На полях было начертано: «Одобрено, Мария-Антуанетта Французская».

…В Версале между тем происходило следующее. Мария-Антуанетта сидела перед венецианским зеркалом в хрустальной раме, а камеристка осторожно расчесывала черепаховым гребнем ее прекрасные волосы. В этот момент вошла королевская модистка мадемуазель Бертен и тут же выпалила новость:

– Знаменитое ожерелье, ваше величество, нашло наконец покупателя! Де Суза забрал его для португальской королевы!

– Ах, как я рада! – воскликнула Мария-Антуанетта, отстранив камеристку. – Я велю позвать Бемера и поблагодарю господина Суза за то, что он избавил меня от этого проклятого ожерелья!

И столько горькой иронии, столько неподдельной досады было в ее восклицании, что мадемуазель Бертен прикусила язычок.

Тут как раз доложили, что в приемной дожидается ювелир Бемер, который поспешил от кардинала в Версаль. Королева поспешно схватила какую-то книгу и сделала вид, что читает. Обыкновенно так она выражала свое недовольство. Заставив Бемера постоять у дверей, она несколько раз перелистнула страницы и только потом подняла глаза.

– Я очень рада, сударь, что вы продали ваше ожерелье, – сухо сказала она и отвернулась.

– Мое ожерелье, государыня?

– Да, ваше ожерелье, которое господин Суза посылает сегодня в Лиссабон.

– Помилуйте, государыня! – Бемер прижал руки к груди. – Ничего подобного! Сделка не состоялась! Мы вовсе не хотим, чтобы эта ставшая столь знаменитой драгоценность покинула Францию!

Королева бросила молниеносный взгляд на модистку, укоризненный и вместе с тем торжествующий, и милостиво отпустила Бемера. Он был достаточно благоразумен, чтобы ничего более не сказать.

В этот же день королева приняла перед обедней нескольких придворных дам и иностранных послов, среди которых был господин де Суза.

Как только португальский посол вошел, она тотчас же, вопреки этикету, направилась к нему и с живостью маленькой шалуньи сказала:

– Знайте, господин посол, что вы не получите ожерелья: оно уже продано.

Казалось, она даже готова была высунуть язык.

– Что вы имеете в виду, ваше величество? – удивился или же прикинулся удивленным посол.

– Вы не получите его, сударь, – торжествующе улыбнулась королева. – Я очень этим огорчена… – И, резко повернувшись, она возвратилась к своим дамам.

Эту странную сцену видело много глаз, и через какой-нибудь час ее на все лады обсуждали во дворце. К вечеру о ней заговорил весь Париж.

На другое утро кардинал де Роган получил от ювелиров шкатулку с ожерельем. Оставалось только вручить драгоценность королеве с глазу на глаз. Но как?

Вновь переодевшись в костюм садовника, кардинал отправляется в Версаль. Его сопровождает только камердинер Шрейбер, которому и поручено нести шкатулку с ожерельем. Приехали уже под самый вечер, когда цветы пахнут особенно сильно и первые летучие мыши начинают бесшумно кружить в зеленоватом еще небе. Улучив удобный момент, когда вокруг никого не было, кардинал выскочил из кареты и бросился к дому ла Мотт. Уже у подъезда он принял шкатулку и знаком отослал слугу домой. Его ждали и сразу же провели в гостиную. А вскоре дворецкий доложил о приходе посланного от королевы. Кардинал сразу же прошел в наполовину открытый альков, куда ла Мотт вслед за ним ввела и посланца. Это был господин Лекло – личный камердинер королевы. Он вручил ла Мотт записку, которую та сразу же передала кардиналу. Записка содержала одну только фразу: «Вручить шкатулку подателю». Подписи не было. Приказание, однако, было незамедлительно исполнено.

Кардинал передал Лекло шкатулку, стоившую 1 600 000 ливров, ни о чем не спросив и не взяв у него расписки.

