— Как вы лечили его, сударь?

Голуэрс извлек из внутреннего кармана несколько сложенных листов.

— Я захватил для вас эти выписки, миледи: тут полный перечень средств и снадобий, которые я применял. Возможно, вы захотите получить консультацию других лекарей. Покажите им перечень — и убедитесь, что они не смогут предложить ничего лучше.

— Скажите, сударь, какова ваша медицинская направленность? Каким опытом вы располагаете? Можете ли предоставить рекомендации?

Лекарь огладил свою блестящую макушку:

— Миледи, главным предметом моего научного интереса всегда являлась голова. Мне доводилось бороться со всяческими недугами, начиная от ножевых ранений и заканчивая сизым мором, но с особым рвением я брался за случаи повреждения черепа и мозга. Образование я получил в университете Маренго, после чего восемь лет практиковался в островной клинике Фарадея — старейшей лечебнице душ во всем Поларисе. Из-за некоторых научных разногласий с магистром Маллином я покинул клинику и открыл собственную практику здесь, в Уэймаре. Что же касается рекомендаций, то высокую оценку моим способностям могут дать…

Он перечислил навскидку полдюжины имен — все принадлежали людям из высшего круга графства Шейланд.

— Надо полагать, сударь, что вам знакомы все существующие душевные недуги?

— Было бы слишком дерзко говорить о всех существующих. Но все недуги, упомянутые в медицинской литературе, тщательно изучены мною.

— Каким же из них страдает Мартин?

Лекарь облизал внезапно высохшие губы.

— Страхом.

— Простите, сударь, я не ослышалась?

— Миледи, я не хотел бы углубляться… Не смею травмировать ваши чувства…

— Я выросла в Первой Зиме, видела сотни ранений и десятки смертей. Меня сложно напугать. Говорите, сударь.

— Как пожелаете, миледи… В ходе осмотра и диагностической беседы я обнаружил в лорде Мартине ряд неуместных и вредных душевных движений. Он проявил и вспышкообразный гнев, и склонность к необъяснимой жестокости, и двусмысленное отношение к женскому полу. Но все это было лишь поверхностными волнами, а в глубине под ними лежал страх.

— Чего же он боялся? Наказания?

— Миледи, с его слов выходило, что он боится… — лекарь отвел глаза, — боится вас, миледи. Нижайше прошу простить, вас и еще одной леди, чье имя я не сумел узнать. Но то было лишь сиюминутное состояние. Отчего-то тем днем он видел в вас источник опасности, но подлинный корень его страха совсем иной.

— Какой же?

— Бывает так, что человеку доводится пережить исключительный, запредельный ужас. Испуг такой силы сокрушает душу, подобно тому, как удар молота дробит кости черепа. Когда-то — возможно, еще в детстве или юности — бедный лорд Мартин пережил настолько чудовищный страх, что даже смерть была бы милосерднее. Его душа и разум не восстановились, а унесли на себе отпечаток кошмара. Этим и обусловлена его нынешняя хворь. Не знаю в точности, какие поступки совершил лорд Мартин, но знайте: исток всех его странностей — в отпечатке былого ужаса.

— Что могло так испугать его?

— Миледи, право… мне крайне неприятно говорить об этом…

— Сударь, я прошу вас. Я настаиваю — продолжайте.

— Я встречал подобный недуг у людей, в раннем детстве переживших крайнюю близость смерти. Если младенец видел убийство своих родителей, или сам был тяжело ранен, погибал от голода или мороза… Однако это не может касаться лорда Мартина: его родители умерли не так давно, и смерть их была вполне милосердна, а сам он, конечно, в детстве не знал лишений. Потому я вижу лишь такое объяснение: юный лорд стал свидетелем чего-то чудовищного.

— Чего, например?

— Подобное влияние на ребенка может оказать вид трупа, изуродованного тлением. Я проверил эту возможность и убедился: покойники не пугают лорда Мартина. Но мысли о его собственной смерти повергают его в животный ужас. Он также страшится сильных людей, и вздрагивает при одном упоминании Темного Идо. Если будет мне позволено высказать одну мысль… Ходит слух, что в темнице Уэймара содержался один особенный узник. Погребенный заживо, он подвергался нечеловеческим страданиям и решился призвать на помощь Темного Идо. Отдав душу, узник получил в награду идову силу, с помощью которой вырвался на свободу…

— Это только легенда.

