– Конечно, в соленой воде?

– В ванне, – отрезал Люсин. – Но дело не в том. Нужна хоть какая-то разрядка. Чувствовал, что больше не выдержу. Вот я и предложил сбежаться. Генрих хоть придет?

– Обещал.

– Да. – Люсин прикрыл глаза и кивнул. – Люблю я Генриха.

– А меня, старик?

– И тебя.

– Тогда отвечай сей момент, паршивец! – Березовский шлепнул рукой по столу, который после того, как уборщица вытерла его влажной тряпкой, сверкал, как школьная доска до начала урока. – Говори, в чем искусство оперативника?

– Искусство? Кто сказал – искусство?

– А если серьезно?

– Если серьезно, то, пожалуй, искусство. Прежде всего искусство задавать вопросы, точно и неожиданно их ставить, затем умение слушать, ничего не пропуская, способность сопоставлять несопоставимое и, наконец, привычка держать в голове тысячи мыслимых и немыслимых вариантов, пока кто-то другой раскладывает за тебя пасьянс. Последнее как раз утомляет больше всего.

– Но что же здесь главное?

– Природный талант вести беседу. Этому действительно научиться трудно. Остальное – дело наживное.

– Какую беседу ведем мы с тобой сейчас?

– Обоюдополезную, я полагаю. Ты пытаешься вытащить из меня то, что я и так с радостью готов тебе выложить, а я размышляю, как бы мне тебя заарканить. Такой вариант тебя устраивает?

– Пожалуй, старик, пожалуй… Правда, один крокодил тут недавно проливал слезы и клялся, что задыхается без дружеского общения…

– Погоди, Юр! – запротестовал Люсин. – Намерения у меня действительно были самые благородные, но в ходе беседы, понимаешь, возникла одна идейка…

– Недаром же ты говоришь, что главное для тебя – беседа!

– С мудрым человеком и сам становишься мудрее.

– Уж не собираешься ли ты снова взять меня в свою упряжку?

– Почему бы и нет? – Люсин сделал вид, что эта идея только что пришла ему в голову. – Было бы славно… Поможешь мне кое в чем, а потом напишешь книгу. Еще лучшую.

– Карты на стол, отец.

– Не пойдет. – Люсин лениво пососал соленую корочку. – Я уже сказал тебе, что пасьянсы раскладывает кто-то другой.

– Но хоть приблизительно ты можешь сказать, в чем ситуация?

– Нет, Юр, это тебе ничего не даст. Ну найден труп на болоте, ну обложили предполагаемых убийц… Тебе это что-нибудь говорит? То, что для нас является повседневной работой, для тебя мелковато. Ты же другого хочешь. Чего-нибудь позаковыристей. Или я ошибаюсь? Чего молчишь?

– Жду. – Березовский, с трудом подавив улыбку, закрылся кружкой. – Жду, когда ты кончишь валять дурака.

– Валять дурака? Что ты, Юрочка! Мы же еще не начинали бороться.

– Что ты собираешься мне поручить?

– Исторические изыскания, разумеется. Как всегда.

– Это интересно?

– По-моему, очень. Но вполне возможно, что я и ошибаюсь. Не исключено, хотя и маловероятно, что здесь обычное уголовное дело и все наши поиски пойдут прахом, как только милиция возьмет двух субчиков, которые затаились в лесу.

– Я ничем не рискую. Разойдемся как в море корабли.

– Вот и расчудесно. По рукам?

– Идет. Что я должен делать?

– Сначала настройся. Представь себе, Юр, что тебя интересует сейчас не Средняя Азия седьмого века, как ты говорил, а Индия, Греция, Тибет какой-нибудь… Древность, культ камней и растений, короче говоря – фетишизм. Вникаешь?

– С трудом.

– В том-то и беда, что здесь все так неопределенно. – Люсин скомкал салфетку и бросил ее в пепельницу. – Представь себе человека, ученого. Он глубоко эрудирован, разносторонне образован, в какой-то мере почти гениален. У себя в лаборатории занимается синтезом монокристаллов: рубинов, сапфиров и тому подобное. На самом высоком, как принято говорить, научном уровне. Зато дома он вытворяет странные вещи.

– Например?

– Собирает древние рецепты алхимиков, выписывает из священных книг легенды и мифы, в которых фигурируют драгоценные камни…

– И это тебе кажется странным? – Березовский иронически улыбнулся.

