– Ты все о том же, Мирпуа? – Епископ резко обернулся, и коменданту показалось на миг, что горное сияние исходит от темного на фоне зарешеченного оконца лика его. – Теперь уже бесполезно спорить.

– Да, теперь бесполезно. Но тогда, когда вы приняли крепость от Района Пиреллы и начали ее перестройку, тогда следовало одобрить мой план.

– Монсегюр предназначался для иных целей.

– Я знаю это, Наставник Совершенных! Мне ли не знать! И я ценю, что именно мне вы доверили высокую ответственность оборонять наш Солнечный храм. Но неужели нельзя было соблюсти минимальнейшие требования безопасности?

– Какой смысл говорить об этом сейчас?

– Кое-что еще можно изменить.

– Что именно?

– Пробить новые амбразуры.

– Они нужны?

– Безусловно. Все наши амбразуры, равно как и окна, арки и двери, нацелены на солнечный восход, а вовсе не на возможного противника. У меня же нет никакой уверенности, что крестоносцы пойдут на штурм с первыми лучами. Скорее всего, они сделают это под покровом тьмы.

– Вели пробить амбразуры. Что еще?

– Нужно разобрать внутренние мостики. Кроме того, пилоны…

– Они необходимы для наблюдения восхода в день летнего солнцестояния.

– Я знаю, Наставник Совершенных, знаю. Но вообразите себе, что враг завладел стеной и сумел переправиться через второй ров… Что тогда?

– Но день солнцестояния близок, и я боюсь, что все эти перемены…

– А я боюсь, что мы не доживем до святого дня.

– Ты же только что сказал, будто мы сможем продержаться долго! Как я должен понимать тебя, рыцарь?

– Необходимо укрепить замок и усилить его гарнизон.

– Хорошо. Поступай как знаешь. Какие еще требуются перестройки?

– Простите меня, Наставник, но я солдат, и если мне приходится кощунствовать, то только ради вашей же безопасности.

– Говори, Мирпуа, говори же!

– Вы согласились пробить новые амбразуры, но ведь этого мало. Нужно еще заделать добрую половину старых. Согласитесь вы на это?

– Но зачем? – Епископ удивленно воздел руки.

– Любой амбразуре, Наставник, соответствует точно такая же на противоположной стене.

– Конечно. И ты знаешь почему.

– Знаю. – Комендант почтительно склонил могучую голову. – Но опять же допустите на миг, что они овладели одной из стен… В этом случае их лучники, прячась за зубцами, смогут пускать стрелы через амбразуры точно в цель, что сделает невозможной оборону противолежащих стен. Поэтому я предлагаю заделать часть амбразур и защитить сзади подпоры для стрелков. Тогда мы сможем сопротивляться, если даже они возьмут одну стену.

– Хорошо, Мирпуа, передам твои предложения астрологам.

– Совершенные могут не согласиться, Наставник. Даже наверняка не согласятся. Неужели лучше всем погибнуть, чем пожертвовать хоть крупицей привычного распорядка?

– Ты говоришь так потому, что сам не являешься Совершенным.

– О да! Вы правы, Наставник. Я всего лишь Верующий. Но я солдат! И, поскольку закон не позволяет Совершенным брать в руки оружие, умоляю вас внять гласу солдата. Поверьте, что в деле фортификации я разбираюсь не менее Совершенных астрологов.

– Я знаю это, Мирпуа… Но ты можешь поручиться, что, если я удовлетворю все твои требования, Монсегюр устоит?

– Кто может поручиться в этом, Наставник! Разве мир этот не паутина, протянутая между добром и злом? Укрепите Монсегюр, и я сделаю все, чтобы она не порвалась под нами! Согласитесь, хорошо укрепленную крепость все же легче защитить. Должен сказать, что особое беспокойство внушает мне северо-восточная стена. В том месте, где проходит насечка, ее необходимо спрямить. Простите мне невольное кощунство, но до праздника солнцестояния еще далеко, притом астрологи давно уже составили календарь на много лет вперед… А ведь именно в этом месте враг оказывается вне досягаемости наших стрел. Стену не только необходимо спрямить, но и усилить здесь выступом.

– Одним словом, ты хочешь превратить Монсегюр в простую крепость, – тихо подытожил епископ.

