– Миледи, я могу что-то сделать для вас? – осторожно спрашивала Мира.

– Благодарю за заботу, дитя мое, – отвечала графиня с тем оттенком вежливости, который почти граничит с презрением.

После дня библиотечных раскопок Мира хотела было рассказать ей о находках – о безумном Шуте и мертвом бароне из Южного Пути – но остереглась. Леди Сибил наверняка не одобрит этих розысков, а уж тем более – того обстоятельства, что в них по случаю оказался посвящен секретарь императора.

А после прогулки в саду Люмини Миру переполняли чувства. Был азарт открытий и радость общения с умным собеседником, каким оказался Итан, и удивление от странных рассказов Бекки Южанки, и тревожные сомнения, связанные с императорским кузеном. Девушку распирали изнутри противоречивые впечатления, хотелось… нет, просто необходимо было поделиться всем этим с графиней! Вот только она не находила, с какой стороны подступиться к разговору. Начни Мира с Адамара и своих подозрений – леди Сибил разгневается, что девушка ослушалась ее. Расскажи о Бекке и будущем браке владыки – графиня непременно вспомнит аудиенцию и станет раздражительна.

Случай разрешил сомнения. После ужина горничная внесла очередной свиток с печатью, и леди Сибил протянула за ним руку, но служанка осторожно предупредила:

– Миледи, это письмо передано для леди Глории.

– Что?..

Графиня повертела свиток в ладони, явно подумывая, не прочесть ли, но все же отдала Мире. Девушка взяла его с беспокойством, скорее радостным, чем тревожным, но и с оттенком печали. Письмо! Всю жизнь ей некому было писать письма и не от кого ждать их. Большинство знакомых Миры были неграмотны, да и жили с нею в одних стенах. Единственным ее адресатом был отец. В свое время он взялся обучить дочку искусству сложения посланий. Они писали друг другу, находясь в разных помещеньях одного замка. «Милостивый лорд, желаю Вам здравия и благоденствия», – начинала она и улыбалась своей притворной строгости, а заканчивала: «Писано в горнице замка Стагфорт, в час вечернего розового солнца», или так: «Свои строки скрепляю печатью в день такой-то, года такого-то от Сошествия, вскоре после закрытия замковых ворот».

Итак, письмо. Мира сломала воск и развернула лист.

«Дорогая леди Глория, — значилось в нем, – я рада нашему знакомству и хочу продолжить его. Буду счастлива, если Вы присоединитесь ко мне для конной прогулки в Егерский лес. Жду Вас завтра у Привратной часовни, при начале утренней песни. С надеждой, Южанка Бекка».

Мира подняла глаза. Леди Сибил глядела на нее с нетерпеливым любопытством, и Мира дала ей прочесть записку. Брови графини поползли вверх:

– Ты знакома с Беккой Лошадницей? Но откуда?

И Мира рассказала о встрече в саду во всех подробностях, исключая лишь проверку, которую она устроила, заявив о собственной смерти. Графиня всласть посмеялась над «медвежьим заговором» и остальными охотничьими баснями Миры.

– Вот доверчивый дурачок этот Адамар! Не иначе, на каком-то турнире ему хорошо досталось булавой по шлему!

Однако о Бекке графиня отозвалась без особого восторга:

– Дитя мое, Лошадница – не то знакомство, в которое стоит вкладываться.

– Отчего же?

– Ее манеры кое-кто счел бы вызывающими.

– Поначалу и я так подумала. Но на самом деле, Бекка – добрая, живая, интересная. Поверьте, миледи! К тому же, она – одна из лучших невест. Возможно, к зиме она станет императрицей!

Сибил фыркнула.

– Не очень-то рассчитывай на это.

– Почему, миледи? – Мира почувствовала обиду за свою новую знакомую. Она не знала двух остальных претенденток, но была уверена, что Бекка во всем лучше их. – Она с Юга, принадлежит к роду Янмэй, она молода, но не слишком – все традиции в ее пользу!

– Как ты быстро поднаторела в этом… – сказала графиня с одобрительной насмешкой. – Да-да, у Бекки подходящий возраст и высокое происхождение… а еще две старших сестры, что уже не первый год замужем и не произвели на свет ни одного младенца.

Мира ахнула.

– Она… Бекка… бесплодна?

