Клодина Уинтроп крутилась подле министра всякий раз, как представлялась возможность, флиртовала с ним, улыбалась и строила глазки. Интересно, на что она рассчитывала? Она получила то, чего просила. Чем она теперь недовольна?

— И поэтому она так зла из-за грубого поведения министра, что после пира намерена сообщить госпоже Шанбор и всем гостям, что министр самым жестоким образом принудил ее.

Далтон немедленно навострил уши.

— Изнасиловал, как она говорит. И именно на изнасилование она намерена пожаловаться жене министра. — Тереза повернулась и взмахнула кисточкой из беличьего меха. — А заодно и Директорам из Комитета Культурного Согласия, ежели таковые будут присутствовать. И, Далтон, если Суверен будет на пиру, все это может приобрести довольно неприятный оборот. Суверен вполне способен поднять руку, требуя тишины, чтобы дать ей возможность высказаться.

Далтон превратился в одно сплошное ухо. На пиру будут двенадцать Директоров. Теперь он знал, о чем собирается говорить Клодина Уинтроп.

— Она так и заявила, да? Ты собственными ушами это слышала?

— Да, — уперла Тереза руку в бок. — Ну разве не здорово? Ей бы следовало знать, что такое министр Шанбор. Что он переспал с доброй половиной всех женщин поместья. И теперь она намерена раздуть из этого целую историю? Вот переполоху-то будет! Далтон, я тебе точно говорю, она что-то затевает.

Тереза стала рассказывать о чем-то еще, но Далтон перебил:

— Что говорят о ней другие женщины? О намерениях Клодины?

Тереза положила кисточку на трюмо.

— Ну, все мы думаем, что это просто ужасно. То есть я хочу сказать: министр Шанбор — человек значительный. Да он же в один прекрасный день вполне может стать Сувереном! Ведь наш Суверен уже далеко не молод. Министра могут призвать на Трон Суверена в любой момент. Это жуткая ответственность. — Глядя в зеркало, она достала заколку для волос, затем повернулась и потрясла ею у мужа перед носом. — Министр ужасно загружен и очень много работает. И имеет полное право на безобидные развлечения. И женщины не возражают. Никого это не касается. Это их личная жизнь, которую совершенно незачем выставлять на всеобщее обозрение. К тому же маленькая дрянь сама напросилась.

С этим Далтон поспорить не мог. За всю свою жизнь он так и не сумел понять, как женщины, будь то благородные андерки или простушки хакенки, могут строить мужчине глазки, а потом удивляться тому, то тот поднимается, фигурально выражаясь, в атаку.

Конечно, та девушка, Беата, слишком юна и неопытна, чтобы разбираться во взрослых играх. Не предвидела она, как Далтон предполагал, и участия Стейна в этой истории. Далтону было даже немного жаль девушку, хоть она и хакенка. Нет, она не заметила притаившегося Стейна, когда восхищенно улыбалась министру.

Но прочие живущие в поместье и взрослые женщины, приезжающие из города на пиры и приемы, — те прекрасно знали, что такое министр, и у них не было оснований возмущаться.

Далтон знал, что некоторые лишь немного обижались, когда не получали какого-нибудь вознаграждения. Короче, пряника. И тогда это улаживал Далтон. Находил подходящий пряник и старался наилучшим образом убедить их, что пряник придется им по вкусу. Некоторые мудро принимали щедрый дар — большинство именно этого и хотели в первую очередь.

Далтон нисколько не сомневался, что женщины поместья всполошились, прознав о намерениях Клодины. Многие из них побывали в постели министра, соблазненные ореолом власти. И у Далтона имелись все основания полагать, что те, которые еще не побывали там, к этому стремятся. А Бертран либо еще не добрался до них, либо не пожелал. Как и предыдущий министр, он имел обычай назначать сотрудников поместья лишь после знакомства с их женами. Далтону уже пришлось отказать от места одному человеку потому лишь, что Бертран счел его жену слишком плоской.

Жаждущим лечь под министра не было конца, а министр отличался ненасытностью. Впрочем, у него имелись определенные требования. Как многие мужчины в возрасте, он предпочитал юных.