– Погоди, Юр. Я понимаю, что в моем пересказе все предстает весьма банально. Я умею слушать, но не рассказывать. – Люсин задумался. – Давай попробуем зайти с другой стороны. – Он вынул записную книжку. – Ты знаешь о последних опытах с нервной системой растений?

– У растений есть нервная система?

– Выходит, что так… Как-нибудь я тебе расскажу об этом. Не теперь.

– Хочешь еще? – спросил Березовский, сдвигая на край пустые кружки.

– Подождем Генриха. – Люсин встал и огляделся. В баре стало просторнее. Соседи за их столом уже сменились. – Выпьем с ним еще по одной, и баста.

– Что так, отец?

– Работать надо, дорогой товарищ.

– Продолжим наши игры.

– Что бы ты сказал про человека, который ошпаривает кипятком комнатные цветы, прижигает их листья сигаретой, раздражает их током?

– Маньяк.

– И попал бы пальцем в небо.

– Исследование нервной системы растений?

– Он записывал биопотенциалы корней и листьев. Они резко меняются, когда, например, рядом убивают живое существо.

– Ого! Это уже товар!

– Клюнул?

– Давно, отец, но нельзя ли поподробнее? Неужели ты не можешь все как следует растолковать?

– Попробую… Но потом. Хочешь заедем ко мне?

– В контору?

– На пару часиков.

– Но у меня нет паспорта.

– Ничего, как-нибудь проведу.

– Если тебе, новый центурион, что-нибудь нужно, все нипочем! Попробовал бы я пройти к вам без паспорта по своей нужде, по частному делу!

– Приходи, хоть завтра. Пропустим.

– Чем еще занимается твой корифей?

– Не надо о нем так, – посуровел Люсин. – Он умер.

– Прости, старик. Я не знал.

– Он собирал старинные книги, изображения Будды и Шивы, в его доме много цветов и камней.

– Какие это цветы?

– Вот! – Люсин торжествующе раскрыл записную книжку. – Наконец-то! Я ждал этого вопроса. – Он придвинулся к нему почти вплотную. – Мне нужна твоя ясная голова, Юра. Сам я в этом ни бум-бум. Во-первых, скажи мне, что такое бонсаи?

– Карликовые деревья. Их выращивают на Дальнем Востоке, в Японии например. Я видел платаны, дубы и сосны, которым было по триста – четыреста лет, хотя росли они в фарфоровых вазах. Бонсаи прекрасны. Это большие деревья крохотной, лилипутской страны. Они ведь даже плодоносят. Во Вьетнаме я чуть было не купил карликовый мандарин.

– У него есть дуб, лавр, мирт и маслина. Все они растут в горшках на подоконнике.

– Значит, это бонсаи.

– А баньян?

– О старик, это сказочное тропическое дерево! Гигант лесов, ствол которого из-за вросших в землю воздушных корней похож на лабиринт. В тени баньяна может жить целая деревня.

– Его баньян не даст тени и для котенка.

– Тогда это тоже бонсаи, хотя я не слышал, чтобы баньян выращивали в комнате. Какие еще растения у него были?

– Были… Да, Юр, именно были… Дерево дай, коланхоэ, индийский лотос, гинкго и сома. Тебе это что-нибудь говорит?

– Ты ведь сам настроил меня на определенную волну? Естественно, что я тут прослеживаю тенденцию.

– На это я и надеялся, Юр, – удовлетворенно вздохнул Люсин. – Что за тенденция?

– Лавр, мирт и маслины – священные деревья древних греков, дубу поклонялись друиды и германцы, из сомы варили напиток бессмертия боги арьев, а лотос и ныне почитают миллионы буддистов. Это вкратце.

– А более полно?

– Нужно исследовать каждый отдельный случай. Маслину, например, обожествляли в Иудее, лотос – в Древнем Египте. Гинкго – реликт третичного периода. Кажется, ему придают какой-то смысл в Юго-Восточной Азии.

– Ты не сказал про коланхоэ, про дерево дай.

– О них я слышу впервые.

– Займешься, Юрок?

– Конечно. Мы же договорились.

– Попробуй поискать связь между священными деревьями и драгоценными камнями. Ладно? Особое внимание обрати на алмаз, на окрашенные его разновидности: красные, голубые…

– Слушай, старик! – схватившись за голову, вдруг прошептал Березовский. – Уж не возвращаемся ли мы к сокровищам катаров? Помнишь стихи: «Отличный от других алмаз, бордоское вино с водою»!