— И превращаю наш отдел в балаган.

— Помогаете выполнению государственного плана, экономии средств. Я же не могу держать тут лишние дни всю съемочную группу. За это никто мне спасибо не скажет. Известно вам, во что это обойдется?

— Надо было снимать в прошлое воскресенье...

— И пропустить солнце и шторм! Такие идеальные обстоятельства бывают один раз за лето... Ну хорошо, предлагаю компромиссный вариант: будем снимать без музыки, без единого громкого возгласа — как во времена «великого немого». Озвучим в Риге. Заметано?

Полковник уступал помалу и неохотно:

— Но чтобы ни одно из ваших огородных чучел не бегало по коридорам! И въезд со всем оборудованием только через двор!

Условие, которое до сведения группы довел режиссер, старательнее всех соблюдала тетушка Зандбург. Ей только недоставало попасться зятю на глаза, когда она в таком виде: старомодное, в рюшах и оборках, лиловое бальное платье, лаковые туфли на каблуках-шпильках. И вообще она жалела, что столь легкомысленно бросилась в эту сомнительную авантюру. Не из-за того, что она в действительности боялась Кашиса, но теперь все эти киносъемки казались ей совершенно бессмысленными. Даже сценарий, еще неделю назад восхитивший ее, казался преснятиной по сравнению с кипящим водоворотом жизни, закрутившим ее в последние дни. Не радовало даже обещание Янсона пригласить ее в Ригу на озвучивание.

В перемене умонастроения тетушки Зандбург была повинна также и ее внучка. Все утро Расма терпеливо выслушивала рассказ о событиях, происходящих в фильме, потом широко зевнула.

— Мелодрама, от нее же разит нафталином! Можно подумать, нынче не кипят страсти. Почему, к примеру, не сделать кино про то, как мы ловим убийц, и спекулянтов?

— А любовь?

— Не обязательно. На худой конец можно присочинить, будто Яункалн влюбился в меня...

Расма стояла между осветителями и гримершами, и физиономия у нее была настолько кислая, что лишила тетушку Зандбург остатков вдохновения. Но именно эта вялость в движениях и томная презрительность привели режиссера в восторг.

— Изумительно! Настоящая светская дама!

Внезапно выражение лица Расмы переменилось. Теперь в нем было что-то озорное, лукавое, предвкушение чего-то. Почуяв неладное, тетушка Зандбург обернулась и встретилась глазами с ошарашенным полковником Кашисом.

— Старого Румбиниека знал еще по Риге, он работал в мастерской, куда я отдавал ремонтировать электробритву и кофемолку, — рассказывал Имант Гринцитис. — Когда он захотел перебраться в Вентспилс, помог ему найти квартиру и работу в радиомагазине, где был тогда директорам. Там и началась эта афера с транзисторами. Однажды пришел моряк, принес свою «Сикуру» и попросил переставить ее в белый корпус, который больше подходил к новой мебели у него на кухне. Кожух он привез из заграницы, но что-то не клеилось с антенной. Послал его к Румбиниеку, тот перемонтировал приемник за десять минут. От платы отказался, только спросил, не может ли оставить себе старый корпус. Прошло два месяца, я уже перешел в комиссионный магазин, нуждался в деньгах, потому что еще не акклиматизировался на новом месте. В понедельник, когда голова трещала с похмелья после именин у Сильвы, пришел Румбиниек и поставил на стол «Сикуру». «За сколько его можно продать?» — спросил он. Покрутил я ручки — приемник работает как часы. В Риге, где охотников на импортные вещи больше, он ушел бы за пару сотен, а здесь — за полторы. Он улыбнулся и сказал, что согласен отдать за сто, потом рассказал, что шутки ради вмонтировал в ящик от «Сикуры» бракованный «Дзинтар». Я сразу понял, что из этой шутки можно сделать серьезное дело, откупил приемник за сорок целковых и стал думать. А не пустить ли пробный шар? Все-таки, наверно, я не рискнул бы, не будь у меня в руках паспорт Евы Микельсоне, который нашел в ее сумочке в ужавском лесу. Собирался послать ей с тремя розами, но потом передумал. Ничего, белокурая бестия выправит себе новые документы... Одним словом, оформил Микельсоне как владелицу радиоприемника. «Сикуру» купили в тот же день, а у меня в кармане осталась сотня чистоганом. Я понял, что открыл золотую жилу. Трудней всего было уговорить моряка — вначале боцман Лиепинь никак не хотел понять, что ему гораздо выгодней привозить из заграницы пустые ящики и самому оставаться в тени, чем заставлять свою мать в Риге торговать кружевами или шерстью. Зато старый пьяница Румбиниек за тридцатку в месяц сразу согласился написать заявление о том, что он посеял паспорт. Конечно, было бы разумней использовать другие имена, но паспорта на дороге не валяются. А за Эмиля Мендериса можно было быть спокойным, у него своих забот хватает... Да, глупо то, что все лопнуло теперь, когда я уже собирался закрывать лавочку, — у Лиепиня на его танкере какие-то неприятности, стало все труднее по дешевке доставать детали от «Дзинтара»... Из-за этого приходилось держаться за первый выпуск. Я бы наверняка заметил фирменный знак, но старик Румбиниек слаб глазами — в особенности по вечерам, когда приходилось работать в мастерской. Вообще у него от пьянства нервы частенько шалили. После прихода милиции он стал совсем психом, начал угрозами вымогать у меня деньги. Это действительно было очень кстати, что он ненароком отравился. Не то ведь и ему тоже пришлось бы остаток жизни провести за решеткой.

