– Понятия не имею, что это означает.
– «Вери сюпериор ольд пель», – почтительно прошептал Люсин и вдруг засмеялся. – Высшего качества и весьма старый! Помнишь, Портос говорил, что уважает старость, но только не за столом? Так вот, он попал пальцем в небо, хотя имел в виду всего лишь курицу прокурорши.
– Все-то вы знаете, – насмешливо прищурилась Мария.
Люсин не нашелся, что сказать, и принужденно отвел глаза от полураскрытых и таких ярко-карминных ее губ. «Какая жирная, какая все-таки лоснящаяся помада!» – подумал он невольно. И, как будто прочитав его мысль, Мария взяла из коробочки тонкую спичку и подправила краску в уголках губ. Пригнувшись к столу, словно под внезапно упавшим на шею грузом, смотрел он не отрываясь, как взяла она спичку с горящей точкой на самом кончике, сунула в истерзанный коробок, а потом непринужденно увлажнила губы языком.
– Что-то долго нет твоего мужа.
– Сейчас придет… А скажи правду, ты сильно удивился, когда меня увидел? Или ты знал?
– Ничего я не знал, – пробурчал он. – Ясное дело, удивился.
– А уж я-то как удивилась! – Она даже зажмурилась. – Все-таки странные бывают в жизни совпадения, согласись! Удивительные.
– Как бы сказал один мой приятель, кибернетик, «с вероятностью почти нулевой».
– Что?
– Это я о нашей встрече.
– Я поняла. Скажи, Володя, ты доволен своей жизнью?
– Не знаю. А ты?
– Тоже не знаю… Иногда мне бывает удивительно хорошо и покойно, а порой я думаю о том, что просто бегу из капкана в капкан. Тогда все становится скучным и немилым. Ты, наверное, считаешь меня странной дурой?
– Совсем нет! Что ты? Просто я думаю, что такое бывает со всеми. Такова жизнь: то вверх, то вниз.
– К чему ты стремишься?
– Вообще или сейчас?
– И вообще и сейчас.
– Вообще – трудно сказать, не знаю. Сейчас же для меня важнее всего найти убийц Ковского.
– Я понимаю. Но ведь это работа, а я о жизни спрашиваю.
– Боюсь, что для меня здесь нет разницы.
– Значит, и ты такой же.
– Какой же?
– Как другие. Самоуглубленный, настойчивый, целеустремленный даже, но тем не менее ограниченный.
– Наверное… Это плохо, конечно?
– Плохо? Нет, отчего же… Просто я совсем о другом. Вы иначе не можете, не подозреваете даже, что бывает иначе.
– «Вы»? Кто это «вы»? Я? Твой муж?
– И ты, и он, и другие… Генка тоже такой.
– Поэтому вы и разошлись?
– Вероятно… У меня вдруг появилась иллюзия, что возможно иначе, но иначе не получилось, и я поняла – не получится никогда. Это, конечно, не главное. То есть оно не сделалось бы главным, если бы не ушло другое, самое-самое, без чего вообще нельзя.
– Любовь?
– Нет, жалость.
– Не понимаю.
– В том-то и дело. И не поймешь.
– Тебе не жалко было Генку?
– Жалко.
– И все-таки?..
– Да.
– Но почему?! Почему?!
– Я знала, что для него это не смертельно.
– А если бы смертельно?
– То нипочем не ушла бы.
– Ни при каких обстоятельствах?
– Ни при каких.
– Но разве так можно? А ты сама? Твои собственные чувства разве не имеют значения?
– Имеют, конечно, но… как бы лучше тебе объяснить?.. Одним словом, если бы я знала, если бы всем существом чувствовала, что это смертельно, то и мои чувства были бы совсем иными. Не понимаешь?
– Кажется, понимаю. А ты не ошиблась?
– Нет. У Генки все теперь в полном порядке, и я очень этому рада.
– А потом?
– Потом была страшная опустошенность и одиночество.
– И вдруг ты вновь почувствовала, что тебе кого-то жаль?
– Да. И сейчас я жалею его, как никогда раньше, как никогда и никого.
– Это заменяет тебе все остальное?
– Заменяет? Не то слово, Володя. Просто сильнее этого ничего нет.
– А если бы это был я? – Он не узнал вдруг своего голоса и замолк.
– Невозможно. – Она с улыбкой покачала головой. – Никак невозможно.
