— У вас имеется незарегистрированное оружие? — спросил старший инспектор, выполнив все формальности.

— Нет. У меня никогда не было никакого оружия, и даже в охотничьем обществе я не состою, — в сердцах ответил Мендерис. — Я даже стрелять не умею.

— Тут и уметь нечего. Навести в желаемом направлении и нажать на курок... А вот этим даже и целиться не надо, — Селецкис положил перед ним никелированный пистолетик.

Было видно, что в Мендерисе борются два чувства — недоумение и некоторое облегчение. Было ясно, что он приготовился к худшему. Табличка с надписью «Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности», красовавшаяся на двери, а также присутствие Яункална, как бы указывали на то, что речь пойдет о той «Сикуре» или еще о каких-нибудь безобразиях в магазине. Он заставил себя разыграть возмущение.

— Эта игрушка?! Из нее на праздник ракеты пускают. Мне один родственник подарил, а патрончики давно кончились. Потому и забыл про него. Я даже не знал, что надо регистрировать.

Яункалн уже хотел было напомнить, что незнание закона не оправдывает его нарушения, однако вовремя удержался. Пусть пока действует Селецкис, а он, Яункалн, еще успеет подключиться к допросу, когда разговор перейдет на радиоприемники.

— Боюсь, вы даже не представляете, в какую неприятную историю влипли. Экспертиза установила, что ваш пистолет — оружие новейшей конструкции и двойного назначения. Вы правы — его ствол предназначен для стрельбы ракетами, но, как вы верно заметили, фейерверк устраивают по праздникам. В будни эту штуку используют по-другому: достаточно повернуть вот этот рычажок кверху — и ракетница превращается в газовый пистолет. И в обойме имеются еще четыре неиспользованные капсулы.

Мендерис побледнел и стал оправдываться шаблонными фразами.

— Честное слово, я даже понятия не имел... Поверьте, я ничего плохого не думал...

— Теперь поздно отпираться, — в таком же шаблонном стиле ответил Селецкис. — Единственное, что может вас спасти, это — правда. Расскажите, как попал этот пистолет к вам?

Когда со слов Мендериса было записано все, о чем оба инспектора уже были осведомлены, Селецкис вновь поглядел на приемщика вещей.

— Пока не могу сказать, что вам грозит за хранение газового пистолета без разрешения, но одно мне известно точно — ввоз их в нашу страну строжайше запрещен. Это нарушение таможенных правил. Поэтому рекомендую заодно честно признаться, какие еще контрабандные товары привозил вам Гунтис Пумпур?

— Никаких, честное слово!

— А транзисторный приемник «Сикура»?

— Это же не преступление, все моряки привозят и продают.

— Одну штуку, наверно, разрешается. Для себя или, допустим, для любимой тетушки... Скажите, сколько он их привозит для вас из Гамбурга с каждым рейсом?

— Ради бога, о чем вы говорите? Мне вполне достаточно одной «Сикуры». Да и ту жена разрешает включать только по воскресеньям, — лицо у Мендериса пошло красными пятнами.

— Для собственных нужд, может, так оно и есть. Но я говорю о приемниках, которые вы продавали через магазин с немалой выгодой для себя.

— Чего не знаю, того и сказать не могу. Я же дал подписку об ответственности за ложные показания.

— Хорошо, тогда я вам расскажу, сколько «Сикур» за этот год продано через ваш магазин. Сто сорок три! Настоящих или поддельных — мы еще это выясним. И почти на всех документах стоит ваша подпись. Не пора ли нам приступить к разговору по душам?

— Но это же не означает, что я сам эти приемники продавал!

— Совершенно верно! Поэтому попрошу объяснить, как вы могли подписывать квитанции, если по понедельникам вас обычно не бывает в магазине?

До этого момента вопросы и ответы чередовались в довольно бойком темпе, теперь же вдруг образовалась затяжная пауза.

Яункалн был в восторге. Как здорово старший инспектор подошел к самому важному пункту в мендерисовых махинациях! Ведь все еще нельзя было инкриминировать приемщику ничего, кроме подписей на незаполненных бланках и этих незаконных выходных по понедельникам. И надо же так ловко загнать подозреваемого в тупик.

