Капитан Теобарт приблизился к господину.

– Милорд, я должен предупредить, что вы не достигнете своей цели таким образом. Когда запасы еды окончатся, мы не повернем назад: среди моих людей не менее дюжины хороших охотников. Придется питаться одним мясом да ягодами, но воину не привыкать.

Эрвин прекрасно владел этим умением: по совершенно бесстрастному лицу прочесть недосказанное. Воину-то не привыкать к скудному питанию, а вот избалованному лорденышу – другое дело.

– Не понимаю, кайр, вы обвиняете меня в срыве эксплорады?

– Милорд, я имею четкий приказ от его светлости: двигаться на восток, пока не обнаружим место для искрового цеха. Если пожелаете вернуться, я выделю воинов для вашего сопровождения в Первую Зиму, но остальной отряд пойдет дальше.

– Тьма вас сожри, кайр! Я всего лишь выказал сострадание к черни!

– Я восхищен щедростью, которую вы проявили, милорд.

Снова красноречивая недомолвка: щедростью, которую вы проявили за чужой счет. Вы-то едите за отдельным столом, милорд неженка.

– За ужином учтите, чтобы в солдатском котле хватило бобовой похлебки на мою долю.

– Да, милорд.

Вот теперь читалось неясно: никак, удивление?..

Когда девицей была, горя не знала,

Вдоволь ела и пила, с братьями играла.

А уж в ярморочный день – праздник и веселье —

Батюшка везет на радость сладость с украшеньем.

Матушка, батюшка, что ж вы берегли так сильно!

Что ж не рассказали раньше, как непросто быть красивой.

Ой, не рассказали, как опасно быть красивой.

Полли из Ниара оказалась замечательной певицей.

Хотя выяснилось это не сразу, а погодя. Сперва-то, конечно, хармоновы новые спутники добротно обсудили сизый мор и все, что с ним связано. Есть у людей такая черточка, торговец не раз удивлялся: если стряслась какая-то беда, то нужно людям непременно о ней поговорить, и как можно подробнее. Как случилось, а с кем, а когда? А чем пользовали? А в чем хоронили? А священник что на похоронах сказал? Как так – не было священника? Что же он, сбежал, подлец? И куда же, любопытно, девался?..

За два дня пути от Излучины, где Хармон подобрал восьмерых беженцев, наслушался он о сизом море больше, чем знают лекарь с цирюльником вместе. Пришел, значит, мор в Ниар вместе с западниками. Месяц назад прискакала дюжина вольных всадников из Холливела… нет, из Рейса… хотя кто же их разберет? Важно, что глазастые, патлатые, и кони у них поджарые, как охотничьи собаки. Стало быть, точно западники!

Не говорите, чего не знаете! – возражал на это старик-маляр, тот, что бежал от мора вместе со внучком. Не лошадники напасть принесли, а боги послали. Они всегда людям хворь насылают, если люди не по заветам живут. Трудятся мало, хнычут все время, лордов не уважают, молитвы позабывали – вот боги и послали мор, чтобы людей вразумить.

Да какие боги? – возмущались сестры Дженни и Пенни. Ты, что ли, богов у нас в Ниаре видел?! А западников все видели! Как эти лошадники прискакали, так все и началось. А первой захворала прачка с Медовой улицы, ее падчерица как раз с лошадниками путалась – это все видели! Так что боги ни при чем, это все западные подлецы! И ведь вот какая подлость: сами-то они ускакали здоровехоньки, как ни в чем ни бывало, а у нас мор пошел косить!.. Видно, лошадники всю хворь с себя в Ниаре стряхнули и чистенькие уехали. Для того и приезжали, стервецы!

Кого берет мор? Да кого попало! Старого, молодого, красавицу, урода, кухарку, рыцаря, бургомистра – кто ему в лапу попадется, того и утащит. Ему, мору, никакой разницы нет. Беженцы принялись вспоминать покойников и общими усилиями сложили такой список, что хватило бы на приходское кладбище. Особенно всем запомнилась дочка епископа: уж так хороша была собою, и так невинна, и молилась исправно – а все ж померла. Видимо, кому-то из Праматерей в Подземном Царстве служанка понадобилась. Безумный дед с Ремесленной площади тоже удивил. Он был сухорукий и на голову хворый: всегда стоял плотно спиною к стене, отойти боялся – коли отойдет, то за ним его тень погонится. Уж, казалось бы, на что несчастный человек – и так две тяжкие хвори, куда уж третью?.. Но и его мор забрал.

