— Не обязательно. Это может быть божественный искровый двигатель или часовой механизм, или катапульта, или еще что-нибудь, но в любом случае детали подобраны по некой системе. Мы установим ее — когда узнаем хоть несколько Предметов, входящих в Абсолют. А мы узнаем их из переписи: они пропали в последние годы!

Она ответила после паузы:

— Милорд, эта ночная беседа превзошла все ожидания! Я получила предостаточно пищи для ума. И, как понимаю, вы согласны взять меня на охоту?

Он помедлил:

— Мне важно знать общность наших целей. Что вы намерены сделать с Кукловодом, когда мы его найдем?

— Отнять у него Предметы, судить его и казнить.

— А с Абсолютом?

— Разобрать на отдельные Предметы и вернуть владельцам.

— А с Перстами Вильгельма?

Пауза выдала ее сомнение.

— Милорд, не знаю, хватит ли мне духу утопить их, как сделал Праотец. В одном могу поклясться: я не допущу их применения ни в каких ситуациях, кроме одной — если появится новый злодей, умеющий говорить с Предметами.

— Я рад, миледи. Наши взгляды сходятся. Я клянусь в том же, что и вы. Приглашаю вас на охоту.

Эрвин протянул ей руку. Мими пристально глянула ему в глаза.

— Вы вернете моих помощников, которых похитили.

— Разумеется, миледи. Они находятся в Лабелине, под охраной моего гарнизона. Туда уже послана птица, завтра их посадят в поезд.

— А также секретаря Итана.

— Через неделю или две. Он должен окончить одно мое поручение, после чего вернется к вам.

— И упраздните особую роту.

— Сразу же по окончании охоты, но не раньше. Серебряный Лис преподал нам ясный урок: за офицерами гвардии тоже нужен присмотр.

— Не одобряю, но признаю вашу правоту. Пускай так.

Она не спешила пожать руку Эрвина. Взгляд стал холоднее и острее.

— Поклянитесь, милорд, что не вы убили Адриана.

— Вы хорошо знаете: я был в осажденном дворце, когда шут заколол владыку.

— Я сомневаюсь, что Менсон сделал это по собственному желанию. Возможно, кто-то нашел способ убить Адриана его руками. От гибели владыки более всех выиграли трое. Я заняла трон. Вы избежали последнего сражения, которое грозило вам смертью. А Кукловод сохранил инкогнито: если бы вы пленили Адриана и отдали под суд, как собирались, весь мир узнал бы, что Персты Вильгельма — не в руках владыки. Я исключаю себя, остаетесь вы либо Кукловод.

— Не я.

— Поклянитесь, милорд.

— Клянусь своей честью и именем Светлой Агаты, что не отдавал приказа убить владыку Адриана.

— Стало быть, Кукловод… — Минерва пожала руку Ориджина. — Тем хуже для него.

Георг Фарадей женился в сорок два года. Странно, учитывая, сколь славным дворянином и завидным женихом он был. Маркиз рода Глории, навигатор, путешественник, герой эпохи Южных Открытий. Один из плеяды тех мореплавателей, что стремились на юго-восток от берегов Шиммери, нанося на карты все новые, новые, новые острова. Сотни и тысячи островов — размерами от крестьянского огорода до полновесного баронства. Изобильных, утопающих в зелени, переполненных зверьем. Архипелаг Тысяча Осколков, усеянный рифами, населенный дикарями и чудовищами, берег свои богатства. Кто знает, сколько кораблей проломали себе брюхо, вспороли борта, легли на дно. Кто знает, сколько моряков достались рыбам или дожили свои дни на необитаемых островках… А маркизу Фарадею везло: десять раз он ходил в дальнее плавание, и всегда возвращался с новой долей богатства и новой славою, запечатленной на картах. Фарадеев пролив, Малые Георговы острова, Большая Георгова гряда… Не диво, что женщины всегда интересовались маркизом. Как неудивительно и то, что Фарадей не помышлял о браке: просто не имел времени на подобные глупости. Жену не возьмешь с собой на корабль… а если так, то зачем она нужна?

Однако в сорок два Георг Фарадей полюбил.

Надо сказать, нравом был он похож на многих мужчин рода Глории: внешне — молчаливый, суровый, жесткий; а глубоко внутри — тонкий лоскут душевности, хрупкий, потому хранимый надежно, как в подземелье крепости. Замуровано, заперто, укрыто от глаз — поди различи. А леди Миранда сумела, и Фарадей полюбил ее.

