним.

Ворон Короны потер ладони:

— Можете рассчитывать на меня, милорд.

— Однако не мешайте ему говорить. Он и его свидетели должны иметь полную свободу действий.

В большинстве городов рынки работают раз в неделю — по субботам или воскресеньям, зависимо от местных порядков. Крестьяне и ремесленники, привозящие на рынок свой товар, не могут тратить на торговлю больше дня в неделю.

Уэймар — портовый город, и здесь дело обстоит иначе. Суда швартуются каждый день, прилавки не пустеют никогда, взамен проданного товара тут же поступает новый. И стоят за прилавками здесь не ремесленники да крестьяне, а опытные торгаши. Одним из которых понемногу становился Джоакин Ив Ханна.

Он работал на пару с Луизой уже почти неделю. Теперь он помнил цены большинства товаров, знал главные достоинства каждого, умел выставить их напоказ. Джо не опускался до вранья, но уже и не отпугивал покупателей излишней честностью. Говорил:

— Товар перед вами. Смотрите сами, чего он стоит.

Если пытались торговаться, он отвечал:

— Спорить не люблю. Возьмете пару — немного скину. А один товар не стоит торга.

Если спрашивали его мнения или совета, говорил коротко, в двух словах выражая главное свойство:

— Надежная вещь, послужит.

Или:

— Дешевая штука.

Или:

— Красивая. Берите.

Он нравился покупателям. Немногословная речь и открытое широкое лицо, и трехпалая ладонь выдавали честного солдата. Джо отличался от ушлых торговцев, занимающих большинство прилавков, и люди верили ему. Даже те, кто поносил его в первый день, теперь говорили добродушно:

— Да уж, тогда ты дал маху.

Он отвечал:

— Виноват. Я учусь.

И действительно учился. Луиза часто хвалила его, сам же он осознал успех, когда одна барышня решила купить стеклянный кувшин — тот, с трещиной. Дамочка имела зоркий глаз, быстро заметила изъян и принялась торговаться:

— Что? Четыре глории?! Да он не стоит и одной, с такой-то дырищей! Сюда не то что вина — горох не насыплешь, весь выкатится!

Джо спокойно отнял кувшин и наполнил водой. Ни капля не вытекла сквозь царапину.

— Все равно, — бросила дамочка, — он некрасивый. Дам глорию и заберу. Больше никто не даст.