– Но почему? – шепотом спросил он.
– Ты сам знаешь.
– Я?
– Да, ты. Ты слишком целеустремленный и сильный, чтобы тебя можно было по-настоящему пожалеть. Тебе можно лишь позавидовать. Для тебя никогда и ни на ком не сойдется клином свет.
– Разве так? – подавленно спросил Люсин. Он хотел сказать, что все обстоит совсем не так, что он, напротив, слаб и склонен к рефлексии и был момент, когда и ему показалось, как мир вокруг сузился до одной точки. Но он ничего не сказал, только беспомощно взъерошил волосы.
– Куда ты исчез тогда? – все так же спокойно, уверенная в своей правоте, улыбаясь, спросила она.
– Никуда. – Он тоже улыбнулся и развел руками. Теперь он знал, что она все понимает и тогда тоже понимала все, и было ему легко и грустно. – Не знал, понимаешь… Даже надеяться и то не решался.
– Будь это вопрос жизни, решился бы.
– Наверное, – честно согласился он.
– Значит, не смертельно?
– Выходит, что так.
– И слава богу! Я рада за тебя, Люсин. Ты ведь неплохо живешь?
– Я повержен, Мария. Сдаюсь. Но кажется мне, что ты все же не совсем права.
– В чем?
– В главном. Легко, понимаешь, анатомировать других, а в свое сердце ты заглянуть пробовала? Для тебя самой было так, чтоб смертельно? Чтоб все заклинилось на одном? То-то и оно, что не было. Потому и кажется тебе, что прыгаешь из капкана в капкан. Это и в самом деле капканы, которые расставила тебе жалость. На одной жалости, я думаю, трудно долго продержаться. Жалость – чувство, конечно, хорошее, но одной жалости куда как мало, Мария. Должно быть и еще что-то.
– Если смотреть с твоей колокольни, то ты прав.
– А если с твоей, то нет?
– С моей – нет. Мы с тобой слишком разные, Володя, и говорим совершенно о разных вещах, хотя и пользуемся для их обозначения одинаковыми словами.
– Что бы ты сделала, если бы я извивался и корчился здесь на полу, истекая кровью. Если бы я действительно умирал без тебя?
– Зализала бы все твои раны, как кошка. – Она потянулась за сигаретами. – Но ты, как говорила моя бабка, жив и здоров на сто двадцать лет. Все это глупости, – сказала она, когда Люсин накрыл ее руку своей. – И слава богу, что тогда мы не приняли друг друга всерьез. – Благодарно улыбнувшись, она осторожно высвободила руку.
– Говори только за себя. – Он зажег ей спичку.
– Хорошо. – Она серьезно кивнула и медленно выпустила дым. – Я почти влюбилась в тебя с первого взгляда… К счастью, это скоро прошло.
– К счастью?!
– А может, и нет, потому что не было бы тогда ни Генки, ни… Знаешь что? Давай переменим пластинку?
– Хорошо. Но прежде я тоже хочу сказать, что влюбился в тебя. Возможно, это случилось в тот же вечер или потом, когда мы встретились в самолете. Помнишь?
Она кивнула, не отрывая пальцев с сигаретой от губ.
– И у меня это долго не проходило.
– Но все же потом прошло?
– Прошло. Потому что все проходит в конце концов, как это было написано на перстне царя Давида. Но мне было жаль, когда оно прошло. Да и сейчас жаль тоже. Видимо, мы оба тогда сильно ошиблись, хотя виноват во всем только я один.
– Нет, Володенька, это не так. Все случилось так, как должно было случиться. И не надо переживать задним числом. Я же сказала тебе, что почти влюбилась в тебя. Это все и решило. Не будь этого маленького «почти», я бы сама бросилась тебе на шею. Потом, когда мы встретились в самолете, я ведь даже не сразу тебя узнала. А когда узнала, то с удивлением обнаружила, что совершенно ничего не почувствовала. Понимаешь? Было только минутное помрачение, которое скоро прошло. Ничего более. И ты это тоже знал, иначе бы не затаился так надолго. Разве я не права?
– Может быть, и права, – проворчал Люсин и сунул в рот незажженную сигарету. – Не надо, – покачал он головой, когда она подвинула ему спички. – Просто я оставил дома свой мундштучок, свою соску-пустышку… А вообще-то хорошо, что мы с тобой поговорили.
– Очень хорошо. Теперь мы сможем видеться без боязни.