Его неугасимое счастье начало злить Джоакина. В конце концов, идет война, гибнут люди. Пускай мы побеждаем, но где хоть капля сочувствия к чужому горю? Джоакин произнес:

— Милорд, шаваны разграбили город Лид.

— Вот как… — Шейланд продолжал обнимать деток, теребя косматые головки.

— Они вышибли ворота, ворвались, стали грабить и насиловать. Барон Доркастер мог остановить их этим декос… Голосом Бога, но Мартин стащил у него Предмет.

— Ай, дядя Марти! Вот негодник! — граф не оставлял своих нежностей.

Джоакин сорвался:

— Жители Лида — это ваши подданные! Разве можно так?!

Граф доверительно склонился к детишкам:

— Милые мои, давайте подумаем вместе. Сир Джо говорит, что шаваны ограбили Лид. Жителям города, конечно, неприятно. Но плохо ли это для нас? Как вы считаете?

— Лидцы плохие, они на тебя очень зло смотрели, — сказал мальчик в лисьей шубке.

— А шаванам нужны трофеи, иначе они злятся, — добавил крепыш в тулупе.

— Молодцы! — похвалил Шейланд. — Я добавлю кое-что. У меня есть два сильных полководца: дядя Рихард и дядя Пауль. Между ними наметилась ссора: дядя Рихард хочет править Севером, а шаваны дяди Пауля хотят Север ограбить. Я не могу угодить обоим сразу, значит, кого-то придется обидеть. Но что я вам говорил про полководцев и обиды?

— Полководцев не надо обижать! Особенно тех, кто служит нам!

— Верно, солнышко. Поэтому очень хорошо, что дядя Марти в мое отсутствие впустил шаванов в Лид. Шаваны получили, что хотели, и теперь довольны. Даже больше: они разогрели аппетит и накинутся на Первую Зиму с удвоенной силой. А дядя Рихард, конечно, разозлится — но не на меня, а на Пауля и дядю Марти.

— На тебя никто не злится, дядя Вит. Все тебя очень любят!

Граф сказал тише, доверительней:

— Я скажу больше, лучики мои. Нам так и нужно, чтобы Лед злился на Пауля. Когда дядя Рихард начнет править всем Ориджином, он станет довольно силен. Но стоит ему хотя бы подумать о бунте — я натравлю на него Пауля. А стоит шаванам взбунтоваться — я натравлю на них Льда. Помните поговорку? Разделяй и властвуй…

От слов графа Джоакин ощутил облегчение. Он возразил, но скорее для формы:

— Милорд, там же люди, а мы — воины добра! Нельзя обижать простых людей…

— Наивный мой сир Джоакин, — сказал Шейланд более снисходительно, чем говорил с детьми. — Мы в Ориджине, я не видел тут ни простых, ни невинных.

— Но это же зверство…

— Напомню: я — твоя совесть, солдат. События в Лиде отвечают моим планам. Больше ничего тебе не нужно знать.

Пожалуй, это было лучшим утешением из возможных. Граф принял на себя всю ответственность — и Джоакин сбросил бремя с плеч. На душе осталась только слабая печаль.

— Так точно, милорд.

В эту минуту к ним подошел граф Флеминг. Пригладив бороду, отвесил Шейланду поклон.

— Избранный, ваша речь лишний раз явила вашу святость. Прошу, выслушайте: я должен принести покаяние.

Конец ноября 1775 г. от Сошествия

Герцогство Ориджин

— Что за дерьмо… — начал Мартин Шейланд, когда в блеклом свете фонаря рассмотрел лицо герцога. — Ориджин?

Эрвин застыл, окаменел на месте. Он не боялся ни Перста, ни смерти, ни чего-либо в целой вселенской спирали, поскольку рука сестры касалась его плеча. Однако умом ясно понимал, что обречен. Мартин — опытный стрелок, ему хватит секунды, чтобы испепелить двух Ориджинов. И нет ни единой причины, чтобы этого не сделать.

— Эрвин София Джессика рода Агаты, герцог Первой Зимы, — отчеканил он, широко расправляя плечи в нелепой попытке закрыть Иону собой.

— Герцог Эрвин! — повторил Мартин. — Герцог, сука, Ориджин!

С Мартином что-то происходило. Сложно понять в тусклом мерцании Перста, но его лицо менялось. Губы расползались и дрожали, глаза лезли из орбит, кадык прыгал вниз и вверх.

— Эрвин Ориджин! Непобедимый герцог Первой Зимы! Я поймал тебя, ну!