— Вы правы, — проговорил наконец Мендерис. — Чисто юридически я не имел права этого делать. Но на каком основании я могу не доверять директору магазина? Иначе он мне не давал бы эти выходные, а я в них очень нуждаюсь, чтобы подработать.

— Если только не наоборот — в охотку потранжирить денежки.

— Что вы хотите этим сказать? — голос Мендериса прозвучал вдруг неуверенно.

— Ничего особенного. При всем желании не могу записать в протокол, что в Ужаве вы производили ревизию потребительского общества, поскольку это «общество» состояло только из Сильвы, Рихарда, его жены и еще нескольких случайных собутыльников. Если хотите, чтобы пока все оставалось между нами, мужчинами, называйте свои дела по выходным дням их настоящим именем.

Эмиль Мендерис был окончательно сражен. Он даже не смог выпить налитую инспектором воду — так тряслись у него руки и стучали зубы. Поникший и серый, он вдруг стал выглядеть даже старше своей Виктории.

— Умоляю вас — жена ничего не должна знать об этом! Если она услышит и о малыше, мне в Вентспилсе жизни не будет. Я подпишу вам все, что угодно, только не говорите Виктории.

— Не будем торговаться, гражданин Мендерис, тут вам не частная лавочка, — оборвал его Селецкис. — Наверно, в этих же выражениях вы пытались смягчить и Гринцитиса, когда он осуждал ваш аморальный образ жизни. И тогда вы поняли, что подписи на пустых бланках — прекрасная маскировка всевозможных махинаций... Чем вы объясните то обстоятельство, что «Сикуры» принимались в скупку только по понедельникам, то есть в ваш выходной день?

Мендерис молчал.

— Ладно, с этим обождем... Расскажите, как вы вошли в сговор с Артуром Румбиниеком? До этого трюка с потерянным паспортом или позднее?

— С каким Румбиниеком?

— С тем самым, который сбыл через комиссионный магазин предъявленную инспектором Яункалном поддельную «Сикуру». Может, вы и об этом уже позабыли?

— Ах, пенсионер...

— Это что — его кличка?

— У меня голова раскалывается. Я ничего больше не понимаю. Напишите все, что считаете необходимым.

— Если хотите сегодня ночевать дома, придется взять себя в руки и ответить на все вопросы. Иначе буду вынужден вас задержать.

— На каком основании? Вы не доказали ни одного из ваших фантастических утверждений!

— А незарегистрированная валюта, которая у вас хранится? Или вы будете отрицать и это тоже? Ваша жена была куда благоразумней.

— За те десять долларов — пожалуйста! Я все равно теперь не могу Виктории в глаза смотреть. — Мендерис впервые взглянул на Яункална. — А не могла бы общая наша знакомая позвонить моей жене? Она уж найдет, что сказать. Или пускай расскажет только про пистолет и про валюту... Я перед вами в долгу не останусь...

Когда приемщика увели в камеру, инспекторы посмотрели друг на друга с немым вопросом.

— Завтра он наверняка признается! — воскликнул Яункалн.

— Не знаю, не знаю, — покачал головой Селецкис. — У меня такое впечатление, что этот несчастный Эмиль скорее даст себя засудить за чужие грехи, чем вернется к жене прелюбодеем, пойманным с поличным.

— Как в детективном романе. Человек, на которого падают все подозрения, в конце концов оказывается безвинной жертвой случайного стечения обстоятельств.

Селецкис пожал плечами.

— Ладно, поглядим. Поэтому сегодня ночью надо хорошенько выспаться. Попрошу, чтобы дежурная машина развезла нас по домам... Да... а старухе Зандбург расскажите только самое необходимое.

Отказавшись от провожатых, тетушка Зандбург спешила к Виктории Мендере. Она отказалась бы и от многого другого, лишь бы сохранить за собой роль утешительницы сломленной горем женщины. Всего несколько часов тому назад она обозвала Викторию ведьмой, своими руками толкнувшей слабохарактерного Эмиля на путь преступлений. Теперь же, когда та сама попала в беду, тетушка Зандбург не могла не прийти к ней на выручку.