Что же до владыки Адриана, принца Гектора и их генералов, то герцог Уиллас Литленд встретил их земным поклоном, вручил каждому чашу, вырезанную из ореха креду, сам же наполнил чаши медовым вином из погребов Моллиса Лукавого. Герцог Моллис — величайший коллекционер вина — правил Литлендом в середине прошлого века, так что возраст напитка выходил никак не меньше ста двадцати лет. Говорят, с годами вино превращается в уксус… но не в том случае, если это медовое вино Моллиса Лукавого! Император просиял от удовольствия, принц Гектор забыл обо всех обидах, хмурый Уильям Дейви расплылся в улыбке, хищная Катрин Катрин размякла и стала похожа на кошку, греющуюся у камина.

Затем герцог проводил полководцев в родовой замок Бэссифор, где устроил в их честь трехдневный пир. Здесь собралась вся семья Литлендов: герцог Уиллас и его брат Даглас с женами, четверо сыновей Уилласа — гордые лорды джунглей и побережья, трое дочерей Дагласа — очаровательные девушки, сияющие внутренним светом. Среди них была и леди Ребекка — Бекка Лошадница, чемпионка летних игр. Изо всех, кого Менсон видел в Мелоранже, Ребекка единственная не была прозрачна. Остальные не скрывали ничего: если радовались, то хохотали, если грустили, то плакали. Ребекка же таила что-то за своей улыбкой, прятала туман в глубине зрачков.

— Не печалься, — сказал ей Менсон. Подумал, что этого недостаточно, поискал аргументов. Веско добавил: — Тррриумф!

— Да, наверное… — ответила Ребекка с ласковой грустью и погладила шута по плечу.

Играла музыка, взлетали кубки, кто-то плясал, кто-то пел, кто-то произносил речи… Если описать, то выходит похоже на придворный бал. Но Менсон видел разительное отличие: оно — в цвете и звуке. Все пиры во Дворце Пера и Меча окрашены в пурпур и золото, а звучат как фанфары. Праздник в Бэссифоре имел все цвета радуги, а звучал — как июньский ливень.

— Тррриумф? — спросил Мэнсон Адриана. — Триумф, да, владыка?

Император обвел взмахом руки ликующий зал:

— Это?.. Нет, Менсон, просто забавки.

Из кармана парадного камзола он вынул крохотный стерженек, скрученный из бумаги. Положил на ладонь шута:

— Вот — триумф.

Развернув ленту, Менсон прочел:

«Ваше величество!

Полная сводка в другом письме. Здесь — кратко. Волею богов, мы победили! Северяне разбиты и отступают. Мятежник бежал с поля боя. Братья Нортвуды в плену. Завтра войдем в Лабелин.

Слава Янмэй Милосердной!

Ген. Алексис Смайл»

2 — 6 декабря 1774г. от Сошествия

Герцогство Южный Путь; Земли Короны

— Проснись, Дезертир! Гробки нам пришли…

Будучи великодушным человеком, Джоакин сделал больше, чем просил Весельчак. Он не только проснулся, но и встал на ноги, и хорошенько заехал Весельчаку по уху.

— Я предупреждал тебя. Два раза предупреждал!

А сказать-то и нечего: что правда, то правда. Предупреждал Джо Весельчака еще в Лабелине.

