— Вы это подтверждаете, товарищ Лукстынь? — спросил Страупниек, на которого ничуть не подействовал взрыв Гринцитиса.

— Да.

— Где вы его видели раньше?

— В Ужаве, на именинах у моей бывшей одноклассницы Сильвы Калнынь.

— Вам известны его имя и фамилия?

— Его там все называли «Тихоупокойником».

— Благодарю вас. Если нужна справка по месту работы, секретарь вам даст.

...Чип такой уверенности не проявил. Он долго смотрел на троих мужчин, попросил их встать, повернуться в профиль. Наконец, показал пальцем на Гринцитиса.

— Наверно, вот этот и был. Если б заранее сказали, я бы тогда получше разглядел.

— Гражданин Гринцитис, шаг вперед, — приказал Страупниек.

— Ну да! — воскликнул Чип. — Теперь знаю, где видал эту личность. Это же он в комиссионке уговорил меня купить «Сикуру»!

— Достаточно, уведите! — Страупниек сделал жест сержанту милиции, который тут же положил руку Чипу на плечо.

...Опознание Гринцитиса филателистом Козловским происходило еще быстрее. Он не пожелал дослушать до конца вопрос Страупниека. Встал и громким голосом заявил, доказывая рукой на Гринцитиса:

— Этого человека я видел на почте в отделении телеграфа и междугородного телефона в понедельник вечером в двадцать два часа сорок минут. Он вошел, опустил письмо в почтовый ящик и ушел. Как сегодня, так и в тот вечер, будучи в здравом уме, я готов в любое время подтвердить свое показание, если потребуется — под присягой.

Он поклонился, повернулся и четким шагом вышел из кабинета. Когда вышли и одетые в коричневые плащи сотрудники милиции, Гринцитис обратился к Страупниеку:

— Разрешите спросить, чего вы хотите добиться дли доказать?

— Вообще-то, в этой комнате вопросы задавать — моя обязанность и моя привилегия, — сказал Страупниек. — Но в виде исключения попробую вам объяснить. Начнем с показания Евы Лукстынь. Осенью, правда, она еще носила свою девичью фамилию — Микельсоне. Теперь мы можем считать доказанным, что вы знакомы с любовницей Мендериса Сильвой Калнынь и все время были осведомлены о двойной жизни приемщика вещей.

— Конечно! — воскликнул Гринцитис. — Личные секреты подчиненных — незаменимый рычаг для поддержания дисциплины. Это вам подтвердит кто угодно. Только таким образом я мог заставить Мендериса работать с полной отдачей. Угроза разоблачения не позволяла ему связываться с мелкими мошенниками, рисковать и плутовать у меня за спиной.

— Грубо говоря, вы его шантажировали?

— Верно, сказано очень грубо, — осклабился Гринцитис. — Лучше запишите, что директор Гринцитис в интересах наилучшего выполнения плана товарооборота пренебрег общепринятыми нормами морали и не известил широкую общественность о распутном образе жизни Эмиля Мендериса.

Да, Гринцитис был серьезным противником. Посему в словопрения включился полковник Кашис.

— До того, как мы сообща разберемся, что к чему в показаниях двух свидетелей, интересно послушать, что нам расскажут... Сильва Калнынь и заведующий аптекой о вашем последнем приезде в Ужаву. Или перед этим познакомить вас с заключением экспертизы о том, что полученные Артуром Румбиниеком по почте от некоего Я. Озолиня — кстати его адрес вымышленный — денежные переводы написаны на вашей машинке «Континенталь»? За что вы ему платили по тридцать рублей в месяц?

Гринцитис побледнел, но с ответом не торопился.

В кабинет влетел Тедис Яункалн. Его энергичная поступь красноречиво свидетельствовала о том, что у него важные новости. Положив на стол перед Кашисом листок с донесением, он сказал:

— Старший инспектор Селецкис остался в радиомагазине. По корешкам гарантийных талонов в мастерской ему удалось установить, что там в прошлом году нетрудовому соглашению работал пенсионер Артур Румбиниек...

— Правильно, теперь я вспомнил! — воскликнул Гринцитис. — Незадолго до моего ухода мы приняли его на работу. Неплохой мастер, но со странностями. Просил, чтобы деньги ему высылали по почте и притом анонимно. Чтобы обойти райсобес.

