Кончилось тем, что за сучок была зацеплена веревка и на ней мы около часа демонстрировали друг другу разные техники.

— Жак… — решилась я на еще одно. Не надо бы так вот — все сразу, но… — А как вы осуществляете обеззараживание самой раны? Я слышала ужасные вещи… противоречащие учению Авиценны. Он советовал не усугублять боль. И Хуа То проповедовал гуманизм и доброжелательное отношение к пациенту.

— Девочка моя, — снисходительно смотрел он на меня, — не приведи вас Господь стоять над операционным столом во время боя. О каком отношении речь…? А что за ужасные вещи вы имели в виду?

— Кипящее масло в открытые раны, смолистые вещества…

— Не практикую, — кивнул он с пониманием, — и прижигание порохом — тоже. Я готовлю дигестив из яичного желтка, розового и терпентивного масел, и накладываю их на рану. Не бинтую… просто прикрываю их чистыми повязками. Перед этим промываю чистой водой.

— Это ваша находка? — пыталась я постигнуть смысл и состав мази.

— Не смею претендовать на открытия Амбруаза Паре, — чуть склонился он.

— Все мы ошибаемся… бывает, — отвела я взгляд, понимая, что нужно бы как-то… осторожненько.

— Смелее, Мари! — прикрикнул вдруг Дешам, заставив меня вздрогнуть. Сам сел на огромное бревно, служившее лавкой, и сложил на груди руки. Вздернул подбородок, а заодно и свой длинный нос:

— Если я не соглашусь с этой вашей… школой, то просто… не соглашусь с ней и всё.

— Мазевые препараты затрудняют отток раневого содержимого. Мази понадобятся на втором этапе, когда рана очистится от гноя и нежизнеспособных тканей, и начнется процесс образования грануляций. Эт-то… разрастание особой ткани на стенках раны, которая потом заполнит всю рану и станет основой для рубца. Потом можно и мазью. А вначале на рану лучше наложить повязку с… хотя бы водным раствором соли в соотношении десять к ста — она вытянет лишнюю раневую жидкость и гной. Если рана узкая, лучше поставить дренаж… а промывать кипяченой водой… — затихал мой голос, но в глаза ему я смотрела твердо — была уверена в своей правоте.

— Любите кипятить? Пусть будет кипяченая, — не отводил он взгляда. Кивнула — кипятить я не то, чтобы люблю, но буду.

Весь день продолжались разговоры такого плана. Я скоро освоилась, потому что Дешам реагировал нормально. Или не нормально. Я ждала какого-то протеста, недовольства, а он то помалкивал, давая мне выговориться, то сам вытягивал из меня слово за словом. Что-то я знала назубок, что-то вспоминала, буквально насилуя мозг… Он не дергал, давал подумать. А я уже понимала, что когда-нибудь придется сказать все.

Случится так, что я не соглашусь с тем, что он сделает — если решу, что во вред. Смолчать не смогу. И придется уверенно аргументировать чем-то посерьезнее сибирского учения. Может это сохранит кому-то жизнь. В русскую школу он, похоже, не сильно поверил — не уточнял место, не спрашивал — когда это я успела? Я на его месте задала бы о-очень много вопросов. А он помалкивал. Присматривался, хотел понять что-то обо мне или всю меня? Значит, обязательно спросит потом. А к тому времени нужно… много чего, очень много.

Мы и спорили, само собой — не без того. Он держался вежливо, и я держалась. Пришлось даже согласиться, что промывание раны струёй свежей мочи может быть полезным. Кипяченая вода лучше, конечно, если она есть… я признавала, что бывает всякое.

Ближе к вечеру уже другой — незнакомый нижний чин, принес миски с едой. Мы с Дешамом убрали со стола чернила, перьевую ручку и отодвинули в сторону бумаги, где он делал записи.

Я с улыбкой поблагодарила молодого мужчину и заметила взгляд начальника.

— Что?

— Тут уже рота прошла… мимо нас. До этого как-то старались обходить — медиков не особо жалуют. А еду лекарям не носит капрал 1-го класса.

— Любопытство — не порок, это нормально, — повернулась я, сканируя взглядом выражение лица капрала 1-го класса. И поняла — не знает… Улыбнулась с облегчением и как-то нечаянно поправила косынку, машинально. И оглянулась вокруг — невдалеке и правда маячили мужчины в форме. Дешам широко улыбался… и я раздраженно заметила:

— Нам нужна кисея, мэтр — много, туазы её… И коньяк… а еще — буханок пять хлеба… за неимением апельсинов. И тонкий точильный инструмент — как для мужской бритвы. Позаимствовать можно у цирюльника, но лучше иметь своё.

