— Распределение, — поправил Джо.

— Сам знаю! Много стрелять будем — красиво, весело. Хотите поглядеть, ну?

Лаура скомкала поводья:

— Извините, милорд, но стрельба напомнит мне битву при Флиссе — одно из самых жутких зрелищ в жизни. Людская жестокость рвет мое сердце на части.

— Ну, пускай… А пиршество? Мы сейчас поговорим со Льдом, и сразу на обед. Будет фазан на вертеле, перепела в грибной подливе, потом еще этот… тоже очень вкусный. Пойдемте, ну!

Она коснулась края черного платка:

— Я в трауре, милорд. Избегаю жирной, сладкой и чрезмерной пищи.

— Тьфу! Ну, что тогда… Сами-то скажите: вы бы куда пошли?

— На вечернюю службу, милорд. Каждый день молюсь за упокой души моего Галларда.

— Тогда я с вами! Можно, да?

— Кто запретит честному человеку посетить богослужение?

— Ага, миледи, очень люблю храмы. Была со мной история еще в юности. Как-то в церкви я увидел монашку…

Джоакин закатил глаза. Рассказ о послушнице он слышал раз в десятый, и с каждым разом звучало все романтичней. Мартин полюбил юную монашку чистейшим эмилиевским чувством и ничего иного не желал, кроме молиться с нею бок о бок. Но даже того не дала им злодейка-судьба… Джоакин задумался, как помешать слезливым речам Мартина повлиять на душу Лауры. Учитывая траур, она уязвима к такому подходу.

— Придумал! — воскликнул Джо. — То есть, я вспомнил кое-что. Нынче — ваше дежурство.

— А я уже того, отдежурил, — рассмеялся Мартин.

— Как так?

— Да запросто: клетку отпер, косточек бросил, по голове погладил. Она от радости заскулила и давай жрать. Все в порядочке, как говорит мастер Сайрус.

Джоакин прикусил губу. По старой памяти ему казалось, что дежурство у Ионы смутит милорда. Но после воскрешения графа волчица-то стала шелковой. Всему покорялась, не говорила острых слов, давала себя гладить и даже чесать собачьей щеткой. Мартин полюбил ходить к ней и подкармливать костями, взятыми из довольства охотничьих псов.

— Хорошо, когда порядочек, — буркнул Джоакин.

Они проехали стан закатников, которые готовили сытный обед. Теперь-то каждый обед был сытным. У всех, кто пережил осаду Уэймара, появилась новая страсть: кушать от пуза. И закатники, и шейландцы, и даже беломорские кайры готовили теперь с излишком и не вставали из-за стола, не набив брюхо до отвалу. Говорили: «Хорошо едим», «Избранный кормит на славу» — и это значило: «Теперь мы побеждаем!»

Мартин довел до конца рассказ о монашке.

— Какая печальная история, милорд… — Огромные глаза Лауры налились влагой сострадания.

Джоакин не сдержался:

— Лорд Мартин всем ее рассказывает.

Этим он навредил только себе. Лаура сухо спросила:

— А вы о чем любите рассказывать, сир сердцеед? Наверное, о девушках, которых совратили?

Джо шмыгнул носом. Его состязание с Мартином почти зашло в тупик. Юная вдова являла образец чистоты и невинности, потому добиваться ее следовало достойными методами. И Джо, и Мартин сразу отвергли такие пути, как взять Лауру силой, напоить или разыграть в карты. Также отбросили идею дуэли: проигравший умрет от Перста, победителя придушит граф, а Лаура достанется кому-то третьему. Попробовали честно, по-мужски обсудить ситуацию. Джоакин привел аргумент: жестокие женщины изранили его душу, точно чучело для тренировки мечников. Аланис и Иона нанесли ему увечья, которые исцелит лишь бальзам девичьей любви. Мартин возразил: Лаура — агатовка, такая же, как Иона и Аланис. Джо парировал: если Мартин считает, что Лаура такая же дрянь, то не ценит и не заслуживает ее. Вот Джоакин с первого взгляда узрел: Лаура — совсем не такая! Мартин ответил:

— У тебя любовница — трупоедка, вы с нею вместе жрали мертвечину. А теперь этим же ртом хочешь целовать Лауру?..

Словом, они так и не достигли согласия. Сошлись на том, что каждый будет ухаживать как сможет и не мешать другому. Пускай победит сильнейший.

— Какой кошмар! — выдохнула леди Лаура. Они приблизились к замку.

