Наверное, он просто струсил. Или растерялся. Или переосторожничал. Или выбор оказался слишком трудным. Он и сейчас не решился бы уйти из семьи — Нуца решила за него. Но за Машей тогда стал присматривать. Облегчал работу как мог, следил, чтобы обедала, теплым словом старался… но Машка не видела — вся в своём горе. Не нужен он был ей… на хрен не нужен! И никогда не был! Но она справлялась — до поры, а потом он стал действовать, потому что слишком уж все затянулось, в лучшую сторону изменений не наблюдалось, скорее — наоборот.

Шония купил путевку и собирался сам рвануть следом — хотя бы на пару дней, на день. Не склонять к интиму — вызвать на откровенность, разговорить и может быть помочь пережить. Но потом решил, что этого не требуется — Маша путевке обрадовалась и сразу на неё согласилась. И отлегло от души, полегчало… Его тоже выматывало это её состояние. Решил дать ей отдохнуть от всего и всех — и от себя тоже.

Сейчас сидел и соображал… В данный момент болело не за Машу, а за Нуцу. Болело, бл*дь, так…! Совесть, наверное. Встал и пошел… не знал сам — зачем, что скажет? Она уже вымыла посуду, убрала со стола… Да повеситься ему, что ли?!

— Что ты хотел? — прозвучало сухо и официально.

А хрен тебе! Скажу все, что считаю нужным — думал он. Состояние — будто пьяный, хреновое состояние. Смотрел на неё и говорил… в любви бы признаться, как она того заслуживает! Но не врать же? Не дура — поймет, а он и не сможет.

— Нуца, ты лучшая из жен… а может, и лучшая из женщин… Подожди! Дай мне сказать… пожалуйста. Я не знаю, что за хрень у меня случилась шестнадцать лет назад — не любовь… намного сильнее и страшнее — не дает жить нормально. И счастья я от неё не видел. Но ты заслуживаешь любви — самой большой и самой сильной. И если б я мог! Не должен был я тогда… или хотя бы предупредил тебя… Но тогда не было бы наших пацанов. Останься, пожалуйста… я уйду, сниму хату. Мальчишки не простят же мне! Они любят тебя и слушаются. Меня — вряд ли… я же, как приходящий. Не уезжай, пожалуйста…

— Я уже решила, — она не повернулась к нему, так и застыла у мойки. Говорил со спиной.

— Ты думаешь — это я сгоряча, что ли? Я годы решалась! Маленькие только и держали… Хочешь замолить… найди слова для сыновей, чтобы не считали, что мать их бросила, — тяжело роняла жена:

— Нас только двое у отца, у меня там есть… будет все. Кроме того, что нужно больше жизни. Но я как-то… понимаю тебя, наверное. И не собираюсь дохнуть там — не переживай. Может и полюблю… но что такое быть любимой, надеюсь, точно узнаю. Сделай, как прошу!

— Что? — уже упустил мысль Георгий.

— Поговори с детьми.

— Сделаю. Забери машину… я договорюсь, чтоб перегнали туда. Загружу твоими вещами. И деньги все верну — чуть позже, обещаю.

— Я не тебе их оставляю. И квартиру, и машину тоже. Мне… думать тошно об алиментах.

— Не дури ты! — с болью вырвалось у Георгия.

— Да я и не смогу ничего — крохи разве. Пока ещё устроюсь… Поговори с детьми, Георгий — это все, чего от тебя жду. Я забирать их буду на все лето, приезжать…

— Сделаю…

Утром был еще выходной — после командировки. И он не стал тянуть — попросил Нуцу пойти прогуляться. Посадил перед собой пацанов и просто рассказал все, как есть — с самой первой своей встречи с Машей. Оказалось, не так и трудно говорить правду.

— Она что — красивее, чем мама? — ревниво спросил Дато. Смотрел исподлобья… обижался. Даня молчал.

— Красота важна только на первый взгляд, сынок. К ней быстро привыкаешь и просто перестаешь замечать, если не любишь. Ваша мама красивее.

— А чего ты тогда…?

— А мозгом это не контролируется. Я понимаю, как лучше для всех нас и не могу… Притворился бы, но мама у нас умная — поймет. Да и не сумею я…

— А ты можешь показать её — эту Машу? — все-таки пытался постигнуть суть и причину любви Дато.

— Отвали, — открыл, наконец, рот Даня, — просто решай — тут будешь жить или с мамой поедешь?

— Я — с тобой, — сразу решил младший.

