— Рулите веслами! — Командовал Бурый. — Левые — в воду! Ррраз! Левые — ррраз! Сушим!.. Прравые — в воду!..

Веслам доводилось несладко. Волны вырывали их из рук гребцов, сталкивали лопастями, крушили друг о друга. Но, отталкиваясь веслами то с левого, то с правого борта, лодка кое-как держалась против ветра.

Аланис по звукам судила о происходящем. Сидя в своей каюте, она видела немногое, но звуков хватало, чтобы представить идову тьму на палубе.

— Воды по колено! Черрпаем! Швея, Череп, Мел — ведррра…

Приказы заглушал скрип досок и грохот волн, и барабанный стук ливня. Поверх всего гремели дикие раскаты грома.

— Верревкууу! Кабана смыло!..

— Палец — к штурвалу!

Треск, грохот, гром…

Аланис разулась и подкатала до колен капитанские штаны.

— Помоги мне, Светлая Агата.

Распахнула дверь и вышла на палубу.

Ливень ударил с такой силой, что она ослепла и задохнулась. С трудом устояла на ногах, за миг промокла до нитки. Продрала глаза, прикрыла ладонью от струй дождя, кое-как рассмотрела корабль.

Вода волнами ходила по палубе. Несколько солдат бригады вычерпывали ее. Гребцы под управлением Бурого держали корабль против ветра:

— Левые — суши! Пррравые — ррраз! И — ррраз!

Пауль стоял у мачты, привязанный к ней. Но остальные бойцы бригады привязаны не были — веревки истратились на гребцов. При ударах солдаты цеплялись за все, что подворачивалось под руку. Каждый на борту, кто имел глаза, смотрел вперед — встречал волны. Никто не видел, как Аланис вышла из кормовой каюты. Обеими руками цепляясь за поручни, она стала подниматься на ют. Ступени заливала вода, Аланис дважды поскальзывалась, падала на колени. Но все же дошла до верха, когда над палубой разнесся треск дерева и тут же — истошный крик. Она взглянула. Одно из весел по левому борту болталось, как щепка: волна сломала его пополам. А обломок вывернулся из рук гребца и ударил его прямо в лицо. Матрос закрывал лицо руками, из-под которых лилась кровь. Он выл, другие смотрели.

— Дерржать! — Заорал Бурый. — Левые — ррраз!

Но матросы, испуганные криком, пропустили волну. Удар пришелся под углом, судно накренилось, палуба вылетела из-под ног Аланис. Она повисла на поручнях, ища взглядом…

На юте имелось рулевое колесо под навесом от непогоды. Навес уже был сломан и смыт, остались четыре столбика, на которых он держался прежде. Между столбиков стоял у штурвала Палец. Когда судно легло под ударом, он вцепился в колесо и устоял на ногах. Аланис выпустила поручни — и полетела через ют. Стукнулась о столбик, оказалась за спиной Пальца, схватилась за его ремень.

— Ты чего здесь?! Пошла вон!

От натуги она скрежетнула зубами. Подтянулась на левой руке, придвинулась к Пальцу, правой вытащила у него из ножен кинжал.

— Сука!

Его никто не услышал: новая волна ударила прямо в борт. Судно завалилось набок. Палец повис на штурвале, Аланис — на нем. Босой ногой нашарила столбик, уперлась — и ударила клинком. Все побелело во вспышке молнии. Кинжал, вошедший по рукоять. Спина Пальца, выгнутая от боли. Руки на штурвале мертвой хваткой. Он не мог ничего. Разожмет руку — умрет, закричит — никто не услышит. Возможно, он и кричал. Аланис выдернула нож и ударила снова, наискось, целя в почку. Тело солдата от напряжения стало твердым, как железо. Потом обмякло и оторвалось от рулевого колеса. Он соскользнул по мокрой палубе и исчез за бортом. Аланис упала на столбик, змеею обвилась вокруг него. В недолгой передышке между волнами корабль начал выравниваться. Она нащупала палубу, встала потверже, крикнула:

— Пальца смыло! У штурвала никого!

— Муха — к штурвалу! — немедленно отозвался Пауль.

Затем обернулся, посмотрел на нее.

— Волна идет. Бери штурвал!

— Я?..

А кто еще? Муха карабкался по ступеням, то и дело поскальзываясь. Он доберется не сразу, а волна — вот, рукой подать!

— Левые — ррраз! Левые — ррраз!.. — понукал гребцов Бурый. Лодка разворачивалась носом к волне, но — недостаточно быстро.

