— Да, отдаю! — резко ответил Невский. — И от других требую того же. Это вовсе не жестокость. Тяга к справедливости, если хотите. Я по профессии — психолог, и не в моих правилах судить, а уж тем паче обвинять людей. Меня всегда волнует подоплека.

Вот ты и соврал, с грустью подумал он. А чем же ты занимался вчера, что ты делаешь сейчас? И на что, в сущности, готов направить силы завтра? Можешь ли ты, положа руку на сердце, сказать, сколько раз уже за последние дни вот так честно, бесстыдно-правдиво врал?

— Вы ставите ее на одну доску с убийцей! — волнуясь, выкрикнул майор.

Невский утвердительно кивнул.

Я ведь сначала не хотел, подумал он. Хотелось просто как-то защитить себя. И все-таки — ввязался в это дело. Долг? Несомненно. Желание быть объективным, беспристрастным — до конца? Вот тут не знаю. Может быть. И даже не желание само по себе, а — инерция желания. Дурацкое слово какое-то: "желание"!.. Чего? Истины, любви? Погнался и за тем, и за другим, а оказалось, что они — несовместимы. И необходимо выбирать. И вот я — выбрал. Радости, надо сказать, никакой. Что ж, это естественно.

— А может быть, она — сама?.. — вдруг шепотом спросил Афонов.

— Нет, — замотал головой Невский. — Тут я буду стоять до конца. Вряд ли Лидия Степановна сама убивала. И не потому, что женщина, не потому, что столько ран на теле мужа говорят: убийца был жесток и, без сомнения, силен — едва ли это женская рука. Хотя конечно же бывает всякое. Но в данном случае — нет. Чересчур уж, знаете, рискованно — самой-то! Ей ведь долго жить потом хотелось — на свободе и по-настоящему шикарно!.. Это все определяло. Ну, а что касается убийцы. Убежден: убийцу она знала. Не могла не знать! Кто б там ни затевал все это преступление и кто бы ни руководил!..

— Да, разумеется, — немедленно откликнулся майор. — Я как-то упустил из виду: нож, галоши.

— Это все пустое! — отмахнулся Невский. — Просто атрибуты, элементы декорации. Уж их-то мог использовать любой! И суть не в них.

Невский умолк, задумчиво глядя в раскрытое окно.

— Что же, славно. Трамвай, кажется, поехал. Меня устраивает ваш подход, — удовлетворенно заявил майор и даже позволил себе широко, по-дружески улыбнуться. Он вновь почувствовал себя на коне. — В таком случае главный — для вас, ну, и для нас! — вопрос снят. Мотив понятен. Почти все преступнички, как говорится, в сборе. Но хотел бы я знать, кто же укокошил эту тихую старушку?!

— Да уж, тихую, видали мы таких. — пробурчал Невский себе под нос.

На мгновение в памяти встал недавний эпизод.

Лестница в санатории. И на площадке, перед зеркалом — двойник.

А потом — трагедия на пустынной железнодорожной насыпи. Неведомый убийца в оранжевой куртке, сломя голову бегущий с места преступления. И испуганные, ненавидящие глаза Тыриной.

— Если б я не знал, что это не я, то я бы сказал: убийца — я, ответил Невский, грустно глядя на майора.

— Превосходный довод, ничего не возразишь! — Афонов ядовито покривился. — От Куплетова, я думаю, и вовсе пользы никакой. Вот на голову мне свалился!..

Опять задребезжал телефонный звонок.

— Разбил бы иной раз! — сделал страшные глаза майор, однако трубку снял. — Алло!.. Кто говорит? Мордянский? Так. А Чикин где? Так. Пусть не пропадает. Хорошо, я слушаю внимательно. — Сколько-то времени Афонов держал трубку возле уха просто так, но вскорости придвинул к себе трепаный блокнот и распахнул его. — Конечно, я прекрасно понимаю. А нельзя ли покороче? Нет? Тогда я все записываю. Только громче — плохо слышно!..

Пока Афонов чиркал у себя в блокноте, строя рожи и сопя, Невский снова попытался увязать друг с другом главные события минувших дней.

Картинка вырисовывалась вроде бы логичная, правдоподобная, и все же.

Больше всего его раздражала в ней нахально-вызывающая, наглая фигура незнакомца — чересчур отчетливая, чтобы пребывать в тени, и вместе с тем до неприличия аморфная — буквально пальцем в нее ткни, и не заметишь, как насквозь пройдет рука. Приметы — есть, но все они — чужие. Парадокс!

Меж тем Афонов кончил говорить, повесил трубку и с удрученным видом, словно бы не зная, чем еще заняться, начал перелистывать блокнот вперед-назад, покуда не захлопнул его вовсе.

