– Можно войти? – тихо спросил Люсин.

Она молча посторонилась и пропустила его в комнату. Михайлов выгружал из авоськи какие-то бумажные свертки. Он обернулся и как-то весь передернулся. Видимо, как и Женевьева, он меньше всего ожидал увидеть сейчас следователя.

– Здравствуйте, – поздоровался Люсин, испытывая некоторую неловкость. Ему всегда становилось немного не по себе, когда он видел, что его слова или действия вызывают в людях страх.

– Чем обязана? – сухо спросила быстро овладевшая собой Женевьева.

– Мне нужно задать вам несколько вопросов… обоим.

Колючие, суженные зрачки Михайлова все еще бегали, как загнанные зверьки. Но Женевьева держалась молодцом. Спокойная и холодная, как всегда.

– Понятно, – кивнула она, вытаскивая сигарету. – Мы уже думали об этом. Просто не ожидали, что вы так… быстро. – Она отбросила коробочку сигарет «Лорд» и щелкнула зажигалкой.

– Если позволите, Женевьева Александровна, я поговорю сначала с Виктором Михайловичем. Покурите пока в моем номере. Это четыреста девятнадцатый, неподалеку. Я вам позвоню. Ключ в дверях.

– Хорошо, – кивнула она и пошла к выходу. Но вдруг задержалась и, не оборачиваясь, медленно, словно сквозь зубы, произнесла: – Расскажи все как есть, Виктор. Нет смысла…

– Благодарю за доброе побуждение! – резко прервал ее Люсин. – Я позвоню вам, Женевьева Александровна!

Все так же, не оборачиваясь, она чуть склонила голову набок, и вдруг ее плечи как-то поникли. Она медлила, потом, словно решившись на что-то, резко тряхнула платиновыми волосами и вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.

Михайлов молча следил за ней. Глаза его перестали бегать, напротив: сосредоточившись на закрывшейся только что двери, они обрели выражение трагическое и обреченное.

– Имейте в виду, – тихо, едва шевеля губами, сказал он, – она абсолютно непричастна. Абсолютно… Если из нас кто-то действительно виноват, так это я.

– Я не тороплюсь обвинять, Виктор Михайлович, – мягко возразил Люсин, давая Михайлову собраться с мыслями и прийти в себя. – Да и не мое это дело – обвинять… Я вынужден задать вам несколько вопросов, чтобы прояснить некоторые обстоятельства. Вы не волнуйтесь, а лучше помогите мне кое в чем разобраться. Это и для вас будет лучше, Женевьева Александровна права.

– Спрашивайте, – согласился все так же тихо Михайлов.

– Подумайте хорошенько, прежде чем давать ответы, – предупредил Люсин, – потому что я буду вести протокол.

Он вынул из портфеля зеленоватый бланк, прошел к письменному столу и, отодвинув его так, чтобы Михайлов мог сесть напротив, сказал:

– Прошу.

Михайлов опустился в кресло и невидящим взглядом уставился в окно. Выходило оно во внутренний двор, на пыльный пустырь, где уже стояли строительные краны и высились груды кирпича.

– Сейчас-то паспорт, надеюсь, при вас? – чуть улыбнулся Люсин.

Михайлов полез во внутренний карман.

– Я выносил вам его… тогда, – сказал он, протягивая Люсину свой до невозможности истрепанный документ.

– Знаю, – кивнул Люсин и раскрыл паспорт. – Так… – Он начал аккуратно заполнять бланк. – Михайлов Виктор Михайлович, год рождения 1934, место рождения Москва, прописан по Малой Бронной улице, номер семнадцать, квартира шесть. Художник-реставратор… Вы по договорам ведь работаете, Виктор Михайлович?

– В основном…

– Значит, работа по договорам с различными организациями. Так?

Михайлов молча кивнул.

– Ну и прекрасно… А сейчас ответьте мне на такой вопрос: продали ли вы иностранному гражданину икону под названием «Троица»?

– Продал… Но я уже говорил вам, что не знал… А впрочем, чего уж? – Он махнул рукой. – Знал! Да, я продал эту икону иностранному гражданину.

– Хорошо. Я так и записываю… Сколько вы получили за нее?

– Пятьсот рублей советскими деньгами.

– Когда это было? Где?

– Во вторник, на прошлой неделе. У меня на квартире.

– Кто при этом присутствовал?

