Люсин и Березовский топтались в «предбаннике» возле бочек и зорко следили за столиками. Но, судя по количеству полных кружек, никто в обозримом будущем уходить не собирался.

– По-моему, нам не светит. – Люсин огорченно поскреб макушку. – Как полагаешь?

– Очередь продвигается, отец. – Березовский присел на каменную ступеньку. – В крайнем случае можно и стоя. По кружечке.

– Что – по кружечке? – Люсин сунул ему под нос завернутую в газету воблу: – А это? Нет уж, братец, ты как хочешь, а мне нужен столик. Я, может, целый год этого ожидал. Да и покалякать хочется. Генрих придет?

– Обещал подгрести, как освободится. У него сейчас приемные экзамены.

– Мне, что ли, податься в Академию общественных наук? – Люсин критически оглядел проступившие на бумаге темные пятна жира и, положив пакет на бочку, брезгливо понюхал пальцы. – А воблочка-то свежая, так и сочится.

– М-да, хорошо бы! – Березовский проглотил слюну. – Знаешь, почему здесь сегодня вавилонское столпотворение?

– Знаю, – уверенно кивнул Люсин. – По причине жажды.

– Нет, я серьезно.

– И я серьезно. Жажда доводит людей до остервенения. Научный факт.

– Оно конечно. Только есть еще одно привходящее обстоятельство: какой-то трепач распустил слух, что будут раки.

– Раков, для твоего сведения, кушают только в месяцы с буквой «Р». Поэтому раньше сентября не надейся.

– Ты бы лучше этим гаврикам объяснил, – посоветовал Березовский, кивнув на очередь вокруг стойки.

Отсутствие раков, воблы, моченого гороха и прочих классических закусок ничуть не влияло на настроение очереди. Журналисты в бодром темпе накладывали себе на тарелки бутерброды и крутые яйца, передавали по цепочке на дальние столики картонные блюдечки с арахисом и просоленными черными сухариками.

– Как бы все пиво не выдули, – оценил ситуацию Люсин.

– Стоп, старикан! – навострился Березовский. – Айн момент! – Он бросился, как напавшая на след гончая, к длинному угловому столу, где сидела компания человек в десять.

Последовали короткие рукопожатия, обмен мнениями по актуальным вопросам, и вскоре он уже призывно махал томящемуся в «предбаннике» Люсину.

На длинной скамье у стенки нашлось одно место. Люсин втиснулся туда хоть и с трудом, но прочно, а Березовский затесался в очередь. Кто-то из пирующих небожителей молча подвинул Люсину кружку. Она была скользкая и холодная, и пена в ней еще не успела осесть. Он так же молча принял дар и, отпив единым духом добрую половину, небрежно выбросил на всю компанию две здоровенные воблы. Когда Березовский вернулся с полными кружками, от воблы не осталось и следа.

Дальше у Люсина с Березовским все пошло как в сказке: свое место, свое пиво и деликатесы высшей категории. Под вязкую, как жевательная резинка, пронзительно соленую икру и копченый пузырь хорошо было вспомнить Мурманск: шашлык из зубатки, полуметровых омаров и жаренные в кипящем масле хвосты лангуст. Утолив первую жажду, разговорились «за жизнь».

– У тебя окно? – довольно отдуваясь, спросил Березовский.

– Как тебе сказать… – Люсин поставил кружку. – По правде говоря, я уже давно не был так занят, как сейчас. И чем дальше в лес, тем больше дров. Ни рук, ни головы уже не хватает, а концов не видно.

– Так-то уж все плохо? – хитро прищурил глаз Березовский.

– Нет, кое-что я, конечно, знаю, Юр, но, думаю, это не главное.

– А что главное?

– Вокруг него-то я и брожу с завязанными глазами, так сказать, смыкаю узкие круги.

– Потом пиф-паф и цап-царап. – Березовский наставил на него палец. – Руки вверх, а то буду стрелять! Брось шпайер! Твое здоровье! – Он поднял кружку.

– Угу, – хмыкнул Люсин. – Во-первых, «шпайер». Это из репертуара молодого Утесова. Сейчас говорят «пушка», «пушечка», «пуха».

– Учусь на ошибках, хоть они и мелочи.

– Верно, Юр, мелочи. – Люсин промокнул губы бумажной салфеткой. – Сугубо доверительно могу сказать, – он отвалился от стены и, положив локти на стол, придвинулся к Березовскому, – только тебе и никому больше, что свою пуху я только однажды брал из сейфа.

