Кто сказал, черт возьми, что герои умирают?!

— Убить его, милорд?.. — говорит сир Спайк, и Джо отвечает вместо графа:

— Ты не того спрашиваешь. Убьешь меня, если я позволю.

Спайк издает смешок.

— С этой раной ты уже мертв. Мне даже бить не нужно. Постою пять минут — и ты истечешь кровью.

— Но у тебя нет пяти минут. Нет и одной!

Джо толкает себя вперед и бежит навстречу врагу. Время — медленно, еле ползет. Можно все обдумать, пока пройдет одна секунда. Спайк заносит меч, и Джо видит наперед, как пройдет удар: снизу вверх, слева направо, косой дугой, под которую не поднырнешь. Когда Джо будет в шаге, Спайк одним ударом разрубит его надвое… За два шага до врага Джо отрывается от пола и летит. Прыгает на пять футов, меч кроит воздух под его пятками. Всем весом тела Джоакин падает на Спайка. Тот вздрагивает, силясь устоять. Хватает рукой воздух. Обняв его за шею, будто девушку, Джо бьет рыцаря кинжалом в переносицу.

Графа Эрроубэка трясла крупная дрожь, когда Джоакин подошел к нему и взял за бороду беспалой рукой. Поднес кинжал к глазам графа, дал зрачкам расшириться от ужаса. Разжал пальцы, уронив оружие к ногам.

— Ну, милорд?.. Вы верите, что я служу Аланис?

5 декабря 1774г. от Сошествия

Море Льдов

— Как ты выплыл, брат? — спросил Потомок.

Ворон Короны полулежал в койке у печурки, завернутый в тряпье и шкуры, как куколка чертовой гусеницы, или как младенец в капусте. Корабль покачивался на волнах, и голова Марка стукалась затылком о стену. Лень встать, лень поесть, лень держать голову, чтобы не билась. Раскрыть рот и ответить Потомку — это еще ладно, можно справиться.

— Ну, как… Греб левой рукой, потом правой, потом снова левой… Иногда языком помогал.

По правде, Марк едва помнил свое плаванье с «Белой Звезды» на «Тюленя». Помнил, было идовски невыносимо холодно. До того холодно, что чувства наизнанку, и не поймешь уже, мороз или жар, или с тебя живьем сдирают кожу. Помнил, тело стало тяжелым, как из чугуна. Что в воде человек легче, чем на суше — наглое вранье. Марк весил, как вагон кирпича. Где взял силы вытащить себя на поверхность? Кто ж его знает. Наверное, боги помогли, Праматерь Глория пособила. Еще помнил черную трубу. Ничего кругом себя не видел, кроме темени: густой, твердой, непрошибаемой, как стена колодца. Только где-то вдали пятнышко неба и на фоне его — паруса шхуны. От графского флагмана до «Тюленя» было от силы двести ярдов, а то и меньше, но казалось, паруса маячат под самым горизонтом. А потом они уменьшились, скособочились, и Марк смекнул: «Тюлень» поворачивает, выходит из строя. Как заорал тогда — вот это Марк хорошо помнил. «Нет! Нееет! Спасите, братья! Не бросайте!!!» Орал так, что чуть не выхаркал легкие через глотку. Хлебал обжигающую воду, кашлял, выл навзрыд — но продолжал орать.

— Если разобраться, то плыть было близко, — сказал Потомок. — Но вода — жуть, сегодня уже первые льдины видали. Да и ты — не рыбка морская…

— Сухопутная крыса. Так вы, морячки, говорите?

— Э, нет, брат, крысы отлично плавают. Видал бы ты, как они могут: сбежала по якорному канату, шасть в воду и пошла, пошла — за минуту уже из виду скрылась. А ты плывешь — ну, как ворона примерно.

— Благодарствую.

— Это я к тому: ты — молодчик, что выбрался. И хорошо еще, что быстро. Пробыл в воде не больше, чем минут десять. А если бы больше, то замерз бы с концами. Так боцман Бивень говорит, он чуток смыслит в медицине.

— Бивень?.. Вроде ж у нас судовой лекарь был… Куда подевался?

И тут Марк почему-то вспомнил руку. Так ярко возникла перед глазами, он аж поморщился. Мужская рука: широкая ладонь в перчатке, гербовый наруч с какой-то северной тварью, вроде шипастого кабана, кольчужный рукав со щитком на локте. Выше локтя ничего нет, только зазубренная кость торчит из среза. Марк повел мысленным взглядом дальше и увидел доски палубы в свежих красных лужах. Тело, вспоротое косыми бороздами. Другое, со вмятиной в черепе. Третье, у мачты. Этот еще жив: сидит, зажав ладонями брюхо…

— Что за тьма у вас тут случилась? — спросил Марк.

