Атомная станция вместе со своими помещениями, трубами, из которых видимым образом ничего не вытекало, представляло собой сооружение очень аккуратное и чистое. Даже стройбаза, расположенная рядом с разрушенным энергоблоком, выглядела ровной и строгой, словно ее создал сумасшедший перфекционист.

Но из-за происходящего абсурда атомная станция предстала грязным химическим заводом, над которым висело малиновое зарево.

– Подлетим поближе! – воскликнул один из руководителей комиссии.

– Не боитесь?

– Погибнуть ради такого дела не страшно!

– Очень патриотично, – усмехнулся Валерий и выглянул наружу, вдыхая легкими кислород, заполненный радионуклидами. – Так что вы говорили о целости реактора? – язвительно произнес ученый, осматривая то, что осталось после пожара: реактор был полностью разрушен, верхняя плита, герметизирующая реакторный отсек, находилась почти в строго вертикальном положении, но под некоторым углом.

Валерий, заметив ее вскрытие, покачал головой: тот, кому удалось это сделать, обладал сверхмощными способностями. Взгляд прочно уцепился за необычную картинку, создавая хаос в головах пролетающих над реактором людей. Пытаясь привести взбудораженные мысли в порядок, ученый постарался найти причину произошедшего, но не смог.

Верхняя часть реакторного зала полностью разрушилась, на крышах машинного зала и территории валялись графитовые обломки. Одни были разломаны полностью, другие – частично: наметанный глаз отметил элементы тепловыделяющих сборок.

– Это был действительно взрыв, Борис Евдокимович. – Валерий устало потирал руки, вернувшись обратно на землю. – Если предположить, что вместо двух взрывов произошел один, то его вполне хватило для такого рода разрушений. Подобный взрыв составляет, предположительно, три из четырех тонн тринитротолуола[32]. И меня волнуют несколько важных вопросов, которые бы я хотел изложить.

Во-первых, я заметил малиновое пятно над станцией. Насколько я знаю, графит, который горит равномерно, выделяет белесый дым. Скорее всего то, что было в небе, это результат сильного горения графита.

И плюс, скорее всего, активностей из четвертого блока выходит достаточно много.

И второй, немаловажный вопрос… а работает ли еще реактор, продолжается ли процесс наработки короткоживущих радиоактивных изотопов? Последнее мне бы хотелось самому выяснить, и я надеюсь, что вы мне с этим поможете, Борис Евдокимович.

Когда Валерию сообщили, что все готово и его уже ждут, военные облепили бронетранспортер свинцовыми щитами и снабдили специальными для радиационного измерения датчиками. Ученый вместе с солдатом в специальной защите, сидящим за рулем, двинулись с места, направляясь к станции.

Бронетранспортер, наезжая на очередной обломок графита, тряхануло, и Валерий, охнув, судорожно схватился за первое попавшееся под руку. Выкручивая руль, молчаливый мужчина, объезжал препятствия, пока ученый пытался измерить излучение.

После долгих и изнурительных объездов, Валерий, обливаясь потом, пришел к неутешительным выводам: вокруг станции таки существуют мощные излучения. Об этом свидетельствовали громкие потрескивания датчиков и привкус металла во рту. Он нахмурил брови и готов был отстаивать до последнего свое мнение перед упрямством правительственной комиссии.

– Персонал станции врать не будет. Пусть реактор и разрушен, но он еще может работать. Нужны более веские доказательства. Мы надеемся на вас, Валерий Алексеевич.

Ему самому хотелось верить, что какая-то часть конструкций все еще живо и дышит, выдыхая из кратера нейтронные излучения. Но чем больше ученый углублялся в эти мысли, тем больше они походили на бред сумасшедшего. От перенапряжения у него затряслись руки, пересохло во рту, мышцы скрутило судорогой, а кожа покрылась мелкими мурашками.

Водитель в защитном костюме терпеливо дождался, когда взбудораженный ученый придет в себя. Он медленно постукивал пальцами по рулю, тщательно скрывая свои истинные эмоции. Валерий позавидовал мужчине: несмотря на всю сложность ситуации, на опасность, что грозила каждому из них, тот сохранял холодное равнодушие – возможно, этот человек просто не понимал, где именно оказался.