– Парадокс.

– Нет, Юр. – Люсин лениво шелушил зерна арахиса. – Просто мне всегда почему-то перепадали такие дела, где нет ни стрельбы, ни засад, ни погони. У других ребят этого было вдосталь, а меня как-то миновало.

– Ты жалеешь об этом?

– Я? Жалею? – Люсин даже рассмеялся. – О чем тут можно жалеть? Преступники тоже люди, а в человека нелегко выстрелить, Юр. Я могу лишь радоваться тому, что пока – тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, – вызывал к себе по повестке, а не арестовывал с пистолетом в руках.

– Странно. Я всегда считал, что ты в своей конторе на первых ролях. Да так ведь оно и есть! Разве дело с «Ларцем» рядовое?

– Мы говорим о разных вещах. Острота и сложность нашей работы не определяется числом стреляных гильз. Возьми ребят из УБХСС! У них редко случаются горячие сюжеты, которые так любит ваш брат писатель. Кажется, что они занимаются наискучнейшим делом: проверяют счета, поднимают накладные, копаются в толстенных бухгалтерских книгах…

– Ладно, папа. – Березовский подвинул ему новую кружку. – Меня можешь не агитировать. Я тоже кое-что соображаю; премного наслышан. Лучше расскажи про себя. Если ты доволен, что твоя пушка ржавеет в сейфе, то я только рад за тебя. Лишь бы тебе хорошо было, а остальное приложится. Но ты, наверное, подыхаешь со скуки?

– Мне грех жаловаться на судьбу. Я только теперь по-настоящему начал понимать, что значит быть сыщиком. Вхожу во вкус.

– Поделись, если можешь. За мной не пропадет.

– Не сомневаюсь. Жаль только, что ты малость отвалил от нашей тематики, куда-то на Восток подался, в древность…

– Хитришь, старичок! – Березовский размочил в пиве соленый сухарик. – Ой, хитришь! Говори прямо, куда нацелился? Без политеса.

– Никуда. – Люсин сделал удивленное лицо. – Просто к слову пришлось.

– Есть что-нибудь интересное?

– Для тебя?

– Для Ги де Мопассана! – рассердился Березовский. – Чего крутишь?

– Э, братец, на глотку меня не возьмешь. Пустой номер, так допрос не ведут.

– А как? – кротко спросил Березовский. – Как ведут допрос? В чем смысл этого искусства? Поглядите на этого нового центуриона, как он обрабатывает за кружкой пива лучшего друга! Намеки, подозрения, интригующие недомолвки… А зачем, спрашивается?

– Да, Юр, зачем?

– Просто ты хочешь, чтобы я клюнул на твою тухлую приманку. Ну ладно, хорошо, считай, что ее уже заглотал, как ерш, до самой селезенки. Березовский крепко сидит на крючке. Можете дергать за лесу, майор, не бойтесь, он не сорвется.

– В чем я допустил ошибку, Юр? – Люсин показал, что готов сдаться.

– Видишь ли, наши с тобой рандеву уже трижды срывались по причине твоей патологической занятости. Так?

– Допустим.

– А сегодня ты вдруг смог. Я поневоле насторожился. И, как видишь, недаром. Разве тебе здесь не нравится? Или мы плохо сидим?

– Хорошо, Юр, превосходно сидим.

– Но ты сам проболтался, что никогда еще не был так загружен. Говорил?

– Говорил.

– Как тогда прикажете вас понимать? Вы здесь со мной по долгу службы или как? – Березовский с надменным видом дуэлянта, бросающего перчатку, швырнул на стол обглоданный рыбий скелет. – К барьеру! Ваш выстрел, секунд-майор!

– Нет, – покачал головой Люсин и щелчком отправил скелет обратно. – Я уже сдался на милость победителя и признаю твое умственное превосходство.

– Кыш! – Березовский взмахнул рукой, словно отгонял надоедливую муху. – Я хоть и писатель, но не падок на лесть.

– Какая уж тут лесть! Готов поспорить, что у тебя коэффициент интеллекта не ниже, чем сто восемьдесят.

– Почему именно сто восемьдесят, отец?

– У меня сто семьдесят.

– Это много?

– Очень много, Юр, – пресыщенно вздохнул Люсин. – Но клянусь всеми льдами экватора, я шел к тебе без всякой задней мысли. Если бы ты только знал, как я закрутился! Сегодня утром проснулся с твердым намерением утопиться.