И в отличие от многих мужчин в возрасте имел возможность удовлетворять свое пристрастие, не посещая городских проституток. Бертран Шанбор избегал шлюх, как чумы, опасаясь подцепить какую-нибудь заразу.

Бертран Шанбор имел постоянный источник здоровых молодых женщин с ограниченным опытом и определенной внешности. Они добровольно слетались на огонек практически неограниченной власти.

Далтон ласково погладил Терезу по щеке. Ему посчастливилось заполучить женщину, не только разделявшую его честолюбивые планы, но и в отличие от многих разборчивую в способах их воплощения.

— Я люблю тебя, Тэсс.

Удивленная неожиданной лаской, она взяла его ладонь обеими руками и осыпала поцелуями.

Далтон не знал, чем заслужил ее. В нем не было ничего, что могло привлечь такую славную женщину, как Тереза. Она — единственное, что он заполучил не одним лишь усилием воли, сметая всякое сопротивление и убирая все препятствия со своего пути. В нее он был безумно влюблен.

Когда добрые духи сочли возможным забыть все ошибки, совершенные Далтоном, и наградить его этим пряником, Далтон, не размышляя, вцепился в дар мертвой хваткой.

В страстные мечты, которым он предавался, гладя в полные обожания глаза Терезы, вмешалась действительность.

Клодиной придется заняться вплотную. Ей просто необходимо заткнуть рот. Далтон перебрал в уме все, что можно предложить в обмен на молчание. По сути, абсолютно всем безразличны похождения министра, но обвинение в изнасиловании, выдвинутое благородной дамой, может повлечь за собой крупные неприятности.

Среди Директоров есть и такие, что придерживаются воздержания. Директора Комитета Культурного Согласия очень пристально следят за теми, кто может стать Сувереном. Некоторые хотят видеть следующим Сувереном человека, отличающегося более строгими правилами. И они имеют право отклонить любую кандидатуру.

После того, как Бертран Шанбор займет кресло Суверена, то, что думают Директора, не будет иметь ровно никакого значения. Но до того, безусловно, их мнение очень важно.

Клодину необходимо заткнуть.

— Далтон, ты куда?

— Мне нужно лишь написать и отправить записку, — ответил он уже от дверей. — Я скоро.

Нора со стоном потянулась, решив, что уже рассвело.

Мысли ворочались медленно. Больше всего на свете хотелось спать. Соломенный матрас промялся так уютно. Вечно он принимает уютную форму, когда пора вставать.

Сейчас муж шлепнет ее по бедру. Джулиан всегда будит ее незадолго до рассвета. Нужно работать. Может, если полежать тихонько, он позволит ей понежиться еще несколько минут, несколько сладких мгновений.

Сейчас Нора просто ненавидела мужа за то, что он вечно будит ее до рассвета, шлепает по бедру, говорит, что пора вставать и браться за работу. А потом тут же принимается насвистывать, когда она сама еще пытается предаваться напоследок сладостной дремоте.

Нора перевернулась на спину и с трудом открыла глаза. Джулиана рядом не было.

Ее мгновенно прошиб холодный пот. Сна не осталось ни в одном глазу. Она села. Почему-то отсутствие мужа вызывало в ней острое беспокойство.

Неужели уже утро? И скоро рассветет? Или еще ночь? Мысли метались. Нора пыталась сообразить, что происходит.

Она поглядела на угли, которые положила в очаг перед тем, как лечь спать. Горели лишь самые верхние, значит, времени прошло совсем немного. В слабом свете Нора увидела, что со своего матраса на нее смотрит Брюс.

— Мама? Что случилось? — поинтересовалась старшая дочка, Бетани.

— Что это вы оба не спите?

— Мама, мы ведь только легли, — захныкал Брюс.

Ну конечно, так оно и есть. Она так устала, так смертельно устала, убирая весь день с поля камни, что провалилась в сон, едва коснувшись головой подушки. Они вернулись домой, когда стало слишком темно, чтобы продолжать работу, поужинали и сразу легли спать. Нора все еще чувствовала во рту привкус мяса и молодой редиски. Брюс прав. Они только что легли.