– Да что уж говорить: даже собака от сизого мора издохла! – заявил Маляр. – Лежала в пруду вся синяя, бедолага.

– Причем тут мор? – возразила старуха Мэй. – Это собака сапожника, она утонула в пруду. Вся улица знала, что псина плавать не умеет! А что синяя – так она и при жизни была синяя. Порода такая…

Посовещались, убрали собаку из списка жертв.

А вот что еще удивительно: прачкина падчерица с Медовой – та, что гуляла с лошадниками, – осталась жива-здорова. Казалось, ей бы первой на Звезду отправиться – но нет. Как вертела хвостом перед мужиками, так и вертит до сих пор. Если, конечно, в Ниаре еще кто из мужиков остался…

– На что похож этот сизый мор? – спросил Вихорь, слуга и конюх торговца. – Как он себя показывает?

Беженцы охотно поведали во всех подробностях.

Сперва человеку становится зябко, вроде как холодок пробирает. Но коли оденешься и сядешь у огня, то ничего. На второй день становишься вроде как уставший: берешься за работу – не идет, поднимаешь ведро воды – пот течет. Это тоже можно пропустить, мало от чего человек уставший. На третий день синеют губы – вот это уже скверный признак. У кого «синий поцелуйчик» на устах, от того лучше держаться подальше, и даже не говорить с ним. Кто его знает, как хворь переносится: а вдруг со словами?.. После губ начинают синеть пальцы и нос, и сизые круги под глазами появляются. А кожа – бледная, что полотно, и человека всего трясет от озноба, будто в лихорадке. Тогда уже, считай, не жилец. И точно: день на пятый-шестой начинает задыхаться, ловить воздух ртом, как рыба, и глаза выпучивать. Похрипит вот так ночку, а на утро глаза помутнеют, зрачки закатятся – и прощай.

Постоянные разговоры о мертвецах вскоре надоели Хармону, он окрысился:

– Что вы все тоску нагоняете, а? Какой прок от этих похоронных песен? От этого что же, мор прекратится?! Скажите лучше, как его лечить, коли такие умные!

Вопрос не поставил беженцев в тупик. У каждого имелся свой надежный метод, испытанный на паре-тройке покойников.

– Мор надо лечить серебром, – утверждала старуха Мэй. – Истереть агатку в порошок, размешать с вином и в три захода выпить. Серебро – благородный металл, он внутренности чистит. Мне лекарь говорил. Ученый лекарь, знающий – носил птичий клюв и маску.

– Ерунда это! – ворчал Маляр. – Не агатки тереть, а молиться нужно. Прочесть шестнадцать молитв Праматерям и девяносто шесть – Праотцам. Коли успеешь, то исцелишься. Грамотному оно проще: взял в церкви молитвенник и давай, страницу за страницей… А нашему брату, неграмотному, беда: где же наизусть сто двенадцать молитв заучить? Потому я сбежал из Ниара и внучка прихватил…

– А я слышала, – говорила Дженни, – надо хворого в ледяную баню посадить. Хворь боится холода, когда человек мерзнет, она уходит.

– Опять ты все напутала, – вставляла Пенни, – ледяная баня – это от безумия! А от сизого мора, наоборот, жара спасает. Садят хворого в парилку и греют, пока с него семь потов не сойдет. Мор с потом и выходит!

Даже Кроха высказалась! Она была так мала, что говорила с трудом. Дженни и Пенни присматривали за нею.

– Пледмет надо! Пледмет!

– Нет, деточка, – возразил Хармон, – уж Предметы точно не помогут. Мне священник сказал, мудрый человек: Предметы молчат. Праматери умели с ними говорить, а теперь уж никто не умеет.

– Маловато святости в этих ваших священниках, – хмуро сказал Маляр. – Коли истинно святой человек взял бы Предмет в свои руки, то мигом любую хворь исцелил бы! Но ничего, помяните мое слово: владыка наш Адриан займется этим. Вот уж поистине светлый человек! С ним-то любой Предмет заговорит!