— Дожили! — сердито буркнул он.

— А что такое? — вмиг насторожился Невский.

— Чикин на заводе посетил столовую — совсем изголодался, невтерпеж ему, мальчишке! — вот его и прохватило. Пропадает, видите ли, двух шагов не может отойти!.. Талант сыскной, гроза убийц!.. Мордянский — тот умнее: взял из дому бутерброд. Пожалуй, далеко со временем шагнет, когда-нибудь мне будет на замену. Надо непременно поощрить — копнул парнишка в нужном месте, глубоко.

— Еще какие-то известия? Про Ломтева?

— Нет. Бери вбок, в туманный Альбион! — решил блеснуть отменной эрудицией и чувством юмора Афонов. — Стало быть, новинка номер раз. Хотя. на кой черт это все теперь?! Морока только лишняя.

— И все же?

Невский опустился в кресло, изготовясь слушать.

— Ну, что Мордянский рассказал?.. — мгновенно потускневшим голосом завел майор. — Он выяснил: в ту пятницу, когда в Мостова бахали из-за реки, с завода уволились трое. На пикничок-то директор поехал к обеду, а увольнялись — утром, и он лично подписывал приказы. Репутация у всех троих, так скажем, не ахти. Ну, двое — что? Уехали из города совсем, теперь в соседней области работают. Пока нормально.

— Вы фамилии их знаете?

— Сейчас взгляну. — Афонов снова пролистнул блокнот. — А, вот они! Трупцов и Разгибаев. Разгибаева я помню — ух, мошенник! А Трупцова никогда не видел... Ну и хорошо! Как говорят: мужик с кобылы — бабе легче. Или как там верно? Впрочем, все равно!.. Пусть в стороне от нас, в соседней области, бузят. Не сомневаюсь: забузят — и снова их взашей. Такой народ!..

— А третий? — подсказал нетерпеливо Невский. — Как его фамилия? И кто такой?

— Фамилия?.. Да плохо было слышно, я боюсь, неточно записал. Ну, то ли Саскин, то ли Васкин — что-то в этом роде. Кто такой? Разнорабочим числился...

— Его Бутусов знал?

— Наш славный оружейник? — прихихикнул вдруг майор. — Должно быть, знал. Они ж в одном цеху работали. И вообще: завод не так чтоб и огромный, там друг друга все — в лицо-то уж, по крайней мере! — знают. Я так полагаю. Вот. На работе этот Саскин был большой проказник: выговоров у него — вагон и малая тележка, так сказать. Да и с директором, с Мостовым то бишь, был все время на ножах. Мордянский рассказал: бывало, этот Васкин в мыло пьяный на завод с утра придет и — кочевряжится при всех, к начальству лезет: спирту, мол, хочу, шампунь совсем осточертел!.. А у Мостова спирт всегда был про запас — валюта заводская. Да и в городе ценим напиток — если надо что приладить, починить. За деньги так старательно не сделают, как за граненых полстакана. Люди ценности на этом свете различают...

— Ну так что же Васкин-Саскин? Чем еще он знаменит? — осведомился Невский, подавляя набежавшую улыбку. — Не сидел — ни разу?

— Было дело, — покивал майор. — Сидел. Три года.

— А за что?

— С двумя дружками кассу в городском автовокзале пробовал обчистить. Взят на месте преступления. А после срока в город возвратился и с тех пор безвыездно — здесь. Ну и нюх у вас, Михаил Викторович! — деланно восхитился Афонов. — Как на кого подумаете — так тот и в самом деле. Тянет вас к ним, тянет!.. Ну, шучу! А эти приключения у Саскина давненько были — почитай, двенадцать лет назад. Или тринадцать. Мне Мордянский диктовал, но я опять же — не расслышал. Впрочем, разницы-то нет! Он эти годы, Васкин то есть, жил довольно тихо. Относительно, конечно. Вот — квартиру получил. Большая нынче редкость: однокомнатная! Сам себе хозяин. Собственный-то домик лучше, но и это — праздник.

— В общем, все — как у людей, — сказал со вздохом Невский. — Ну, а с кем живет?

— Один. Семьи нет: ни родителей, ни жены, ни детей. Так, во всяком случае, Мордянский говорит. А Чикин, обормот, сходил в столовую и отдувается теперь!.. — Как видно, мысль о втором подчиненном мучила майора постоянно. И в какой-то мере унижала — тем, что, будучи глупейшей, появляется всегда некстати. — Совершенно одинокий человек. Возможно, оттого и пьет. Но что при этом любопытно — так Мордянскому рассказывали на заводе, — скряга был — первейший сорт!.. Ужасный скопидом. Деньгу любил.