– Стало быть, и военный советник – лорд Десмонд Ориджин – в их числе?

– Так точно.

– Он рассказал сыну! – вскричал Бэкфилд. – Я говорю вам: Ориджин! О-ри-джин!

Марк поднялся и пожелал офицерам доброй ночи. Уитмор приказал адъютанту проводить его в спальню. Ворон задержался в дверях и спросил мимоходом, как о неважной мелочи:

– Капитан, я забыл сказать пару слов Инжи Прайсу… Где он сейчас?

– Ха. Ха, – раздельно произнес Бэкфилд.

– Согласен с майором, – сказал капитан. – Вы скажете Прайсу все, что угодно, но в нашем присутствии.

Дорога из Фаунтерры в Лейксити на Дымной Дали

Луиза оказалась права: те два охранника, нанятые ею, – бараны. Одного звали Бад, другого – Хет. Они были крестьяне, братья, обоим около двадцати. У каждого имелось по мечте. Бад грезил рыцарством: вот послужу торговке, заработаю деньжат, куплю амуницию – и попрошусь к какому-нибудь сиру в оруженосцы. Хет мечтал жениться на мещаночке, непременно хорошенькой и с деньгами. Воодушевленные своими грезами, братья упражнялись по утрам. Один держал щит, второй лупил по нему дубиной или обухом топора. Потом боролись и тузили друг друга, распугивая воплями окрестных ворон. Бад считал: чем сильнее он будет, тем лучшего рыцаря заполучит в хозяева. Хет считал: хорошенькие мещаночки любят крепких парней.

Джоакин попытался развеять их заблуждения. Двадцатилетний селюк ни одному рыцарю даром не нужен, в оруженосцы берут благородных мальчишек лет двенадцати-четырнадцати. А хорошенькие мещаночки с приданным достаются купцам, цеховым мастерам или обедневшим лорденышам. Бад с Хетом дружно набычились, поиграли желваками, и старший – Бад – пробурчал: «Не учи ученых! Сами знаем, как лучше!» Джо больше не поучал – знаете так знаете.

Еще у Бада с Хетом имелась сестра Салли, тоже работала на Луизу – куховаркой. Салли была редкая дурнушка, прямо даже былинная – впору легенды слагать. Однако Бад с Хетом горячо, наперегонки защищали ее достоинство: «Не смей пялиться на нашу звездочку! Будешь к ней цепляться – все ребра пересчитаем!» Смех и грех…

А Джоакин теперь любил неспешные утра. Проснуться попозже, взять у Луизы чашку чаю. Сидеть, свесив ноги из фургона, завернувшись в одеяло, вдыхать приятные запахи будущего завтрака, с усмешкой глядеть, как тузятся братья-идиоты… Джо чувствовал умиротворяющее превосходство. Оно лучше всего выражалось фразой: «Я уже свое отвоевал». Сказано сильно, веско, благородно. Слышится фоном отзвук былых баталий, победные кличи триумфаторов, стоны сотен поверженных врагов. Встают за плечами тысячи миль пройденных военных дорог, падает на лицо тень давно взятых бастионов. «Навоевался – и будет. Пора отдохнуть. Пускай теперь молодежь…» Без похвальбы, без звона – но красиво. Виски тронуты инеем седины, неулыбчивое лицо вспахано морщинами, в глазах навек застыла пережитая боль утрат. Да, без лишних слов: я повидал жизнь.

Джо наслаждался ролью ветерана. Что вынес он из прошедшего года? Не громкую славу, не титул или чин, но то, что и должен был вынести мудрый человек: опыт. Право глядеть с высоты пережитого, возможность различать чужую дурость, великодушно предостерегать от ошибок. И самому, конечно же, избегать их. Не встревать в заведомо проигранные битвы; не делить дорогу с людьми, которых ждет Звезда.

Вспоминая Салема и Подснежников, Джоакин злился на них. Надо же быть такими баранами! Говоришь, что дело безнадежно, – не верят. Упираются так, словно что-то понимают в войне и политике! Вот и поглядим в итоге, кто окажется прав!

Бывало, он жалел обреченного вождя и Бродягу, и Лосося, и Билли. Но вспыхивала злость, защищала сердце от когтей печали. Они – дураки. Сами виноваты. Я не могу жалеть каждого идиота! Я сделал для них, что мог, но попусту лить слезы – это не по мне. Хотели жить – слушались бы моих советов!