— А кто вам сказал, что у меня его нет? — удивился мужчина.

— Да, действительно…

— Коньяк? Хорошо… коньяк, а зачем хлеб и апельсины?

— Будем готовить сибирский эликсир жизни, — напряженно смотрела я на него. Шутки кончились.

— Вы сейчас серьезны, Мари? — перестал улыбаться и он.

— Какие тут шутки? — кивнула я, — кисея, коньяк, хлеб… пока. Кто решает такие вопросы?

— Хлеб дадут и так, — потёр он лоб, — по закупкам — интендант, но рапорт должен подписать полковник.

— Чудно. Завтра с утра подойдите, пожалуйста, к полковнику.

— И что я ему скажу? — почему-то не сопротивлялся он. Это точно было не нормально. Потому что я расслабилась… требую уже. А может все и к лучшему — все равно играть каждую минуту я не смогу. У дю Белли могла, получалось. Там и напрягаться почти не пришлось, а здесь все слишком быстро, слишком важно…

— Не знаю, Жак, постарайтесь как-то убедить, — пожала я плечами, — это и правда важно. Для нас всех. А сегодня… — оглянулась я и залюбовалась темнеющим голубовато-розовым небом: — Приглашайте нашего сержанта, и я расскажу вам как готовится этот эликсир и что он такое… И еще будем варить щелок — его много понадобится.

— Хорошо. Я сам соберу угли…

Мы оба надолго замолчали. Целый день в напряжении и суете… со стойким чувством и каким-то внутренним зудом понимания — не успеваю. А нужно успеть. Убедить в своей правоте и не сказать лишнего. Выяснить, не забыть самого важного, вовремя обставиться… Забыла! Анестезия… ничего, сегодня будет вечер. Накормленные, предчувствуя скорый отдых… тихим вечером и у костра мужчины становятся добрее — уже замечено. Я и сама будто только очнулась от дневной суеты и разговоров, заметив и вечер этот тихий, и вообще… что рядом живут люди — ходят, говорят, смеются, что-то еще… И мы весь этот день тоже жили — своими интересами.

О чем задумался Дешам, я не представляла. И сейчас даже сочувствовала ему. И завидовала тоже — выдержке и терпению. Точно я «на его голову». И подумала… так — нечаянно, что может смысл в том, чтобы дать этому миру первый антибиотик — раньше на целых двести лет?

Утром, как я и просила, меня разбудили пораньше.

— Мари, я — к полковнику, как договорились. Но мне тут пришло в голову… — звучало из-за парусиновой стенки, — а если нам пойти вместе? Заодно и представлю вас. Мари…?

— М…ммня-а… — страдала я. Придумывать что-то, выкручиваться… нет.

— Нет, только если он этого потребует. Мы же договаривались, мэтр — я имею дело только с вами. Мы же договорились! Угрюма и нелюдима, тяжело переживаю вдовство. Даже в лагерь прибыла, почти не осознавая себя от горя, страдаю душевно — тонко и долго… додумайте сами, — притихла я в постели, превратившись вся в слух.

— Хм, хмм… — только и дождалась, а дальше прозвучали его удаляющиеся шаги.

Я еще немного посидела, обнимая колени, а потом вспомнила, что помещение в свободном доступе и сюда запросто может ввалиться кто угодно.

Дальше по привычной схеме — горшок, одевание, выход, умывание… На столе в солдатском котелке меня ждала все та же капуста со свининой — вкусной и постной, надо сказать, свининой. Свиней здесь не держали в загонах, и они рыли себе еду кто где. Сала на боках при таком раскладе точно на нарастишь.

А еще я уже знала, что говядина и свинина — еда простолюдинов. Аристократия в основном поедала каплунов и прочую дичь — птицу. И картошка была уже известна, оказывается. Но, как и у нас, когда-то и здесь насаждалась почти силой — народ отказывался понимать свое счастье. А потом пошло что-то не так… это мне еще предстояло выяснить. У нашей семьи была дача и я до сих пор помнила — мама успокаивалась только набив погреб под завязку. Будет картошка и никогда не останешься голодным — её слова…