– Мы терпим убытки, принц! – взмолился компаньон. – Нельзя ли уплатить теперь же хоть часть? Ведь мы и так уступили двести тысяч.

– Ничем не могу помочь вам, господа! Я в этом деле только посредник, потому и расписку на тридцать тысяч прошу вас написать на имя ее величества.

Опечаленные ювелиры вынуждены были удалиться. Некоторое время спустя Бемер посетил госпожу Кампан, которая была в библиотеке как раз в тот момент, когда королева сжигала письмо. Она рассказала об этом Бемеру, с которым имела дела, что несколько умерило его тревогу.

Теперь же он решил выяснить через госпожу Кампан финансовое положение королевы. Мысль об афере он загонял на самое дно.

– В какой форме были переданы вам приказания королевы, мой друг? – прямо спросила его госпожа Кампан.

– Посредством записок с собственноручной ее подписью, – ответил ювелир. – И с некоторого времени я вынужден показывать эти записки моим кредиторам, чтобы их успокоить… Если нам не заплатят и в октябре, мы будем разорены.

– Разве вы совсем ничего не получили?

– Почти ничего. При передаче ожерелья я получил тридцать тысяч ливров в билетах учетной кассы, которые были переданы мне по приказанию ее величества кардиналом… Можете быть уверены, он лично видится с ее величеством, так как, передавая эту сумму, сказал мне, что королева в его присутствии достала билеты из портфеля, лежавшего в бюро севрского фарфора, которое стоит в ее будуаре.

– Да, я слышала, – заявила госпожа Кампан, – будто кардинал то же сказал Сент-Джемсу и Бассанжу… Очевидно, так оно и есть. В противном случае эти люди могли бы легко установить истину… Значит, у королевы просто нет денег. Но это не делает ваше положение более легким, мой бедный друг.

…Проводив ювелиров, кардинал возвратился к себе в кабинет, где его уже ожидал взволнованный Бассанж.

– Кажется, вас впутали в скверную историю, принц, – сурово сказал он. – Мне стало известно, что барон де Бретейль был у королевы по вашему делу.

Услышав имя заклятого своего врага и начальника полиции, кардинал побледнел.

– Говорите, Бассанж, ради Бога говорите скорее!

– Подробностей я не знаю, но все выглядит очень скверно. Бретейль говорил с королевой весьма резко. Он заявил, что имя ее скомпрометировано преступным злоупотреблением. Королева казалась крайне взволнованной и удивленной. Она заверила Бретейля, что не имеет никакого касательства к делу с ожерельем.

– Тогда я погиб, – прошептал кардинал.

– Я уверен, что вас запутала эта авантюристка ла Мотт! – вне себя от раздражения воскликнул Бассанж. – Недаром наш Калиостро был так настроен против нее! А он знаток людей, принц, вы не станете отрицать.

– Нет, ла Мотт не виновата, – покачал головой кардинал. – Нас обоих запутали.

– А я так уверен, что все это ее рук дело! Вы должны немедленно потребовать у нее объяснений в присутствии Бретейля.

– Никогда! Если откроется тайна моей переписки с королевой, ни мне, ни ла Мотт не миновать палача. Ей надо бежать, Бассанж! Бежать за Рейн! Уведомите ее об этом от моего имени. При сложившихся обстоятельствах мне трудно будет сделать это самому. Много людей осведомлено о последних событиях в Версале?

– Много? О, совсем немного! Как всегда, весь Париж!

– Ну вот, видите, Бассанж! Поспешите же к ла Мотт. Она столь же невиновна, как и я.

Но ла Мотт отказалась следовать полученному совету. Не выказав никакого беспокойства и не приняв даже минимальных предосторожностей, она выехала вместе с мужем в Бар, где продолжала жить столь же открыто и широко.

И хотя все уже знали о скандальном докладе Бретейля, она продолжала вести себя как ни в чем не бывало. Более того, герцог Пантьевр не только принял ее, когда она нанесла ему визит в Шатовилене, но и оставил к обеду. Это удивило всех. Рассказывали, что герцог сам проводил ее до дверей второго салона – честь, которой он не удостаивал даже герцогинь и оказывал лишь принцессам крови! Столь же высокий прием оказал ей и аббат в Клерво. В аббатстве только что собрались поужинать, когда вошел новый гость, только что приехавший из Парижа. На вопрос, что нового в столице, он изумленно раскрыл глаза:

– Как? Вы ничего не знаете? Кардинал Людовик Роган арестован!