Теперь стало ясно: Мартин хохотал от восторга, задыхался, переполненный счастьем.

— Я тебя поймал! Ты сломал все планы Вита, дважды обманул Рихарда, ранил Пауля. Они все — все они, сука, — боятся тебя! А я пришел — и поймал!

Это было безграничное торжество. Триумф человека, не знавшего ни единой победы. Богатство имперской казны, попавшее к нищему.

— Ты — мой трофей, ну! Я победил, я окончил войну, я поймал тебя. Я!..

Он опьянел, — подумал Эрвин и осторожно потянулся к кинжалу.

В тот же миг Мартин сделал шаг назад. Кадык перестал дрожать, лицо затвердело, глаза страшно сверкнули:

— Э, нет, даже не думай! Кинжал — на пол!

Эрвин вынул его из ножен.

— На пол, говорю!

Эрвин примерился: метнуть? Взгляд Шейланда не оставлял сомнений: он успеет выстрелить. Сталь звякнула о камень. Ради сестры я сдохну на глазах у сестры.

— Ты очень опасный зверь, — сказал Мартин. — Но я — хороший охотник, свой трофей не упущу. На колени.

Эрвин не шелохнулся.

— Ударю ей плетью в живот, выверну кишки. Будет подыхать часа три, не меньше. На колени, гад!

Герцог Ориджин коснулся коленями пола.

— Руки за голову, ну!

Ладони легли на затылок.

— Собака, эй, собачка-а!

— Гав, гав! — покорно откликнулась Иона.

— Что ты сделаешь, чтоб я его не убил?

Она завыла, как волк на луну.

— Руку будешь лизать?

Сестра высунула язык.

— Ошейник наденешь?

Она задрала подбородок, подставив белую шею.

— Кость погрызешь?

— Ты не даешь костей, — Иона заскулила, с пугающей точностью подражая голодному псу. — Хозяин не любит свою собаку…

— Ты была плохой собакой, слышишь? Вообще-то, я пришел тебя пристрелить.

Она заскулила вновь, крутанула бедрами, будто пытаясь вильнуть хвостом.

Эрвин только подумал о мече, как Шейланд пнул его в бок и опрокинул на пол.

— Я тебя насквозь вижу! Молчи, не шевелись. С собакой говорю.

— Гав! Гав! Гав! — покорно, подобострастно залаяла Иона.

— Будешь снова плохой собакой?

— Э! Э! Э!.. — она завертела головой, завиляла хвостом.

— Хочешь, чтобы пожалел?

— Гав! Гав!

— Лижи руку. Хорошо лижи, тогда пожалею.

Иона высунула язык во всю длину. Мартин протянул ей левую руку, целясь правой в Эрвина.

Она схватила его ладонь, слегка потянула к себе. Лицо Мартина приблизилось к прутьям. Тогда Иона отдернула рукав платья и показала Шейланду свое предплечье.

То, что произошло дальше… Такое бывает, Эрвин точно знал. Он даже планировал, он сам это придумал! Но тем не менее…

Мартин Шейланд изменился в лице. Челюсть отпала и задрожала, глаза наполнились слезами, мышцы напряглись в гримасе боли. Он шатнулся прочь от клетки, но Иона продолжала держать руку на виду, и Мартин смотрел на нее. Не мог не смотреть. Он отдал бы все, чтобы отвернуться: брата, мать, отца, собственные кишки — но не мог!

— Нет! Неееет!

Голос звенел бесконечною обидой. Младенец, отнятый у матери и брошенный в могилу, не плакал бы так горько, как Мартин Шейланд.

— Нет же! Нечестно! Нельзя…

Он рухнул на колени, перекатился на бок, свернулся в позу зародыша. Сквозь рыдания с трудом различались слова:

— Пожалуйста, нет… Так нечестно…

Затем Мартин стащил с руки Перст Вильгельма и бросил Ионе.

На сей раз Эрвин не допустил ошибки и не позволил себе расслабиться. Быстро спросил:

— Пыль от Гвенды?

Сестра кивнула, а он уже был на ногах и направлял Глас Зимы в горло Шейланда.

— Как управлять Перстом?

Вместо ответа Мартин всхлипнул. Иона сказала:

— Я умею.

Тихо шепнула что-то, и Перст Вильгельма наделся на ее предплечье.

— Стрелять тоже умеешь?

Она прищурилась, нацелив руку в замок решетки, сказала слово. Замок разлетелся, решетка открылась нараспашку. Миг спустя Иона была возле брата.