– В неприступную крепость, Наставник. Притом временно! Когда настанут лучшие дни, ничто не помешает нам вернуть Монсегюру прежний облик.

– Боюсь, что такие дни настанут не скоро, – вздохнул епископ. – Монсегюр не только последнее наше убежище, Мирпуа, но и последнее святилище. Если нам предстоит умереть здесь, то мы хотели бы умереть достойно, в полном сиянии нашей веры. В этом все дело. Не в упрямом фанатизме, как ты, наверное, думаешь, отнюдь.

– Зачем же умирать, Наставник? Зачем? Разве нет у нас подземного хода, наших тайных пещер? Да и путь на Юссон пока еще свободен! Разве не можем мы отступить, если почувствуем, что военное счастье нам изменяет?

– Оно давно уже изменяет нам, рыцарь! Да и куда мы можем отступить, если вся страна предана огню, мечу и разбою? Во имя чего нам спасать себя? Ради каких целей жить? Нет, Мирпуа, катакомбы предназначены для другого. Мы спрячем там до срока наш невидимый свет, наше сокровенное знание, Мирпуа, нашу тайну. Нам же предстоит иное. Мы должны умереть, принять мученическую смерть – вот что мы должны… Это нелегкое дело. Но труднее всего ждать, пока оно, наконец, свершится… Ожидание это страшнее смертной страды.

– Но зачем? Зачем, Наставник? – шепотом крикнул комендант и упал перед епископом на колени. – Ведь они сожгут нас!

– Да, сожгут. Но пламя наших костров навсегда останется в людских сердцах. Оно-то и обессмертит нашу веру. И когда настанет день возрождения и люди кинутся искать сокровище Совершенных, тогда и станет видимым сокрытое в подземельях сияние. Ты понял меня, Верующий?

«Понял, Совершенный, понял, Наставник», – хотел ответить комендант, но только беззвучно пошевелил губами и, все так же стоя на коленях, поник головой перед черной тенью, окруженной остывающим светом прорезанного в толстой каменной кладке окна.

– Говорят, они убивают всех. – Голос, наконец, возвратился к нему. – И женщин, и стариков…

– Да. Таков приказ папского легата. Но и сами они таковы, эти люди тьмы, рожденные на ночных зимних кладбищах из холодного пара могил… Лишь случайно и изредка даруют они жизнь тем, кто принимает их веру и целует их крест – орудие варварской пытки… Ты бы хотел купить жизнь такой ценой?

– Я? Нет, Наставник, конечно же, нет! Я солдат и готов умереть в бою. Но, сознаюсь, Совершенный Наставник, пытка страшит меня и костер тоже страшит… Не смерти боюсь, а муки телесной, Наставник.

– Если случится, что ценой формального вероотступничества можно будет сохранить жизнь, я разрешаю тебе это, Верующий, – мягко сказал епископ и, сделав шаг к коленопреклоненному воину, возложил на его склоненную голову сухую и легкую старческую свою руку. – Ты понял меня? То же передай от моего имени своим людям… Но не сейчас, а тогда… Ты понимаешь – когда… Верующие могут бороться за свою жизнь любыми путями, когда оружие будет выбито из их рук. Клянитесь и лжесвидетельствуйте, но не раскрывайте тайны. Вот мой завет. Мы же, Совершенные, должны будем принять муку. Иначе все вы, кто только останется в живых, утратите веру в душе своей, и дети ваши, и дети детей ваших останутся глухими к зову истины. Только костром своим поддержим мы пламя наших пещерных факелов. А теперь иди, рыцарь. Вели заделать амбразуры и пробить новые – никаких иных перестроек я не разрешаю. Если суждено дожить нам до великого дня солнцестояния, мы встретим светило, имя которому Добро, так, как велят нам наши священные свитки… А людей своих обрадуй, что караван с золотом и самоцветами благополучно прошел. Папа не получит наших сокровищ. Даже если и падет Монсегюр, вера не погибнет. Она будет тайно гореть невидимым факелом в неведомых подземельях, пока не настанет время выйти на солнечный свет, перед которым все людские огни только тень. Еще можешь сказать, что близится помощь, не называй лишь сроков, чтоб не было отчаяния, если помощь вовремя не поспеет… Хозяин Юссона уже отправил нам сыр, мед, пшеницу и масло… Не знаю только, послал ли он еще и людей. И если послал, то сколько? Десять? Двадцать?..