— И вы заполняли переводы на своей машинке, хотя в это время уже работали в комиссионном магазине. Так и запишем в протоколе. — Кашис обратился к Яункалну: — Позовите Сильву Калнынь.

Она почти слово в слово повторила то, что рассказывала накануне вечером. В присутствии Гринцитиса обвинение звучало еще тяжелее. Тедис довольно долго избегал смотреть на директора комиссионного магазина — зрелище не из приятных: искаженное ужасом лицо убийцы в момент разоблачения. Однако, подняв на него взгляд, был поражен — на губах Гринцитиса играла холодная усмешка.

— Так-с, гражданин Гринцитис, теперь показание Калнынь я дополню фактами, полученными по ходу следствия, — вновь перехватил нить допроса Страупниек. — Вечером в понедельник вас видели выходящим из квартиры Румбиниека — в то время он уже был мертв или в состоянии предсмертной агонии. В половине одиннадцатого вы на почте опустили в ящик письмо, адресованное Эмилю Мендерису. Хотя оно и написано рукой Румбиниека, но отправлено после его смерти. Это делали вы — мы располагаем соответствующими справками — и, следовательно, еще раз доказано, что вы были в его квартире. Теперь нам известно, что в воскресенье вы получили от Калнынь аконитин, которым — по результатам вскрытия — отравлен Румбиниек. И сказка про больного щенка не пригодится даже вашему адвокату, поскольку в суде будут фигурировать показания жильцов дома — сейчас их принес инспектор Яункалн: никто никогда не видел вас с собакой, не слыхал, чтобы в вашей квартире лаял или скулил щенок.

— До того, как вы запутаетесь во лжи, Гринцитис, — сказал Кашис, — я изложу легко подтверждаемый фактами ход событий; их вполне достаточно для того, чтобы вас осудить. Я пока не стану касаться мошеннической аферы. Румбиниек, которому вы ежемесячно платили по тридцать рублей за «утерю паспорта» и другие услуги, рассказал вам о неожиданном визите милиции. Очевидно, он напугался, возможно, даже потребовал денег, чтобы убраться отсюда. Вы понимали: этот человек может вас выдать и придумали подлейший способ, как отвести подозрения от себя на Мендериса, чье слабое место было хорошо вам известно. Достали яду и с бутылкой бальзама навестили Румбиниека. Уговорили его написать Мендерису письмо, возможно, далее посулили денег. Покуда Румбиниек писал, накапали ему в рюмку яда. Когда все было кончено, забрали письмо и рюмки — их-то вы и бросили в Венту — пошли на почту и опустили письмо... Остальное продиктовала жизнь и различные случайности, ведь они — неотъемлемая часть этой самой жизни. В какой-то мере непредвиденным можно считать обстоятельство, что смерть Румбиниека обнаружили сотрудники милиции, а не соседи, которые, по всей вероятности, не стали бы поднимать тревоги.

Имант Гринцитис по-прежнему сидел с насмешливой гримасой на лице.

— Местные милицейские пешки никогда в жизни не пронюхали бы. Но кто мог подумать, что прибудут такие тузы из Риги? Как видно, нет смысла тянуть резину дальше, а то неизвестно, какие еще грехи мне пришьете... Пишите!

В кино возможны всяческие неожиданности. Бывают они и во время киносъемок, но, как правило, мало кого радуют: вдруг в лаборатории выясняется, что пленка — брак, и все эпизоды необходимо переснимать, на худсовете ни с того ни с сего забраковывают отснятые эпизоды, которые при обсуждении сценария признали самыми удачными, капризная погода ломает график работы, согласованный в разных инстанциях и учреждениях, болезнь артиста вынуждает режиссера отказаться от первоначального замысла и перенести натурные съемки в павильон. И тем не менее фильм должен сниматься, он должен увидеть экран — в него вложены идеи, творческая энергия многих людей, материальные средства.

Все это директор картины Янсон пытался объяснить начальнику городской милиции, который наивно ссылался на уговор о том, что съемки в зале состоятся в субботу или воскресенье.

— Прибыло начальство из Риги. Что оно обо мне подумает?

— Оно увидит, что вы укрепляете связь с народными массами, что оказываете поддержку самому массовому виду искусства — кинематографу.