— Ооо! Ты, брат, многое пропустил. Знаешь, может, тебе и повезло, что ты этим временем в водичке плескался. В общем, дело такое. Когда тебя увезли на «Белую», графский лейтенант, что с людьми на шлюпках прибыл, позвал капитана и всех наших кайров на палубу. Вышли они, лейтенант и говорит: так мол, и так, граф Бенедикт Флеминг узрел святую истину. Император Адриан есть наместник богов на земле, и противиться ему — ужасный грех. Так что граф переходит на сторону святого владыки. Тогда кайр Джемис угрюмо так спрашивает: это как же понимать, тьма сожри? Флеминг, значит, предал милорда Ориджина? А лейтенант преспокойненько отвечает: это Ориджин предал императора, а также богов и всех честных людей. Кто не хочет быть заодно с этим еретиком — все ко мне! И при этом лейтенант сапогом вроде как черту на палубе рисует: кто хочет жить — сюда, кто хочет сдохнуть за Ориджина — на ту сторону.

Потомок даже встал, как стоял графский воин: упершись ладонями в поясной ремень, — и отчертил носком по полу линию.

— Дальше, — сказал темнокожий моряк, — помедлили все немного, вроде с мыслями собрались, и потянулись к лейтенанту. Один кайр, второй, третий. Не мудрено: они же вассалы Флеминга, а герцога Ориджина не все и в глаза-то видели. Но тут кайр Джемис говорит… Черт, аж мороз по коже, как вспомню его голос. «Северяне. Тысячу лет Агата хранит вас. Тысячу лет Ориджины учат вас сражаться. Если вы северяне, клинки из ножен!» Когда он сказал, всех пробрало. Но одумались не все, только четверо кайров встали рядом с Джемисом, и еще их греи. А по ту сторону — мечей двадцать, среди них кайров примерно дюжина. Тогда началось.

Потомок рассказывал, сверкая глазами и иногда от возбуждения сбиваясь на шепот. В первые же секунды умерло человек пять: самые дерзкие из людей графа и самые невезучие из Джемисовых. Предателей было вдвое больше, но узкая палуба не давала им развернуться и реализовать преимущество. Лейтенант понял это, одернул своих людей. Вместо свирепой атаки, они принялись планомерно теснить воинов Джемиса. Сражаться можно, пока есть хоть какой-то простор для маневра. Едва людей Джемиса прижмут к борту — все, конец. Они защищались изо всех сил. Джемис и Мой бились, как черти. Вокруг них был кусок мертвой земли: кто вступал в него — ложился. Но и оставить Джемиса в покое не могли: все помнили, что у него есть Предмет. Дай кайру время — он вытащит из-за пазухи Перст и всех сожжет на месте. Так что люди графа кидались на него один за другим, а он их рубил в капусту. Самые лучшие могли выстоять минуту, не больше.

Однако, если посмотреть в целом, дело Джемиса все равно было пропащее. Уже погибли пять греев из его отряда и два кайра: одному выпустили кишки, второму разнесли челюсть. Вокруг Джемиса осталась горстка людей, и те выбивались из сил. Воины же лейтенанта сменяли друг друга и получали передышку. А четверо графских мечей тем временем присматривали за капитаном Бамбером и моряками, чтобы те не делали глупостей. Но кто-то, раненый в бою, завопил особенно жутко, и графский меч обернулся на крик, и капитан Бамбер сделал-таки глупость: схватил багор и огрел предателя по шлему. Тот вырубился, а остальные трое кинулись на Бамбера, но он вместе с боцманом и матросами сбежал вниз, в трюм. Люди графа бросились следом, уверенные в победе. Они — опытные бойцы, к тому же в кольчугах, а люди Бамбера — матросня без брони и нормального оружия. Но в трюмах тесно и темно, и вояки ориентировались там куда хуже моряков. Их подстерегали, кололи сзади, подсекали ноги, плескали в рожи кипятком, сталкивали в люки. За несколько минут их перебили, но и команда «Тюленя» понесла потери. Погиб штурман Хоппер и приятель Потомка Соленый, и судовой врач. Остальные вооружились кто чем мог и ринулись на палубу.