Что важно: ни Аланис, ни Валери не могут быть уверены в своей победе. Адриан может и вовсе отложить помолвку, при этом все равно получит поддержку в Палате. А значит, едва ли виновница заговора – одна из невест.

Правда, Аланис и Валери могут не знать о тайном союзе. Если уж я не знала…

PPS Ориджин намекнул, что графство Нортвуд также входит в союз, наравне с Надеждой и Литлендом. Матушка не говорила тебе об этом, правда? Ни в коем случае не пытаюсь чернить ее. Я убеждена, леди Сибил принимает решения, заботясь о благе своей земли и всей державы. Все же, тебе стоит знать.»

Глаза леди Нексии имеют цвет васильков. У северных девушек не бывает таких глаз.

Эрвин видит их потому, что подглядывает одновременно с нею. Нексия целует его с необычной порывистой страстью, зарывается ладонями в волосы, прижимает к себе его голову… и подсматривает. Встретившись глазами, она отталкивает Эрвина.

– Ты… ты…

– Ищешь слов для возмущения? – улыбается Эрвин и обнимает ее, гладит шею и плечи. – Помочь? Знаю несколько эпитетов.

Нексия серьезна, две крохотные морщинки на переносице.

– Я никогда не понимаю, что у тебя на уме.

– Пустота, – усмехается Эрвин.

– В этом и дело. Твоя ирония – как бархатная маска… Какой ты за нею? Не рассмотреть, не понять.

Эрвин показывает кончик языка. По губам девушки пробегает улыбка. Шторки на окне кареты закрыты неплотно, уличные фонари бросают сполохи на ее лицо.

– Ты хочешь спросить? – говорит Эрвин. – Спроси. Вполне возможно, я отвечу.

– Что ты думаешь обо мне? За что ты… – она паузой обходит слово «любишь» и заменяет: – почему я тебе нравлюсь?

– Дай-ка подумать… ммм… – Эрвин нарочно долго молчит с весьма задумчивым видом. Девушка не выдерживает и кусает его за ухо.

– Стой-стой! Я уже знаю ответ!

– И что скажешь? – шепчет Нексия.

– Шелковые волосы, тонкая шейка, – Эрвин нежно гладит ее, – большие синие глаза, изящные руки. Ты создана, чтобы украшать этот мир.

– Недостаточно, – девушка сжимает в кулачке его волосы. – Скажи еще.

– Тебе нужно не больше вдоха, чтобы превратиться. В твоем лице – томная печаль осени. Но стоит тебе улыбнуться, и наступит озорное лето. Рядом с тобою морозно, а в следующий миг – жарко, а в следующий – светло и свежо, как весною.

– Мало, – шепчет она и царапает ноготками его шею.

– Ты совсем непохожа на Север. Ты бы не выжила среди холода и молчания.

Девушка мурлычет:

– Прошу, еще.

– Ты стараешься меня понять.

– Это сложно, – говорит Нексия. Вспышка пробегает по ее лицу. – Пытаюсь рассмотреть тебя – и не могу. Ты где-то очень далеко, будто в тумане. Скажи мне, где ты?..

– Я с тобою, – лжет Эрвин.

Нексия целует его – горячо и отчаянно, пытаясь не то удержать, не то успеть.

Над головой – бревенчатый настил. Взгляд упирается в сосновые стволы, облепленные мхом. Щели законопачены дерном, но не слишком хорошо: в полудюжине мест перекрытие протекает, вода собирается лужицами на полу. Снаружи идет дождь. Свежесть втекает сквозь квадратное оконце деревянного щита, заслоняющего вход.

Боль дремлет в груди, сбоку, ниже левой ключицы. Она всегда готова огрызнуться и укусить. Стоит пошевелиться, и в ране лопается стекло, осколки впиваются в легкое, сбивая дыхание. Но если не задевать рану, не дергать рукой, то боль становится тупой и ноющей – вполне сносной. Не хуже рези в горле при простуде. С нею можно мирно сосуществовать: ты спишь – она спит.