Он мог рассчитывать, однако, что королева, получив ожерелье, все же как-то его об этом известит. Так оно и произошло. На другой день его навестила ла Мотт и сообщила, что утром в Эль де Веф королева уведомит кардинала о получении шкатулки условным знаком.

– Каким? – нетерпеливо спросил Роган.

– Этого не уточняли, – ответила ла Мотт. – Но я думаю, сделают так, что вы поймете.

На следующее утро, проходя мимо кардинала, королева как бы невзначай поправила красный розан на корсаже.

Этого было более чем достаточно…

Не прошло и трех дней, как Роган стал торопить ювелиров отдать королеве визит благодарности. Очевидно, у него не было и тени сомнения в том, попала ли шкатулка по адресу.

Но ювелиры уже успели накануне исполнить этот приятный долг. Они лишь не уведомили о том кардинала, боясь оскорбить его недоверием.

И было бы странным, если бы они не отправились к королеве. Все же было так ясно и определенно. К тому же Бемер был еще в Версале, когда произошла знаменитая сцена с португальским послом. Единственное, что смущало его, так это выбор посредника. Королева могла найти более подходящее для этой цели лицо, чем одиозный великий милостынераздаватель.

Но, когда он вместе с компаньоном приехал в Версаль с визитом благодарности, королева встретила их очень милостиво. Разумеется, о беседе с глазу на глаз не могло быть и речи, поэтому пришлось ограничиться общими благодарными фразами. Мало ли за что может благодарить подданный свою государыню? Хотя бы за одно счастье лицезреть ее!

Мария-Антуанетта одарила их чарующей улыбкой и отпустила благосклонным кивком. Все было в порядке.

И вот совершенно неожиданно кардинал уведомляет ювелиров, что из письма, переданного ему госпожой де ла Мотт, стало известно, будто королева находит ожерелье чрезмерно дорогим и просит сбавить цену на 200 тысяч ливров. В противном же случае, она вынуждена будет покупку возвратить.

Нечего говорить, что ювелиры были неприятно удивлены. Однако поставленное им условие приняли. Как бы слагая с себя всякую ответственность за это дело, кардинал продиктовал им письмо к королеве. Оно гласило:

Пожалуй, трудно было бы выразиться более определенно. Рогану и ювелирам, не получившим до сих пор даже первого взноса, оставалось надеяться на столь же определенный ответ.

Письмо это от 12 июля 1785 года было подано королеве, когда она входила в свою библиотеку.

Королева прочитала письмо и, не выразив никакого удивления, сказала:

– Это не стоит хранить.

Подойдя к горящему шандалу, она небрежно сунула бумагу в огонь.

Ответа на письмо не последовало.

Срок первого платежа между тем неумолимо истекал. Близился день, когда ювелиры, не рискуя уже погрешить против этикета, могли потребовать первые шестьсот тысяч. Поэтому они предпочли подождать. Трудно сказать, насколько спокойным было их ожидание. Единственное, что могло подкрепить их надежды, было поведение причастных к сделке людей – графини и кардинала.

Ла Мотт спокойно жила в Париже и в Версале, задавала балы, скупала землю в Бар-сюр-Об и более чем всегда хвасталась интимной дружбой с королевой. Великий милостынераздаватель Франции тоже ни в чем не изменил привычного образа жизни и не считал нужным особенно хранить тайну королевы. Он даже сказал как-то Сент-Джемсу, что видел в руках королевы 700 000 ливров, предназначенных, очевидно, для первого взноса.

– Вы вели переговоры непосредственно с королевой? – спросили его.

– О да! – не задумываясь, ответил он.

Узнав об этом разговоре, ювелиры успокоились. Но в день, когда истекал последний срок уплаты, кардинал призвал их к себе.

– Вынужден огорчить вас, господа, – заявил он. – Королева не может уплатить вам сейчас следуемую сумму. Она сделает это в октябре. Теперь же мне поручено выплатить вам тридцать тысяч ливров процентов.

– Но как же так, ваше преосвященство? – запротестовал Бемер. – Мы никак не можем ждать столько! У нас у самих подоспели неотложные платежи.