– Прошу простить меня за любопытство, – бронетранспортер вновь двинулся с места, – но как вам удается сохранять спокойствие? Разве вы не понимаете, что происходит?

– Я все понимаю, не дурак. – Водитель хмыкнул. – А вы сами подумайте, имеет ли смысл нервотрепка. Тут поможет только холодная голова и знания. Я, возможно, не смыслю в этой научной ерунде… – тут он выдержал паузу, – но и панику я тоже не приемлю.

– Я завидую вашей выдержке… – Валерий ошеломленно покачал головой.

– А вы не завидуйте, а берите пример. – Военный усмехнулся.

– Придется подойти к реактору. – Валерий бросил взгляд на датчики. – Нужно как можно детальнее все изучить.

Мужчина коротко кивнул и добавил газу.

– Мне стало легче. – Валерий, еле держась на ногах, вернулся в штаб правительственной комиссии. От изнеможения он рухнул на стул напротив Щербины и с громким вздохом вытянул ноги, позволив себе дать немного слабины. – В общем, повторное измерение показало… – ученый вытер потные руки о пиджак и достал из кармана пачку сигарет, – что мои первичные выводы были ошибочны.

Нейтронный канал, именно как нейтронный, не работает, так как он чувствует не нейтроны, а лишь гамма-излучения. Чтобы получить достоверную информацию, нужно для соотношения взять коротко- и относительно долгоживущие изотопы йода, например, сто тридцать четвертый и сто тридцать первый.

Я провел небольшое радиохимическое измерение и быстро убедился, что наработки короткоживущих изотопов не происходит.

Исходя из вышесказанного, можно прийти к выводу: реактор не работает и находится в подкритическом состоянии.

– И что вы предлагаете, Валерий Алексеевич?

Валерий согнулся в три погибели, словно старец, и, схватившись за голову, начал раскачиваться из стороны в сторону:

– Мы весь вечер потратили на локализацию пожара. Локальный огонь был потушен, но реактор по-прежнему горит. Я чувствую бессилие. Я испробовал все, что мог, и, когда мне пришла гениальная мысль, я почувствовал себя идиотом. Юнцом на первом курсе! Как я мог так ошибиться?

– Все имеют право на ошибки. – Борис поморщился. – Вы не исключение. Даже профессионалы ошибаются.

– Пожарные потушили огонь оперативно и точно. Они ликвидировали очаги возгорания в машинном зале, но масло до сих пор горит. Из кратера же четвертого блока разносится мощный поток аэрозольной газовой радиоактивности. Горит графит. Каждая из его частиц несет в себе большое количество радиоактивных источников. Обычная скорость горения графита составляет где-то тонну в час. В четвертом энергоблоке его заложено около две с половиной тысячи тонн, и он может гореть двести сорок часов, при этом выносить и разносить радиоактивность на большие территории.

– Так в чем заключается ваша гениальная мысль, Валерий Алексеевич?

Разговор прервал тихий и короткий стук.

– Да?..

Деревянная дверь, выкрашенная в белый, медленно открылась, и на пороге небольшой комнаты появился милиционер. Он слегка подтолкнул девочку, на вид которой было лет девять отроду. Черная волнистая юбка доходила до колен и слегка задиралась, стоило ее обладательнице покружиться на месте. Прозрачная белая блузка, высокие гольфы, прикрывающие икры, балетки из кожи (редкостный дефицит!) и огромный бант. Пряди ее длинных темных волос ниспадали на плечи.

– Вот, привел вам нарушительницу. Она пребывала на станции, пока один из военных ее не заметил.

Сердце ученого рухнуло в желудок, заставляя побледнеть. Эхо падающего на пол стула разнеслось по комнате.

Валерий изумленно смотрел на девятилетнюю незнакомку, на лице которой появилась ядовитая улыбка.

– Чего это ты так перепугался? – Щербина, приподняв бровь, недоуменно наблюдал за ученым: тот дрожащими от испуга руками плеснул в стакан холодной воды и одним залпом выпил. – Неужели девочка заставила тебя так понервничать?