— Сир Михаэль?

— Так точно!

— Пиковый туз в прикупе?

— Х-ха!

— Почему вы решили перейти ко мне?

— Вы же сами сказали: Галлард — еретик!

— Да, но воинская честь…

— Пф! Милорд, я вам так скажу: Галлард купил Векслера с потрохами. Отсыпал бочку серебра за присягу. А мне зачем служить тому, кто продается, как девка?

Эрвин хмыкнул:

— Остальные этого не знают?

— Генеральский сквайр Малкольм знал. Только заикнулся — его забили кнутами за клевету. Так что я молчал и надеялся: вот бы Праматери послали несчастье этим двум задницам — Галларду с Векслером. Ну, Праматери прислали вас.

— Что ж, добро пожаловать в северное войско, — Эрвин пожал руку Михаэлю. — Капитан Гордон, примите нового бойца.

Михаэль поднял палец:

— Милорд, позвольте заметить, вы чуток поторопились с благородством. Не надо было всех отпускать, а взять и допросить кое-кого.

— У меня остались все ваши раненые.

— А… Ну, нет — так нет… — Михаэль как будто расстроился. — Я-то думал, что пригожусь вам…

— Имеете ценные сведения? Так говорите же, не тяните!

Альмерец потупил взгляд:

— Сведения скверные, боюсь расстроить… Галлард знает, сколько вас. И знает, что подкрепления придут не скоро. Он не собирается сидеть в Эвергарде, а двинет всю армию вам навстречу — десять тысяч мечей.

— Навстречу?

— Да, милорд.

— Он что, уже завершил мобилизацию?

— Никак нет, милорд. Но сместил пункт сбора. Раньше все войска шли к Эвергарду, а теперь движутся к Воронову Перу — это крепость в пятнадцати милях отсюда, прямо на дороге, за лесом. Через два дня все будут там.

Эрвин еще не успел осознать всего смысла, но по лицам Джемиса и Гордона Сью уже уловил: дело дрянь. А Михаэль добавил:

— Это не все, милорд. Я же сказал: новости плохие, не обессудьте. Фарвеи прислали голубей. Они идут к Галларду на помощь.

Начало июня 1775 г. от Сошествия

Море Мейсона; герцогство Надежда

После такого унижения нельзя снова стать прежней. В годы Лошадиных войн шаваны захватили Алеридан и поглумились над сестрами герцога. Обе наложили на себя руки, не в силах пережить позора. Их хорошо охраняли, сестры не могли добыть не только оружия, но даже веревки. Они откусили себе языки и истекли кровью.

Аланис не была по-настоящему изнасилована, это давало ей некоторое право существовать. Это — а также цель, к которой она шла. Но как можно уважать себя после такого? Как теперь называть свое имя, видеть себя в зеркале, прикасаться к себе? Любое из этих действий вызывает мучительный, сжигающий стыд. Как дальше жить в мире, если рухнуло все, что давало опору? Ни титул, ни род, ни гордость, ни твердость характера не спасли от грубых мужицких рук. Рухнула вся защита. В любой час может явиться кто-нибудь — и взять тебя, как грязную уличную шлюху. Жизнь сломалась невозвратно. Прежнюю себя уже не вернуть!

Так думала Аланис Альмера первой ночью на корабле.

Спустя неделю она едва могла вспомнить эпизод, породивший эти мысли.

Покинув дельту Ханая, Пауль направил судно в море Мейсона. Порт Маренго с императорским военным флотом остался в десятках миль справа, Морровинд с купцами и рыболовами — слева. Корабль шел на юго-юго-восток, в сторону Леонгарда, насколько могла судить Аланис.

Первую ночь им везло — попутный ветер наполнял парус, умеренные волны щадили суденышко. Оно развило неплохую скорость, миновало Вильгельмовы острова и вышло в открытое море. Пауль велел не зажигать огней, и несколько встречных судов попросту не заметили лодчонку.

Но затем ветер начал шалить. Капризный, как избалованная девка, он дул порывами то с юга, то с запада. Судно — тупоносое, формой похожее на башмак, не рассчитанное на высокую волну — лавировало слишком неуклюже. Идти под парусом удавалось, но медленно. Пауль решил, что на веслах будет быстрее, и приказал матросам грести. Непрерывно.

День и ночь.

