Вместе с письмом Иван вложил сэкономленные за время службы две десятирублевки.

Подумал. Опять вынул письмо. Улыбнулся и написал, что теперь, мол, Катя может посматривать в газеты.

Место на заставе для Терехина определилось сразу и прочно: в числе самых отстающих. «У Очкасова на левом фланге»,— шутили пограничники.

К «экземпляру № 1» обстоятельства припрягли «экземпляр № 2».

Очкасов признавался неоднократно, что попал в «пограннчники-горемычники» из-за писарской ошибки, из-за путаницы на призывном пункте, уверял, что ему служба на границе, да еще в таком адском климате противопоказана, жаловался на «бездушную медицину», сипло кашлял, давал всем слушать, как у него «свистит» в груди.

Терехин чуть ли не с малолетства спал и видел заставу, соской выкормил щенка, в лазарете не оставлял свою мечту, дождался направления на боевую заставу. И вот теперь шел «в паре» с Очкасовым.

После первой встречи с Терехиным начальник заставы капитан Светлов не раз думал о новичке, с удивлением замечая, что чувствует себя в чем-то виноватым перед ним... Он ловил на себе невольные взгляды Терехина, в которых сквозили укор, растерянность, удивление.

Как-то в часы массовой работы Светлов зашел в комнату политпросвет работы.

— Говорят, вы академиком стали?—обратился он к Терехину, стоявшему с указкой в руке возле карты мира.

— У него большие сдвиги,— заверил капитана замполитрук, а сам покосился на сидевших бойцов: там послышался смешок.

— Терехнн может показать на карте новостройки, угольные бассейны, границы Советского Союза обвести, назвать государства, с которыми мы в соседстве, главных агрессоров выделить, — доложил замполитрук. — Правда, с наводящими вопросами...— добавил он.

— Неплохо для начала,— обрадовался капитан.—Давайте потолкуем. Расскажите, Терехин, о своих краях, о новостройках, которые сами видели.

Иван вспыхнул, удивленно посмотрел на капитана, опустил голову.

«Посмеяться пришел надо мною»,— мелькнула у него мысль.

— О своей области расскажите,—подбадривал бойца Светлов.

«Хочет отправить домой... Ну что ж... Не гожусь»...

Терехнн почему-то вспомнил, как его, совсем маленького, чуть не переехал фургоном зажиточный односельчанин Стенька Копчик. Вырвала брата из-под копыт лошадей Катя. Фургон прогрохотал, едкая пыль закрыла улицу, а Иван и сестренка, катались у плетня, обожженные навощенным кнутом...

— Товарищ Терехнн, вы не забыли вопрос?— капитан внимательно всматривался в хмурое лицо бойца.

Терехин облизнул пересохшие губы.

Опять представил свое появление на заставе, первую встречу с капитаном... так опозориться!.. Боец выронил указку и заспешил к двери.

— Что с вами, товарищ Терехин?.. — взволновался замполит. И тут же «подарил» многообещающий взгляд одному из бойцов, который хохотнул в кулак.

— Пусть идет, — спокойно сказал капитан. — К заставе нелегко привыкнуть. А смеяться тут нечего. На первых порах многие лыка связать не могли.

— Он все понимает, чувствует, а высказать не может...— заговорили другие бойцы.

— Чувствует — хорошо, но нужно, чтобы знал, особенно умел. От этого «умел» часто зависит жизнь пограничника.

Капитан задумчиво поглядел в окно. К казарме уже подползла, полная неожиданностей пограничная ночь.

— Кому в наряд — приготовиться! — приказал начальник заставы и вышел.

Очкасов и Терехин так и шли «в паре». «Слава» Очкасова была невольно перенесена и на Терехина. Да и сам новичок немало способствовал этому своими выходками.

Однажды старшина, заметив как «упорно» овладевает снарядной гимнастикой Очкасов, подозвал Терехина.

— Видели, как старается Очкасов? А вы почему на турнике плохо работаете?

— Амур не пускает.

— Как же это так?— вскипел старшина.

— Я поднимаю ноги, хочу на турник закинуть, а он меня за штаны и вниз, не лезь, мол, опять ногу сломаешь!

— Что? Как вы сказали?

— Собака мне мешает...

— Так вы не берите ее. Тоже мне тренера нашли.