Джоакин порой вспоминал и Аланис. С высоты новой своей мудрости он чувствовал к ней не любовь и не обиду, но удивление: боги, какая же дура! Как можно настолько не ценить жизнь, чтобы с тяжелым ранением скакать днями напролет? Чтобы высмеивать и унижать своего единственного – последнего – помощника?! Нужно было бросить Аланис. Она бы померла, в том была бы справедливость и польза для человечества. Если кромешные дураки так рвутся на Звезду, то пускай себе идут: земля останется умным людям.

Джо все чаще поглядывал на Луизу. Не то, чтобы особо желал ее, но сам вид Луизы – бойкой, успешной, пышущей здоровьем – наводил на мысли о прелестях семейного очага. А что, может, и вправду пора жениться? Повоевал уже, мир повидал, деньжат заработал. Не обзавестись ли домом да семьею? С женщиной всяко теплее, чем одному. Дети, говорят, тоже со временем становятся в радость. А дальше бродить по миру, искать – чего? Любви? Дважды находил уже – оба раза кончилось слезами. Славы? Да есть ли она вообще?! Ведь глянешь издали: непобедимый Ориджин, прекрасная герцогиня Альмера, великодушный вождь Салем. А подойдешь ближе – увидишь хилого болезненного мерзляка, злобную уродину, безголового придурка-самоубийцу…

Если бы все шло и дальше своим чередом, то за время пути до Уэймара Джо утвердился бы в своем новом мировоззрении. Принял бы решение остепениться, женился на Луизе либо на какой-нибудь уэймарской мещаночке, или на доброй девушке, какую подыскала бы его мать. Спустя несколько лет рассказывал бы детишкам о том, как «отвоевался», в каких великих событиях поучаствовал, с какими людьми послужил под одними знаменами. Джо делился бы с сыновьями своей выстраданной мудростью: не лезь, мол, на рожон, слава того не стоит, да и вообще нет ее, все славное на свете – мишура… Дети слышали бы сквозь словесную обманку истинный смысл отцовской речи: с опытом приходит надменность. Они страстно хотели бы стать такими же циничными ветеранами, как папа, и с юных лет рвались бы в бой, и может, выслужили бы себе рыцарское звание, лейтенантский чин. А может – как знать – сложили бы головы в сваре каких-нибудь феодалов…

Но, видимо, боги еще имели планы на Джоакина Ив Ханну. Ленивый циничный дезертир не отвечал их задумке. Богам требовался герой.

* * *

Дорога из Фаунтерры в Лейксити слыла позором Земель Короны. Не секрет, что по весне все дороги плохи: земля раскисает, колеи наполняются водой, тракт превращается в болото. Инженеры и строители борются с этим, как могут: усыпают дорожное полотно щебнем, выстилают половинками бревен, поднимают на утрамбованные насыпи, на которых не задерживается вода. Дорога в Лейксити, однако, не поддавалась никаким ухищрениям. Проходящая по низинам, она собирала в себя все сточные воды. Насыпи размокали, как замки из песка, щебень тонул в грязи, а на бревенчатый настил не хватало денег из-за большой протяженности тракта. Дорога оставалась пыточным инструментом Темного Идо. Лошади увязали в болоте и выбивались из сил. Телеги застревали так, что приходилось сутками торчать на одном месте, дожидаясь солнечного дня. Пешие даже думать не могли, чтобы весной пройти эту дорогу. В деревнях тех мест бытует даже пословица: «Решил дойти до Дымной Дали» – это значит, затеял что-то безнадежно неподъемное.

Время от времени тот или иной император высочайше повелевал министерству путей уладить проблему. Министерство поручало Университету разработать новый способ настила дорог. Университет, потратив уйму средств, предлагал проект. Министерство ужасалось, но бралось за воплощение (императорский указ, как никак). По ходу обнаруживалось, что денег требуется еще больше той горы, какая предполагалась проектом. Строительство замирало. Министр, дальновидно ожидая владыческого гнева, выбирал среди подчиненных козла отпущения. Владыка гневался, козел отпущения лишался места, остатки средств разворовывались… а дорога так и оставалась болотом.

Стоит заметить, по здешним меркам, Луизе и ее фургонам повезло. Зима была не слишком снежной, март – не особенно сырым, телеги увязали всего на полфута, а не по ступицы, и делали милю в час, но все ж ползли, не стояли. Джоакин в своем самосозерцании даже радовался малой скорости хода. Приятно было не торопиться: пусть молодые дурачки скачут, сломя голову, а мудрые люди знают цену покою… Но вышло так, что фургоны Луизы-торговки нагнал отряд всадников, не принадлежащих к породе мудрецов. Всадники спешили.