— Вы, значит, по-прежнему отрицаете, что убили Румбиниека? — задал вопрос следователь.

— Ничего я не отрицаю, я рассказываю, как было. И прошу записать мои слова. — Имант Гринцитис решил, что ему выгодней понести наказание за мошенничество, нежели за убийство. И потому с отчаянием утопающего ухватился за придуманную наспех сказочку. — Яд, который нашли в организме Румбиниека, предназначался мне. Я знал, что не выдержу позорища суда и каторжных работ, поэтому решил расстаться с жизнью. Но старый склеротик схватил и выпил мою рюмку. И я был вынужден ликвидировать все следы, отправить письмо и молчать. Уже ничего нельзя было исправить, но невиновным садиться на скамью подсудимых тоже не хотелось.

— Как правило, следователи напоминают о том, что чистосердечное признание является смягчающим обстоятельством, — сказал Страупниек. — Разумеется, когда преступник сам приходит с повинной. К вам это не относилось бы. Но теперешняя ваша бессмысленная и, я бы сказал, наглая ложь ни в ком не пробудит сочувствия.

Тедис Яункалн сидел в помещении радиостанции порта, связанной незримыми нитями с судами в различных морях и океанах всего мира. Только что удалось установить связь с танкером «Булдури» в Северном море и передать радиограмму капитану. В ожидании ответа он вновь перебирал в уме, что будет говорить на собрании, созванном в детской комнате милиции. От этого в значительной мере зависел успех его дальнейшей работы. Тедис больше не надеялся, что его скоро переведут на другую должность, да и не очень к этому стремился. За последние дни он понял, что на такой работе не обойтись без опыта, без настоящей закалки, знаний и — сказать прямо — трезвого ума. Конечно, горячность и в «детсадике» помешает пожинать лавры, зато чуткое сердце здесь поможет находить верный путь в ситуациях, которые не укладываются в статьи кодексов. Взять хотя бы проблему будущего всемогущих «бизнесменов»... Ни в коем случае нельзя всех их мерить на одну мерку, засунуть в один мешок братьев Морозовых и Мексиканца Джо. Но и на него не следует махать рукой — под бдительным надзором парень поймет, как опасны поиски легкого заработка. Если невозможно повлиять добром, убеждением, то надо действовать по-другому. Остальные доказали, что в решающий момент могут сами разобраться, что плохо, а что хорошо, поэтому было бы непедагогично без конца напоминать им о прошлых грехах. Пускай до начала занятий идут поработают, пускай узнают удовлетворение, которое приносит честно исполненный труд...

Гораздо серьезнее разговор предстоит с родителями, которые по разным причинам забросили воспитание своих детей. Но их всех тоже нельзя стричь под одну гребенку. Яункалн не сомневался, что врачи, супруги Кагайнис, впредь будут уделять больше времени своему предприимчивому сыну Герберту, возможно, даже откажутся иной раз от выгодного ночного дежурства на «скорой помощи». В отзывчивости Морозова он тоже не сомневался. Но как найти общий язык с бабушкой Рудиса, которая все происшедшее воспримет как подтверждение своей эгоцентрической правоты и не поймет, что только нехватка чуткости у нее самой выгнала внука на улицу? Как повлиять на других родителей, взваливших заботы о своих детях на школу и общество?