Голуэрс развел руками:

— Миледи, мы находимся в вашем замке, и только вам ведомо, какие из его легенд истинны, какие — ложны. Я лишь допустил, что, если узник действительно существовал и Мартин его видел — это могло нанести бедняге описанный мною ущерб.

— Как вы лечили его, сударь?

— Взгляните на мое назначение, миледи: я предписывал лишь снадобья против тревоги и страха. Они подействовали наилучшим образом, и я рекомендовал его милости графу повторять тот же курс каждые полгода.

У леди Ионы не осталось вопросов. Вернее, вопросов имелось множество и самых сложных, но лекарь не мог на них ответить.

— Благодарю вас, сударь. Возьмите это в оплату за беспокойство и простите, что потревожили вас.

Она дала лекарю десять эфесов, и тот ответил низким поклоном:

— Миледи, моя главная забота — здоровье лорда Мартина. При малейшем ухудшении зовите меня немедленно. Однако прошу вас учесть: его милость граф требовал, чтобы никто из замковой челяди не видел меня.

Сеймур напялил мешок ему на голову и выпроводил лекаря с греем за дверь. Однако сам остался и вперил в Иону холодный решительный взгляд.

— Я убью его. Сегодня же. Позвольте.

Она ужаснулась:

— Нет, Сеймур! Как вам только взбрело в голову?!

— Вы же слышали лекаря, миледи. Мартин не просто не исцелился — его даже не лечили! Ему давали снадобья от страха. От страха, миледи! — Сеймур захлебывался негодованием, сминал и комкал слова. — Лорд Великого Дома принимает порошочки от страха! За одно это его можно прирезать! Позор всему роду! Дворянин мучил и убивал женщин, и хочет оправдаться тем, что когда-то кого-то испугался? Что это, миледи? Как это возможно?!

Сеймур осекся, когда Иона запела тихим нежным голосом:

— Звездочка взойди, в глазки загляни, облачком укрой, спать ложись со мной…

Оборвав колыбельную, она долго молчала, глядя в черноту за окном.

— Сеймур, мне довелось… Я знаю, какова сила страха. Это могучее чувство, оно… способно изуродовать душу.

Воин стушевался:

— Да, миледи. Я не ставлю под сомнение, но… Мартин опасен! Он как бешеный пес. Неважно, отчего зверь взбесился — так или иначе, его нужно убить.

— Нет, Сеймур. Преступник должен встать перед судом, и в свое время это случится. До тех пор — следите за Мартином и не дайте ему натворить бед.

Он процедил:

— Да, миледи.

— Кайр…

— Да, миледи?

— Только следите. Не причиняйте никакого вреда.

— Так точно, — холодно отчеканил Сеймур и вышел прочь.

Иона не дала его упреку задеть себя. Виттор вновь проявил себя достойно: он сказал, что исцелил брата, и эти невероятные слова оказались правдой. Иона сделает ответный шаг и оставит преследование Мартина. Она доверится мужу, его мудрости и справедливости, и не будет сомневаться в его решении. Граф — верховный судья в своих землях. Долг жены — поддержать его без споров.

Когда Виттор вернулся, Иона склонила голову перед ним.

— Прости меня, любимый: я снова усомнилась в твоих словах. Я вызвала в замок лекаря, чтобы проверить, действительно ли Мартин исцелился. Это было скверно с моей стороны.

— Ты негодница!

— Я больше не допущу такого.

— Негодница, — повторил Виттор с игривостью.

Она опустилась на пол подле мужа, чтобы помочь ему снять обувь.

Нет, Джо так и не зашел в трактир Одноглазого повидать цирюльника Гарри. Утром, вспомнив ночные посиделки, ощутил неловкость. Жалел, что разоткровенничался с чужаком — хоть и мало слов сказал, но ляпнул про агатовку, а это уже слишком. Жалел и о том, что вообще стал пить с этим Гарри: сначала ведь послал его к чертям, но потом размяк, язык распустил. Не по-мужски оно как-то. А больше прочего стыдился Джо своего нелепого сострадания к графу Виттору. Граф — лорд, не лучше остальных; нужно быть дураком, чтобs ему сочувствовать. Словом, Джо не пошел в трактир и выкинул цирюльника из головы.