— А я и не беру. Это мне чудится, будто он хватает меня за ноги...— объяснил Терехин и глаза его сердито заблестели.

— Этого еще не хватало! Если вам чудится — лечиться надо!— вышел из себя старшина.

— Это вам, товарищ старшина, чудится, что собачонка мешает на заставе и ее можно не кормить!..— одним дыханием выпалил всю свою обиду Терехин.

— А! Вот куда!— старшина удивленно посмотрел на бойца, как будто увидел его впервые.— Этак вы, значит, разговариваете со старшиной? Придется вам с картошкой на кухне подискусировать...

Терехин любил хозяйственную работу, не увиливал от нее. Старшине это пришлось по вкусу. Как-то, уезжая за фуражом и продуктами, он взял бойца с собой. Но по дороге вспомнил, что начальник заставы в двенадцать часов дня будет проверять подготовку служебных собак и в первую очередь Амура, выросшего на заставских харчах благодаря щедрости повара.

— Возвращайтесь на заставу. Вечно с вами канитель!— напутствовал старшина Терехина.

Старшина вернулся из поездки ночью, а бойца все еще не было.

— Опять выкинул номер!— злился старшина.

— Седлать коней, — приказал капитан: — Мне тоже коня! Захватите какие-нибудь вещи Терехина, чтобы дать понюхать Амуру... Старшина, вы укажите место, где ссадили бойца с брички.

Амур отыскал Терехина к утру в болотах «Гнилого Леса». Боец попал в трясину. Она засосала его по самую голову. Одной рукой он держался за надломанную толстую ветку, свисавшую от дерева, а в другой сжимал карабин.

— Хотел на ветке перепрыгнуть через «окно», а она не выдержала,— доложил Терехин, когда его вытащили. Счищая с обмундирования болотную ряску, он ласково отпихивал Амура, который бил его лапами, хватал зубами, фыркал и радостно урчал.

— Зачем вы забрались в лес?—спросил Терехина капитан.

— Хотел напрямик— ответил боец, выжидательно поглядывая на Светлова.

Капитан ничего не сказал, молча вскочил в седло.

Старшина подумал, что начальник напрасно няньчнтся с Терехиным.

— На него взыскание нужно наложить за самовольство,— сказал он по дороге на заставу.

— Наложим на него, да и не только на него.

Старшина помрачнел.

В тот же день капитана срочно вызвали на сборы.

А у Терехина новая беда. Амур сорвался с привязи и передрался со всем заставским «окружением». «Арату» лапу повредил, черному петуху старшины вырвал хвост. Теленка Лыска гонял по двору до тех пор, пока тот, ошалев от страха, не влетел в кухню и не попереворачивал все кострюли и тарелки. Хорошо еще, что в котел не угодил.

Старшина вызвал Терехина в каптерку и без обиняков приказал застрелить Амура.

— И доложите об исполнении.

Терехин побледнел и быстро вышел.

— Ну, наш Тереха совсем скапустился, — покрутил головой Очкасов.— Зима наступает, в секрете и холодно и боязно, был бы себе истопником на заставе, на своем Амуре дровишки возил... Так надо же: расстрел вышел кобельку от старшины.

— Отстань, глотошник! Лучше чулок с шеи сними!—сердито огрызнулся Терехин.

Вечером вернувшийся со сборов капитан зашел в казарму и при бледном свете ночника увидел Терехина. Тот стоял у окна в одном белье, прижавшись лбом к замерзшему стеклу, и всем своим видом выражал скорбь.

— Терехин! Зайдите ко мне,— пригласил Светлов и первый пошел к выходу.

Выслушав бойца, Светлов достал папиросы и переложил их из пачки в портсигар.

— Закурите?— предложил он Терехину.

— Спасибо, товарищ капитан, закурю.

Оба молча задымили:

— И вы выполнили приказание старшины?— спросил начальник.

— Заместитель по политической части приказал отставить самосуд над Амуром.

— Так в чем же дело? Почему переживаете, не спите?

— Ну, как же можно, товарищ капитан? Ведь я Амура совсем махоньким с моста принес, молоком поил, соской, считайте, выкормил. В военкомате мне разрешили взять его на границу. Потом в лазарете лежал — не бросил, а здесь — застрели, да еще сам, своими руками.