Присутствующие буквально онемели. Ла Мотт слегка побледнела и велела немедленно запрягать.

– Надеюсь, вы незамедлительно покинете Францию? – спросил ее аббат. – Я одолжу вам денег.

– Ни за что! – с досадой отмахнулась она. – Я-то тут при чем? Меня тревожит лишь судьба кардинала. Я еду к себе в Бар.

Еще большее спокойствие продемонстрировал ее супруг. Когда карета графини на взмыленных лошадях влетела в Бар, его не оказалось дома. Еще с утра он уехал с приятелями на охоту.

…Кардинал де Роган действительно был арестован. И арест его выглядел поистине ужасно. Только лютой злобой Бретейля можно объяснить, что для этой цели был выбран день Успения.

Двор только хотел отправиться на богослужение, но все уже собрались. Великий милостынераздаватель находился в это время в церкви в полном епископском облачении. Неожиданно к нему подошел лейтенант черных мушкетеров с приглашением немедленно последовать в кабинет короля. Когда смертельно бледный Роган переступил порог кабинета, там уже ждали его сам Людовик, королева, хранитель государственной печати и, конечно, барон Бретейль.

– Что это за ожерелье, которое вы будто бы доставили королеве? – резко и прямо спросил король.

Роган завертелся, как пойманный зверь. Но ни в чьем взгляде не встретил сочувствия.

– Меня обманули, сир… – беспомощно залепетал он. – Меня обманули…

– Как же это могло случиться? – спросила вдруг королева.

Этот вопрос совершенно доконал кардинала. Он жалко улыбнулся, но, овладев собой, посмотрел королеве прямо в глаза тяжелым и отнюдь не почтительным взглядом. Она не выдержала и отвернулась.

– Мне трудно оправдаться перед вами, сир, – сказал он, поворачиваясь к королю. – Все так внезапно, так неожиданно… Позвольте ответить вам в письменной форме? Клянусь, сир, я совершенно невиновен!

– Хорошо, – согласился король. – Пройдите в соседнюю комнату и напишите все, что считаете нужным.

Роган вышел шатаясь. Епископское облачение болталось на нем, как на пугале. Он был совершенно сломлен. Что же окончательно сразило его? Суровость короля? Но к ней надо было быть готовым. Может быть, вопрос королевы?

Когда он возвратился в кабинет с оправдательной бумагой в руках, король встретил его еще более сурово.

– Отдайте это Бретейлю, сударь! – отмахнулся он. – Это дело полиции!

– Меня хотят арестовать? – шепотом произнес кардинал. – Ах, сударь! Я всегда готов повиноваться приказаниям Вашего величества, но избавьте меня от позора быть арестованным в архиерейском облачении на глазах всего двора.

– Так и должно быть, – неумолимо возразил Людовик.

Когда Роган выходил из кабинета, за спиной его прозвучал визгливый голос Бретейля. Барон не смог сдержать нетерпения и, самовольно присвоив себе права начальника дворцового караула, отдал приказ:

– Арестуйте кардинала!

Роган замер, словно ему в позвоночник впилась пуля, потом согнулся и, как бы преодолевая встречный порыв ветра, резко подался вперед. За дверями его с почтительным поклоном встретил молодой лейтенант гвардии.

Проследовав вдоль длинной галереи дворцовой церкви, опальный кардинал увидел в конце ее своего форейтора. Лейтенант оказался настолько любезен, что отошел в сторону.

– Одну минуту, господин офицер, – задержал его кардинал. – Не найдется ли у вас карандаша?

Взяв карандаш, он быстро набросал на клочке бумаги несколько строк и отдал записку слуге, прошептав ему что-то по-немецки.

Форейтор тут же выбежал из церкви и, вскочив на коня, во весь опор помчался в Париж.

Когда он спешился у кардинальского дворца и слуги хотели увести коня, загнанное животное упало на землю, чтобы уже не подняться.

Записка попала к аббату Жоржели весьма своевременно. Он успел собрать всю переписку Рогана в портфель, который и спрятал затем в надежном месте. Однако обыск, которого так опасался Роган, был произведен лишь через четыре часа после ареста. В чем причина столь странного промедления? Может быть, опасались обнаружить слишком многое?..