— Ну и молчи тогда — они сами разберутся. А мама приедет — скоро, вот увидишь, — улыбался старший.

— Да? Соскучится и приедет, — повеселел Дато.

— Только в гости, ребята, — уточнил Георгий, — я обидел её своей нелюбовью, не сможет она жить со мной. А вы к ней на лето…

— Ну — в гости. Часто. И мы к ней…

Потом Георгий звонил отцу в Питер. Рассказал тоже — все, как есть и в подробностях. Приступ мазохизма какой-то… но и не только.

— Батя, нужны деньги — займи, пожалуйста. Нуце нужно с собой…

— Сделаю, — сразу решил отец, — но безо всякой отдачи долга, даже не мути это… ты не сирота, в конце концов! Нужно было дожимать, добиваться, Гоша! Я твою мать такой осадой брал!

— Батя, она сразу четко обрисовала… это было однозначное — нет. Не нужно было другого делать — с Нуцей начинать.

— Маму коробило от некоторых высказываний, и я сорвался, как идиот, оставил тебя там… А Нуца, по большому счету — сокровище, Гоша… Знаешь, чем определяется отношение к невестке? Тем, как она относится к сыну и внукам. Остальное — мелочи. И ты… когда любишь — прощаешь многое… да не замечаешь просто!

— Спасибо, бать. А деньги я потом отдам, — отбился Георгий.

Наверное, это было уже слишком на один день… Нужно было отоспаться, хотя бы со снотворным. Даже в поезде не спалось, хотя никто не мешал — ехал один, в СВ. Чтобы не нахватать заразы…

Засыпал и думал, что странно это — раньше говорил «папа», когда был маленьким и в школе еще… Потом стало стремно. Начал «батять»… Отец был не против, но он же и маму — не мамой звал, а мамулей… странно. Почему так?

Способы приведения в сознание в наших мирах не особо отличались и один из них — вода. И по морде еще можно… ну хоть не со всей дури. Медленно вытирая лицо и приходя в себя, я слушала, что говорил мне Дешам:

— Распеленали от ремней и прямо в койку. Должен уже проснуться. С ним сейчас Ланс, — задумчиво смотрел он на меня.

— Хлопнулась… — виновато призналась я.

— Я заметил… Мари! Нам нужно говорить, но это потом — позже. А сейчас у вас есть возможность просить у командира все, что нужно… из необходимого, конечно, — уточнил он.

— Какая жалость! А то сразу мысли о бриллиантовом колье, — ворчала я, стаскивая с волос мокрую косынку: — Зачем вы так со мной — целое ведро…?

Поливали меня еще на улице, потом унесли в шатер и уложили на постель. С волос натекло. Я вяло соображала — теперь тащи матрас на улицу, суши его. Но вряд ли до ночи высохнет. И так живенько это все представилось, и так угол свой захотелось — чтоб закрывался на надежный засов и чтобы элементарные удобства… Сколько еще такой «туристической» жизни я выдержу?

Громкий мужской стон заставил очнуться от посторонних мыслей. Прислушалась к себе — ну… перенапряжение, жара, нервы — объяснимо, но все равно неприятно. Я даже в морге всегда хорошо держалась и на гнойных перевязках, а тут…

Отжала волосы и прихватила их на затылке все той же косынкой. Пальцы чувствовались слабыми и даже подрагивали. А я держала ими скальпель… Я! Видел бы меня… Кто у нас молодец, Георгий Зурабович? А наша Маня молодец! В глазах посветлело, я заулыбалась… Дешам скупо улыбнулся в ответ и стал совсем похож на Жана Рено. Кивнул в сторону лазарета…

Картина нам открылась странная — на грудь больному навалился и крепко обнимал его Ланс. Наверное, у меня глаза на лоб полезли.

— Рвался вставать, — посмеивался парень. И легко так, весело, поблескивая глазами, объяснял: — Я держу и говорю — лежи, дядя! Мне не один день вставать не давали.

— Ну что вы, голубчик? — подошла я к больному и заглянула в мутноватые еще беспокойные глаза: — Нельзя вам вставать, ни в коем случае! Даже мочиться вам помогут — будете пока лёжа. Найдёшь потом кувшин, Ланс или… да тот же котелок. И не слишком напрягай ногу, тебе еще нельзя на неё ступать. Вам очень больно? — допрашивала я больного. И тут пришла еще мысль: — А давайте проверим вашу память после наркоза? Вот как вас зовут, голубчик? А какой сейчас год? Как зовут нашего монарха?