– Может, и нет. А может, и да. Вопрос в том, станет ли Адриан проверять это на своей шкуре?..

Мира отвела глаза, чувствуя горечь. Отец не раз говорил: «Человек не бывает кругом счастлив. Если чем-то боги наградили щедро, то в чем-то другом будет дыра». С Беккой выходило именно так.

Сибил заметила уныние Миры и смягчилась:

– Впрочем, я считаю, дурного не будет, если ты поедешь с нею. Коли она тебе в удовольствие…

– Да, еще как! – радостно воскликнула Мира.

– Не перебивай, – мягко отрезала графиня, но улыбнулась. – Я дам тебе мечника в провожатые… пожалуй, Вандена – он лучше других. И велю конюху подобрать кобылу попокладистей. Непременно проедься на ней сегодня, привыкни хоть немного. Завтра может случиться гроза. Опасно ездить в грозу на незнакомом коне.

– Конечно! Сир Адамар тоже так сказал, – с готовностью согласилась девушка.

Под южанкой был рыжий жеребец – молодой, порывистый, беспокойный. Норов ощущался в каждом его упругом движении, даже в горделивой посадке головы. Та легкость, с какою Бекка правила им, казалась непостижимой. Наездница не хлестала его, не вонзала шпоры в бока, не рвала поводья. Ей хватало легкого, порою незаметного движения, чтобы конь ощутил ее волю и покорился. Мира и сама была неплохой наездницей, могла провести в седле день, почти не ощущая усталости. Однако в сравнении с Беккой северянка казалась деревянной куклой. Тьма, да Бекка могла бы вовсе бросить поводья и читать книгу в седле, а жеребца лишь тронуть легонько пятками – и тот привез бы ее, куда нужно!

Они покинули каменный центр Фаунтерры, миновали предместье, заросшее мастерскими, тавернами и домишками бедняков, по узкому мосту пересекли приток Ханая и уже увидали невдалеке густую зелень Егерского леса, а Мира все не могла отделаться от чувства завистливого восхищения. Бекка держалась совершенно естественно, не красовалась и не стремилась произвести впечатления, от чего впечатление, впрочем, лишь усиливалось. В предместье южанка прибавила ходу, стараясь поскорее выбраться из клубка тесных улочек, а за мостом, когда последние лачуги остались позади, подъехала поближе к Мире и воскликнула:

– Обожаю этот миг! Город был – и не стало. Стояли вокруг стены, как вдруг раз – и ты на свободе! Речка – граница владений, город не вступает на чужую землю.

– Вы любите свободу? – спросила Мира.

– Я выросла в крепости среди Пастушьих Лугов. Если взобраться на верхушку башни и смотреть на юг, запад или север, то не увидишь ничего, кроме зеленого океана. А посмотришь на восток – увидишь дорогу сквозь океан и далеко, у самого края неба, другую крепость, примерно с зернышко гречки размером. Как же мне не любить свободу?..

– А давно ли вы в Фаунтерре?

– С тех самых пор, как мужчины перестали называть меня «прелестное дитя». У меня были пухлые щечки и барашливые кудряшки – так-то. – Бекка подняла ладонь к губам, прерывая саму себя. – Но постойте, коварная леди. Уж не собираетесь ли провернуть ваш давешний финт с расспросами? О, это было хитро! Я говорила все время, и ничегошеньки не узнала от вас!

Мира улыбнулась.

– И что же вы хотите узнать у меня?

– Расскажите о своей подруге!

– О Минерве из Стагфорта?

– Именно!

Северянка опешила. Рассказать о Глории Нортвуд, глуповатой дочке графини Сибил, за которую Мира выдавала себя – о, это не вызвало бы сложностей. Но рассказать о Минерве – то есть, о себе самой!.. Если вдуматься, то ведь никогда прежде ей не доводилось рассказывать о себе! Стагфортцы знали ее с младенческих лет, тут и рассказывать нечего, семья Нортвудов и Виттор Шейланд – также; слуги и воины Нортвудов не смели расспрашивать юную леди, а Ориджины и другие заезжие феодалы, которых Мира встречала несколько раз в Клыке Медведя, не интересовались ею. Обыкновенно весь ее рассказ о себе сводился к произнесению имени: Минерва Джемма Алессандра рода Янмэй, леди Стагфорт. Рад знакомству, миледи. Всего доброго, миледи.