– Никто.

– Так… Теперь такой вопрос: знали ли вы, что эта икона представляет собой памятник древнерусской живописи?

– Эта икона написана в прошлом веке! Я знал и знаю, что никакой исторической ценности она не представляет.

– Вы утверждаете это?

– Конечно.

– Тогда ознакомьтесь, пожалуйста, с заключением эксперта. – Люсин протянул ему отпечатанный на машинке листок.

Михайлов бегло просмотрел экспертизу, словно хотел ее моментально сфотографировать, а не прочесть. Но вдруг, схватив бумажку обеими руками, поднес ее почти к самым глазам, отвернувшись вполоборота от света, чтобы не мешать ему, Люсин сделал вид, что заинтересовался каким-то документом в одном из отделений своего портфеля. На самом же деле он напряженно ждал, что скажет Михайлов, подстерегал первую, самую непроизвольную реакцию.

– Да. Очень может быть… – тихо произнес Михайлов и отер лоб. И вдруг, словно высвободилась в нем какая-то до отказа натянутая пружина, он сцепил руки в единый кулак и, болезненно сморщившись, уперся в него зубами. – У меня было подозрение… – раскачиваясь, сказал, будто простонал, он. – Я же видел и это вохрение жидкой плавью, золотистой охрой с подрумянкой по светло-оливковому санкирю! А белильные оживки, мелкие такие, реденькие, нанесенные короткими штришками? Я же сам говорил, что она какая-то первозданная. Эта голубизна на хитоне исконная какая-то… И серо-синие пробелы на мантии левого ангела… Но поймите же: она ведь так хорошо сохранилась! Есть бесчисленные подражания, многочисленные копии… Да и не верю я, что можно случайно, у какой-то старухи, купить за двадцатку пятнадцатый век!.. Не верил… – Голос его упал.

Люсин удивился, что Михайлов сказал почти то же, что и профессор-эксперт. Оба они сказали «не верю». И Женевьева – он тут же вспомнил – тоже, кажется, сказала так.

«Может, в этом все дело? Это “не верю” продиктовал им профессиональный опыт, притаившиеся где-то на дне души разочарования, развеявшиеся надежды. Безусловно, искренне… Но профессор сказал, не видя доски. У этого же она была черт знает сколько. Впрочем, профессорское звание тоже не даром дают…»

– Значит, если я правильно вас понял, – Люсин опять взял ручку, – вы обманулись в этой иконе?

– Да.

– Хорошо. Так как вы отвечаете на вопрос о древности?

– Отрицательно. Я не знал.

– Это было во вторник?

– Что?

– Продажа иконы.

– Да, во вторник. Часов около четырех.

– Ваш сосед был в то время дома?

– Не знаю… Не помню…

– А что вы делали после того, как иностранец ушел?

– Поехал к одному старичку-коллекционеру, к Дормидонтычу. Это можно проверить…

– Когда вы ушли от него?

– Часов в семь.

– Как вы провели среду?

– Среду?

– Да, что вы делали назавтра, после продажи?

– В среду?.. Постойте! Кажется, я был весь день дома. Отделывал интерьер.

– Кто-нибудь может это подтвердить? Лев Минеевич?

– Не знаю, право… Возможно. Мы уже так привыкли к совместному существованию, что перестали замечать друг друга. Я по крайней мере… И он, наверное, тоже… Хотя именно в тот день – да, совершенно точно, в среду, часов около пяти, – ко мне приходил Кирилл Анатольевич Воздвиженский!

– Кто он, этот Воздвиженский?

– Проректор духовной академии.

– Он согласится подтвердить, что приходил к вам?

– Я так думаю! Он же действительно приходил. Лев Минеевич, вспоминаю теперь, даже открыл ему дверь.

«В таком случае у тебя железное алиби. И на вторник и даже на среду… Как я и ожидал, налицо алиби…»

– Как, где и когда вы познакомились с иностранцем?

– В комиссионном на Арбате, в понедельник, совершенно случайно разговорились.

– Вы продолжаете настаивать на прежней версии?

– Не понимаю…

– О случайном знакомстве в магазине я уже слышал от вас в первую нашу встречу.

– Ну и что? Как было, так и говорю.

Люсин чуть приподнял брови и повел плечом, всем своим видом показывая, что лично ему совершенно безразлично, врет Михайлов или же говорит правду.