Аланис схватила рулевое колесо. Искрой мигнула заманчивая мысль: крутануть в другую сторону, подставить борт волне. Кануть на дно вместе со всеми подонками. Те сестры герцога так бы и сделали, если б могли… Однако путь нужно пройти до конца.

Она всем весом налегла на штурвал. Удар был силен, но гораздо легче предыдущего. Аланис устояла на ногах.

— На кой ты здесь?! — Заорал Муха. — В каюту!

Отнял у нее штурвал, уставился на собственные руки:

— Что за черт! Колесо в крови!

— У меня швы разошлись, — Аланис показала трехпалую ладонь. Кровь вовсю текла из обрубков.

— В каюту, живо!

Аланис забинтовала ладонь. Переоделась, что было непросто при такой качке. Перевязала руку наново — прошлые бинты успели насквозь пропитаться кровью. И позволила себе ощутить нечто вроде радости.

Ее злое торжество длилось недолго: ровно до той минуты, когда кончился шторм. Пауль построил всех на палубе и сосчитал потери. Одному матросу веслом размозжило лицевые кости, Пауль прикончил его. Другому вывихнуло руку, но он поклялся, что сможет грести и одной рукой, сможет даже корпусом — только к веслу привяжите. Трех солдат бригады смыло за борт. Четвертый — Череп — так ударился о мачту, что переломал ребра. Но все это были мелочи.

Обшивка правого борта разошлась и дала течь. Трюм быстро наполнялся водой.

— До Леонгарда пятнадцать миль. Дойдем, — сказал Пауль. — Матросы — весла. Бурый — следить, Муха — штурвал, остальные — черпать.

Никто не верил, что дырявая лохань выдержит пятнадцать миль. Но никто и не подумал о возражениях. Полумертвые матросы выжали из себя последние соки и начали грести. Бурый застучал такт, Пауль лично зашагал меж гребцов с шилом за поясом. Солдаты бригады нырнули в трюм. Аланис спряталась в каюте. От перенапряжения и потери крови ее колотил озноб. Трудно было стоять на ногах. Она шлепнулась на койку и долго смотрела в кормовое окно. Волны улеглись, беззаботная лазурная вода искрилась под солнцем. Тучи унеслись на юг, и ничто уже не напоминало недавний идов котел. Кроме одного: скорости судна. Теперь оно шло медленно, тяжело, неуклюже, будто утюг в руках горничной-неумехи. Пятнадцать миль займут целый день, а то и ночь. Нет, так долго — не продержаться.

Внезапный страх накрыл ее при мысли о смерти. Прежде Аланис не была трусихой, но сейчас ощутила себя хрупкой, изломанной, жалкой. Смерть как будто становится сильнее, когда сама ты — настолько слаба. И очень жаль — аж до слез жаль: не вернуть уже Альмеру. Не пройти путь до конца. Подохнуть ничтожной калекой.

Аланис взяла было пудреницу, когда ее позвали.

Пауль встретил неясным блеклым взглядом из-под век. Он часто смотрел вот так тускло, будто в глазницах — стекляшки вместо глаз.

— Что ты делала на палубе?

Нельзя врать Паулю, это она усвоила. Но если пройти в шаге от правды…

— Хотела увидеть чью-нибудь смерть.

— Имела предпочтения?

— Да, командир. Солдата бригады. Как дохнут матросы, я уже видела.

— Насладилась?

— Вполне.

Теперь он может спросить: «Ты убила Пальца?» — и она, вероятно, не сумеет солгать. Тогда он выколет ей глаза — что, в сущности, не так уж важно, если все равно скоро на Звезду.

Но он не спросил, а приказал:

— Иди в трюм, черпай.

Воздух в трюме был сыр, тяжел и удушлив. Казалось, вдыхаешь кислое вино из бочки. Воды стояло по пояс, в ней колыхались грязь и помет. На ящиках выше уровня воды теснились крысы, одна плавала кверху брюхом. Ведрами, котелками, мисками солдаты наливали воду в бочки, затем выкатывали на палубу и опорожняли за борт. Аланис взяла миску и принялась за работу. Шло медленно: ее шатало, приходилось держаться за бочку одной рукой.

— Быстрее, — поторопил ее кто-то.

Она стала работать быстрее.

Время то ли ползло, то ли летело. Миновал час или четверть — не понять. Зато легко было заметить уровень воды: она прибывала. Поднялась на дюйм, второй, третий. Достала до ребер, а Аланис-то отнюдь не мала ростом. Крысы с ящичных островков тревожно следили за водою.