Когда играли свадьбу, ей исполнилось девятнадцать. Как и подобает девушке рода Вивиан, она была — праздник. Она лучилась жизнью, без устали сеяла радость, не сидела ни минуты, все время изобретая одно, второе, третье. Жизнь вокруг нее вертелась, как юбка танцовщицы, взлетевшая от быстрой пляски. Покончив с путешествиями, Фарадей смертельно боялся скуки, но Миранда развеяла все его страхи. С нею он не знал ни минуты тоски. Порою даже шутил, любя: «Милая, я бы уже и поскучал денек…»

Ничто не омрачало их счастья пока, спустя два года после свадьбы, не обнаружилась в Миранде странная особенность: она слышала голоса.

Никто другой их не замечал. Да и говорили они с Мирандой, как правило, тогда, когда рядом никого больше не было. Голоса велели ей делать разные штуки, поначалу невинные: покрасить собаку в зеленый цвет; умыться вином; развесить по стенам платья, как вешают портреты. Миранда не стеснялась своих проделок, честно отвечала на вопросы мужа:

— Мне сказали — я и сделала.

— Кто сказал, милая?

— Они.

— Кто — они?

— Ну, они, дорогой. Разве ты их не слышишь?..

По первой маркиз Фарадей не волновался. Леди Миранда и прежде выдумывала разные причуды, многие из них его радовали. Правда, раньше она не говорила о каких-то голосах… Ну, и что? Милая придумала новую игру — пускай позабавится.

Фарадей начал тревожиться лишь тогда, когда жена попросила его убить конюха:

— Заколи его, дорогой. Что тебе стоит? Они говорят: он плохой человек. Они говорят: он следит за нами.

Чтобы милая не волновалась, маркиз услал конюха со двора. Чем-то мужик ей не угодил — ну, всякое бывает…

Но потом леди Миранда взяла острый нож и вспорола себе бедро. Фарадей застал ее залитой кровью и пьяной вусмерть. Выпив полпинты орджа, чтобы притупить боль, Миранда ковырялась пальцами в собственной бедренной мышце.

— У меня ножка болела, дорогой… Они сказали: там, внутри, искровое око. Нужно вынуть, чтобы не стреляло.

Маркиз наложил повязку и вызвал лекаря. Тот собирался зашить рану, но леди Миранда стала кричать про око. Она металась и орала, пока лекарь не развел щипцами края раны, давая Миранде заглянуть внутрь.

— Видите, миледи: там нет ничего.

— Наверное, выпало… — согласилась Миранда и лишилась чувств.

Лекарь заштопал рану и осторожно намекнул мореплавателю:

— Вы понимаете, милорд: есть опасения, что нога — лишь симптом. Хворь миледи угнездилась совершенно в ином месте…

К ужасу своему, маркиз понимал. Он видал людей, проживших много лет на пустых островах, и представлял, что такое безумие. Знал и главное: безумие неизлечимо. Потому предпочел самообман суровой правде. Не безумие, а временное помутнение. Что-то нашло — скоро пройдет…

Пару месяцев ему удавалось игнорировать истину. Потом кормилица застала леди Миранду у колыбели сына. Миледи водила бритвой над лицом младенца, намечая будущие разрезы, и приговаривала:

— Бедный уродливый малыш… Я исправлю… Мой сыночек станет красивым!

Когда кормилица попыталась помешать, Миранда рассекла ей щеку, бросила истекать кровью, а сама вернулась к колыбельке. К счастью, на крик няньки прибежали стражники. Буквально чудо спасло сына мореплавателя. Фарадею пришлось взглянуть правде в глаза. Но отказываться от любви он не собирался.

То была середина семнадцатого века. Покончив с Лошадиными Войнами, Империя дышала полной грудью. Расцветало мореплавание, строились могучие галеоны, навигаторы осваивали южные широты. Открывались университеты, Фаунтерра хвастала первыми печатными станками. Магистры изучали повадки новой, чуть ли не божественной силы — искры. Механики строили искровые машины, инженеры искали способы передавать искру на расстояние. Наука торжествовала, вера в прогресс росла день ото дня. Наука должна справиться и с безумием, — думал маркиз Фарадей, — нужно лишь сосредоточить усилия.