Гребцам не давали времени ни на сон, ни на отдых. Если кто-нибудь падал от усталости, его подменял солдат бригады — на час, не более. Если кто-то из команды проявлял недовольство, ему выкалывали глаз.

То было очень эффективное наказание. Лишившись глаза, человек может грести с прежнею силой, а старается вдвое лучше — поскольку боится потерять второй. Те же, кто провинился дважды и ослеп на оба глаза, старались еще лучше зрячих: ведь уже не имели права на ошибку. Следующей ступенью наказания была смерть.

Пятеро солдат следили за матросами. Командир вахты сидел на носу, отбивал такт и держал наготове Перст Вильгельма — на случай бунта. Четверо остальных прохаживались между скамьями, следили, чтобы каждый гребец работал в полную силу. Кто-нибудь из солдат всегда имел при себе шило. Ослепление производилось шилом, а не кинжалом. Кинжал имеет длинный клинок и, если жертва дернется, может поразить мозг. А это — нежелательный расход ресурса, ведь гребцов не так уж много. Чтобы никто из них не надумал выпрыгнуть за борт, матросов привязали к веслам. Двое воспротивились этому: напали на солдата и попытались задушить. Минутой позже они все-таки были привязаны, но уже слепыми.

Первый день матросы гребли исправно — кому охота лишиться зрения! Ночью начала сказываться усталость. И — жажда. Судно было создано, чтобы ходить по реке, на нем имелось только две бочки с пресной водою. Пауль жестко ограничил потребление воды: солдатам — четыре пинты в сутки, матросам — три. Это вызвало ропот — и пару выколотых глаз. И ночью, и следующим днем корабль с прежней скоростью шел на юго-восток.

Пятерка солдат-надзирателей регулярно сменялась, матросы на веслах — нет. Единственной уважительной причиной, чтобы перестать грести, был обморок. Когда какой-нибудь матрос падал без чувств, солдат с помощью шила проверял — не играет ли. Гребцу протыкали щеку, он не дергался и не издавал звука — значит, все взаправду. Его отвязывали и бросали на палубу. Солдат бригады занимал место у весла — до тех пор, пока обморочный не начинал шевелиться. День и ночь командир вахты выстукивал один и тот же ритм, без поблажек. К середине вторых суток каждый матрос на борту лишился хотя бы одного глаза.

Первое время Аланис не было дела до гребцов. Мучительный стыд, а также слабость от потери крови делали ее глухой ко всему вокруг. Но пришел час, когда она заметила происходящее.

Конечно, она умела рассматривать людей как ресурс. Богатство и величие Дома Альмера, роскошь дворцов, высота крепостных стен — все в конечном итоге оплачено человеческими жизнями. Ни Аланис, ни кто-либо из ее рода не заблуждался на сей счет. Отец учил ее расходовать людской ресурс разумно: чем дольше проживет скотинка — тем больше проку принесет. Крестьяне, как и волы, предназначены пахать. Любить их не нужно, но стоит беречь — чтобы вспахали как можно больше.

На этой лодке дело обстояло иначе. Сравнение с тягловым скотом здесь никак не годилось. Лодка была печью, матросы — дровами. Одноразовым ресурсом, который в ходе применения будет истрачен. Пауль сжигал их без малейшей экономии.

Не жалость или сострадание, или что-либо подобное… Но ей стало дурно от этой картины. Она сказала Паулю:

— Командир, дайте им поспать.

— Зачем?

— Если будут отдыхать, то дольше прослужат.

— До Леонгарда их хватит. Я рассчитал.

Однако Пауль ошибся — он не учел перемены погоды. На третьи сутки случился шторм.

Сначала ветер сменился на попутный, и полуживые матросы с надеждой подняли головы: пойдем под парусом?.. Однако ветер быстро усилился, темные тучи заволокли небо. Молния вспорола горизонт, громыхнул гром. Гребни волн покрылись белыми барашками, вода обрела цвет черненого железа. А затем — началось.

Волны лупили, будто молот. Захлестывали палубу, сбивали с ног. Судно скрипело и стонало под ударами, неуклюже зарывалось носом, черпало воду. Не успевало вынырнуть, как получало новый удар. Доски трещали так, что казалось, лохань вот-вот переломится надвое. Команда изо всех сил держала ее носом к волнам. Удар такой силы, полученный в борт, опрокинет и потопит их. Беда была в том, что судно очень плохо слушалось штурвала: валы поднимали его над водой, руль обнажался и становился бесполезен.