Движения ограничены. Сядешь – голова кружится, к горлу подкатывает тошнота. Встать и вовсе невозможно: дыхание сбивается, мир начинает вертеться, земля куда-то выпадает из-под ног, вмиг ты оказываешься на четвереньках. Впрочем, двигаться почти нет необходимости. Пища под рукой: развязанный мешок стоит справа от лежанки. Эрвину не стоит труда дотянуться, взять лепешку или кусок сыра. Кружка стоит под одной потолочной щелью, миска – под другой. Вода наполняет емкости: клап-клап-клап. Когда начинает вытекать через край, Эрвин переливает ее в бурдюк, про запас.

Ночью тревожно… Да чего уж там – страшно. В двухста ярдах волки жрут то, что осталось от Эрвинова отряда. Порою кажется, он слышет, как они воют… хотя это – плод фантазии. Они не воют, конечно. С чего бы им выть? Методично работают челюстями, хрустят, обгладывая кости, порыкивают друг на друга.

Впрочем, есть то, что легко отвлекает Эрвина от страхов – повязка. Немногие медицинские знания, что хранятся в его памяти, гласят: о ране нужно заботиться. Смазывать снадобьем, оставлять на некоторое время открытой, потом накладывать новую повязку. Скверная процедура – весьма неудобная и болезненная. Нужны обе руки, чтобы проделать это, а любое движение левой рукой отзывается яростной вспышкой в груди. Боль резко усиливается, когда Эрвин отрывает тряпицу, пропитанную кровью, смывает водой сукровицу, лекарской кистью наносит на рану мазь. Он чередует снадобья. В запасах у покойного Фильдена их имелось четыре. Не зная, какое снадобье окажется действенным, Эрвин использует поочередно все. Одно из них – желтое и маслянистое, с запахом апельсина – причиняет особенно острое жжение. Наверное, это снадобье – самое полезное.

После процедуры он вытягивает левую руку и долго лежит на спине, наслаждаясь тем, как боль постепенно утихает. Приходит чувство покоя и даже – гордость. Он способен о себе позаботиться! Это не так уж и сложно, что бы ни говорили об этом лекари. Несколько раз в день перетерпеть боль и неудобство, заставить себя пройтись кистью по открытой ране – вот и все. Дальше – лежать и отдыхать, погружаться в дрему, пока тело восстанавливается.

Жжение от мази угасает, возникает радостное, почти эйфорическое чувство. До восторга приятно, когда ничто не болит!

Эрвин прикладывает к ране новую тряпицу, прижимает ремнем. Улыбаясь, закрывает глаза.

– Любезный Уильям, вы сегодня веселы, как череп висельника. Не поделитесь ли причиной?

– Отстань, Ориджин. Пей свое пойло и делай ход.

– С превеликим удовольствием, – Эрвин с улыбкой передвигает две фишки-подковы.

Генерал Уильям Дейви, сидящий по ту сторону поля, – широкий, грубый и хриплоголосый мужик, иначе не скажешь. Манеры? Он наделен ими в той же мере, как вепрь из лесов Нортвуда. Контраст внешности и содержания притягивает Эрвина к Уильяму. Этот угрюмый лесной зверь, на самом деле, первородный рыцарь, опытнейший военачальник и один из лучших стратегов Империи. Полгода назад владыка Адриан доверил генералу командование половиной имперских искровых полков.

– Ты – хитрый черт, знаешь это? – говорит Уильям, глядя на поле. Щедро прикладывается к кубку, вытирает усы тыльной стороной ладони. – Северянину позорно быть таким хитрым. Все равно как собаке – мяакуть.

– Потому я и не на Севере, – ухмыляется Эрвин.

Сир Уильям зовет его на «ты», и Эрвину это, как ни странно, по душе. В грубой фамильярности генерала есть нечто весьма дружеское.

– Как тебе понравится такое, северный пройдоха?

Дейви делает ответный ход – весьма удачный. Эрвин вынужден начать отступление.

– От души надеялся, Уильям, что вы проглядите этот ход.

– Не дождешься, Ориджин. Я насквозь вижу все твои штучки, запомни это.

– Прямо таки насквозь!

– Ага, – сир Уильям тычет пальцем в лоб Эрвину: сначала слева, потом справа. – Здесь у тебя девицы, тут – дворцовые интриги. А там сзади, ближе к затылку, запас ходов для стратем. Только для него совсем уж мало места осталось. Выкинь из головы дюжину-другую пассий – тогда сможешь меня обыграть.

Эрвин от души хохочет. Уильям – единственный на свете, кто может вот так шутить с ним.