Нос лорда Мартина не ошибся: замок горел. Черные хвосты дыма вставали над башнями, пламя быстро растекалось по бревенчатым стенам. Шаваны роились вокруг замка, метались по галереям, ныряли в ворота. Прежде, чем огонь охватит крепость, они спешили вынести как можно больше добычи. Для ускорения дела многое швыряли прямо со стен: мечи и топоры, куски доспехов, дамские платья, охотничьи трофеи дождем летели на берег. Из ворот спешно выносили содержимое подвалов: бочки эля и ханти, окорока и колбасы, гроздья вяленой рыбы. Ганты криками понукали шаванов:

— Торопитесь, Червь вас сожри!

Лихие перстоносцы — ханида вир канна — спокойно наблюдали грабеж с высоты конских спин. Им не было нужды лично таскать добычу: в любом случае, их не обделят. Для забавы они сбивали Перстами птиц, разлетавшихся из замковой голубятни. Несколько слуг бросали в реку обугленные трупы — надо полагать, бывших хозяев замка.

— Ужасно… — повторила Лаура, закрыв ладошкой глаза.

Джоакин никак не мог согласиться с нею. Сожжение замков — одна из самых мудрых и человечных идей Избранного. Большая армия требовала снабжения: денег, провианта, фуража. А шаваны, кроме того, жаждали добывать трофеи. Для сынов Степи мародерство — главная прелесть войны. Потому нельзя было совсем запретить грабеж: без него шаваны бы взбунтовались, а альмерцы и закатники начали голодать. Но мудрый граф Шейланд направил шаванский произвол на тех, кто заслуживал наказания. Он запретил трогать крестьян и мещан, зато отдал на расправу замки лордов. Нельзя придумать ничего более справедливого! Нортвудские лорды — сволочи, как большинство феодалов. К тому же, они — враги Избранного, союзники Ориджина. А простолюдины настрадались от благородных кровососов. Граф Шейланд принес людям избавление!

— Уж да, — одобрительно молвил Джоакин.

Мартин привстал в стременах:

— Глядите: хоронят кого-то!

— Зарывают паразитов.

Джо улыбнулся, представив себе здешнего барона. Наверное, тот был жирным, грубым, тупым боровом, который только и делал, что пировал за счет честного люда. Теперь лег в могилу — туда и дорога!

— Да нет, я не про то. Лошадники своих провожают!

Мартин указал в другую сторону. В центре шаванского стана, поблизости юрты самого Гной-ганты готовились пять погребальных костров. На темных кучах хвороста лежали головами к востоку мертвецы. Руки каждого были сложены на груди, в одной зажат кнут, в другой — меч. Правда, среднему покойнику пришлось обойтись без кнута, поскольку руки у него недоставало.

— Их сожгут?.. — прошептала Лаура. — Какая жуткая традиция!

— И исполнена дурно, — заметил Джоакин. — Нарубили бы дров — вышло бы больше жару. А хворост кончится в два счета, мертвяк не сгорит до конца.

Девушка зажала рот ладонью, Джо понял оплошность и сменил тему:

— Любопытно, кто они такие? Прямо в центре, столько важности…

Он повернул коня к группе шаванов, которые готовили церемонию. Всем заправляла рыжая лучница — Чара. По ее приказу другие всадники надевали шпоры на сапоги мертвецов.

— Здравия, сударыня. Не скажете ли, кем были эти воины? Они погибли при взятии замка?

Чара глянула искоса и промолчала.

— Сударыня, вы либо не слышали, либо не поняли: я обращался к вам.

Лучница посмотрела Джоакину прямо в глаза, исключая любую ошибку. Затем молча вернулась к делу.

Чего скрывать: злила его эта дамочка! Чара была для Пауля тем же, кем Джоакин — для графа Виттора. Лучшие стрелки двух армий могли бы стать товарищами по оружию. Правда, это было бы чуток зазорно для Джоакина: ведь он теперь рыцарь, а Чара — простая шаванка. Да и в бою она должна быть хуже его: женщина все-таки… Но Чара вела себя так, будто она — легендарный воин, а путевец — чистильщик сапог.

— Наглая стерва, — буркнул Джоакин.

Мартин посмеялся:

— Эк она тебя! А нечего было спрашивать, и так ясно, кого хоронят.

— Не хоронят, а сжигают. Что же вам ясно, милорд?

— Ханида — вот кого. Видел дохлика без руки? Это ее оттяпали вместе с Перстом.