На следующий день после памятной встречи с леди Аланис Джоакина вызвал бородатый кузен герцога и отсыпал ему пятьдесят золотых монет. С тем Джо подался в город и разжился мечом, кольчугой, шлемом, кое-какой одеждой и новой кобылой. Лошадка была гнедой, как Леди, но моложе и стройнее, так что Джо назвал ее Сударыней. По словам продавца, кобыла отзывалась на кличку Худышка, но Джо рассчитывал переучить ее. Скакать верхом на какой-то худышке ему не улыбалось. После всех покупок у него осталось еще тридцать эфесов. Джоакин знал достойное применение нескольким из них: он приобрел букет цветов для леди Аланис. Он требовал роз, но их в теплице не оказалось, и цветочница предложила другие — с чудовищным названием, которое ни на вдох не задержалось в голове Джоакина. Однако цветы были прекрасны: длинные стеблем, нежные, гибкие, как девичий стан, а оттенка такого, какого Джоакин вовсе прежде не видел. Не розовый, не фиолетовый, не синий, а что-то среднее, да еще с тонкими желтыми прожилками посередке лепестка! Едва взглянув, Джо не смог оторвать глаз. Велел завернуть восемь… нет, шестнадцать… нет, двадцать четыре! Вышло нечто, похожее на сноп пшеницы. Букет упаковали в громадную картонную коробку, которую Джо повесил за спину, как щит. В дороге дважды останавливался и заглядывал внутрь, и диву давался: как он раньше не сообразил подарить букет?! Леди Аланис болела и скрывалась от врагов, часто не хватало еды и лекарских снадобий, разве тут до цветов? Это так мужчина думает, вот и Джо так думал, а у женщин-то все наоборот! Чем абсурднее, неуместнее подарок или поступок — тем он романтичнее, вот как дамочки считают! Если мужчина принес еды, то это ради выживания, в этом нет страсти. Но если вычудил что-нибудь этакое, скажем, стих прочел или букет подарил, да еще в совсем неподходящей ситуации — то это как раз и показывает чувства! Вот иной бы думал об опасности или голоде, а он — о делах сердечных, значит, по-настоящему любит! Жаль, что еще в Альмере не пришла в голову мудрая мысль. Теперь-то, пожалуй, поздно: ведь все уже наладилось, леди Аланис ходит в шелках да мехах, живет в полном комфорте. Обстановка вполне уместная для цветов, а значит, той широты жеста уже не выйдет…

Однако он направился к ней немедля и вступил в перепалку с кайром Хэммондом — тот не желал впускать Джоакина с коробкой: вдруг в ней спрятано экое орудие убийства? Джо показал цветы, и Хэммонд заартачился пуще прежнего: безумцам нечего делать в шатре герцогини. На счастье, рядом случился Роберт Ориджин. Оглядел букет, самого Джо, полускрытого за охапкой цветов, добродушно хмыкнул: «Бывает», — и велел Хэммонду пропустить.

— Что вы хотите сказать этим подарком? — спросила леди Аланис.

Тут Джо призадумался, ибо точного ответа он не знал. Видел себе примерно так: он подарит, Аланис порадуется, ее глаза улыбнутся, украсятся морщинками-искорками, тогда и ему станет тепло на душе. Так всегда бывало, когда Аланис улыбалась. Но если подумать, что же он хотел сказать, то впору растеряться. Что простил ей пренебрежение, капризы, надменность? Ну, нет, тут букет не нужен, самого прощения уже вполне довольно. Что хочет ухаживать за нею, как мужчина за дамой? Нет, вряд ли. Теперь, в сердце лагеря агатовских войск, ухаживания казались глупым и безнадежным делом, даже немного смешным. Что любит ее? Это не было бы правдой. Не любовь теперь заполняла сердце, а странная кисло-сладкая смесь.

Джоакин сказал:

— Цветы в знак того, миледи, что я рад вас видеть здоровой, и для меня честь служить вам.

Такой ответ пришелся по нраву герцогине. Она приняла цветы.

— Красивые! Скажите, как они зовутся?..

— Эурозы, — без промедления выпалил Джо.

Освободив Джоакина от букета, Аланис смогла рассмотреть его самого в новых одеждах. Похвалила:

— Выглядите очень внушительно.

— Благодарствую, — со скромной гордостью ответил воин.

— В вашем наряде кое-чего не хватает. Протяните руку.

Он повиновался, и она одела на его предплечье гербовый наруч с ориджиновской стрелой в когтях нетопыря.

— К сожалению, не башня и солнце, — хмуро сказала Аланис. — Но мое пребывание здесь — тайна, и вам нельзя носить герб Альмеры.

Джоакин во все глаза смотрел на свою руку и не находил слов. Гербовые наручи носили воины благородной крови: рыцари и даже лорды. Герцогиня ни за что не одарила бы подобным знаком простого наемника! Джо так и стоял молчаливым истуканом, а Аланис сказала:

— Я не буду возражать, если вы возьмете оруженосца.

Скоро их встреча окончилась — у миледи были неотложные дела, — так что Джо отправился восвояси. «Восвояси» — значит, на старое место среди крестьянской пехоты, поскольку купить себе отдельный шатер он не подумал. Впрочем, на одну ночь это было отнюдь не плохое пристанище, ведь он смог показаться на глаза всем старым сослуживцам: Лососю, Билли, Весельчаку, сержанту Руке Доджу. Все глядели на него, одурев от удивления, щупали новую кольчугу, плащ, гербовый наруч.