Но амулет был не просто украшением — золотой треугольник слился с плотью Судьи. Кожа на груди мужчины была покрыта волдырями и шрамами, будто кто-то вдавил в нее горячий металл, как в мягкий воск свечи, позволив плоти вокруг затвердеть. Часть цепочки проходила сквозь ключицу и сухожилия шеи Судьи, и тот был теперь постоянно с ней связан. Гранат в центре светился насыщенным, тлеющим магическим огнем.

— Что с вами случилось? — Бэннон ахнул.

Каменный, обвиняющий взгляд чародея обратился к молодому человеку.

— Я стал Судьей. Преступления, по которым в течение многих лет я выносил приговор, были в основном мелкими — нападения, воровство, поджог, прелюбодеяния. Иногда случались убийства или изнасилования, но главное случилось здесь, в Локридже… — Мужчина проскочил мимо них водянистым взглядом, поверх их голов, будто призывая духов. — Именно здесь я изменился. Жила тут одна женщина, Рева, — начал он рассказ, — у которой были три прекрасные дочери: самой старшей восемь лет, младшей только три. Женщина была довольно привлекательна, как и ее дочери, но муж ее — звали его Элис — возжелал другую. Он изменял своей жене, и когда Рева узнала об этом романе, то решила, что это ее вина, — что она уделяла слишком много внимания своим дочерям в ущерб мужу. Рева в отчаянии хотела вернуть любовь своего мужчины, — волшебник произнес это с отвращением, — и сошла с ума. Она задушила всех своих дочерей, пока те спали, чтобы убедиться, что дети больше не встанут между ней и мужем. Ей казалось, что Элис полюбит ее сильнее. Когда муж пришел домой той ночью, после тайной встречи с любовницей, Рева с гордостью показала ему свое деяние. После раскрыла объятия и сказала, что ее жизнь и ее сердце теперь снова принадлежат только ему. Элис, увидев своих дочерей мертвыми, взял топор из поленницы и убил свою жену, нанеся шестнадцать ударов.

Выражение лица Судьи оставалось бесстрастным, когда он излагал свою историю.

— И когда я пришел, чтобы судить Элиса, то коснулся его лба. Все мы думали, будто знаем, что произошло. Я же призвал силу своего амулета, и узнал всю историю целиком — познал мысли виновного и его черное, отравленное сердце. Зная ужас преступления его жены, я обнаружил, что сделал этот человек на самом деле. Да, он убил свою жену после того, как та погубила их дочерей. Не было никаких возражений по поводу злодеяния, что совершил Элис, и некоторые даже ему сочувствовали. Но только не я. Я обнаружил в Элисе самую отвратительную вину, потому что он убил Реву не из-за ужаса ее преступления, как ожидали мы все. Заглянув в сердце Элиса, я увидел, что на самом деле он считал свою семью помехой, и был доволен тем, что ее не стало, используя это как оправдание, чтобы избавиться от неугодных ему близких. Он считал, будто все сойдет ему с рук. Грех мужчины заполнил меня, зарядив амулет его преступлением. Магия усилилась, и я выпустил ее в диком неистовстве. Я был зол и переполнен гневом и заставил Элиса ощутить свою вину, заставил его испытать тот момент самого величайшего, самого сильного ужаса — он вошел в его разум, в нем же и застыл. Я превратил его в камень в то мгновение, когда он испытал самую сильную, самую мучительную вину его жизни, заставив переживать этот ужасный момент.

Судья издал протяжный вздох.

— И выплеск той магии освободил меня. — Волшебник коснулся шрама, где амулет слился с плотью на его груди. — Я стал не просто магистратом, не просто тем, кто раскрывает правду обвиняемого. Я стал Судьей. — Голос чародея становился все более и более зловещим. — Моя обязанность — защитить эти земли. Я должен найти любого, кто несет в себе груз вины. Я не могу позволить путешественникам пройти через горы в плодородную долину за их пределами. Я должен остановить распространение греха.

Бэннон громко сглотнул и сделал шаг назад, вскинув меч.

Никки не двигалась, хотя была готова сражаться.

— И ты судил всех этих людей таким же образом?

— Всех. — Судья обратил на нее бесцветный взгляд, леденящий кровь. — Только тому, кто без вины дозволено пройти дальше. — Он сузил глаза. — И в чем твоя вина, колдунья?

— Моя вина — не твоего ума дело, — дерзко ответила Никки.

Впервые она увидела, как тонкие, бледные губы Судьи подернулись, что могло означать некую тень улыбки.

— Увы, но очень даже моего.

Гранат в его амулете засветился.

Никки отреагировала, когда что-то коснулось ее, готовая высвободить магию, но внезапно обнаружила, что не в состоянии ничего предпринять. Ее ступни застыли на месте, невозможно было двигать ни руками, ни ногами.

Бэннон ахнул:

— Что… происходит?

— Я — Судья. — Мужчина шагнул ближе. Вплавленный амулет в его груди стал пульсировать. — Наказание, которое я назначаю для всех преступников, заключается в том, что они должны испытывать момент своей наибольшей вины. Беспрестанно. Я сделаю тебя каменной в этой изящной позе, чтобы ты находилась в том наихудшем моменте до тех пор, пока длится само время.

Ноги Никки похолодели и налились свинцом. Она не могла повернуть голову, но краем глаза увидела свою руку и черное платье — все стало белым. Становилось каменным.

— Тебе нечего бояться, если ты непорочна, — продолжал мужчина. — Я — Судья, и ты предашься справедливому суду.

Он подошел ближе. Никки попыталась найти способ бороться, призвать магию, но глаза ее затуманились. В голове возник жужжащий рев, словно ее наполнил рой тысяч пчел.

Никки едва могла видеть чародея, но до нее дошли его мрачные слова:

— Увы, во всех этих землях мне еще, видимо, только предстоит найти кого-то совершенно безвинного.

Когда магия Судьи сомкнулась вокруг нее, как стиснутый кулак, Никки изо всех сил сопротивлялась, но тело оставалось неподвижным, а мозг словно окаменел — она едва могла мыслить. Это была ловушка.

Темный волшебник, должно быть, ощутил мощь ее дара и атаковал так, что Никки не смогла сопротивляться — заклинанием, с которым она никогда не сталкивалась прежде. Плоть стала твердеть и кристаллизоваться. Само время, казалось, остановилось. Теплые тона ее кожи превратились в холодный, серо-белый мрамор. Никки почувствовала, как сдавило легкие и невероятно потяжелели кости.

Зрение затуманилось, когда стали каменеть глаза. Голубые зрачки, потрескивая, затвердели, и последним, кого она увидела, был Бэннон, с его длинными рыжими волосами и бледным, веснушчатым лицом. Выражение лица юноши часто было таким невинным, таким веселым и далеким от реальности, что действовало Никки на нервы. Теперь, однако, оно выдавало отчаяние и муку. Челюсть его отвисла, рот скривился, и, хотя в ее ушах взревел звук внезапно ворвавшейся тишины, Никки будто бы услышала, как тот сказал «котята», прежде чем стать полностью каменным — скульптурой человека, погребенного под лавиной невыносимой скорби и вины.

Когда мир в глазах Никки поблек, все, что она смогла увидеть, было кошмарными отголосками ее прошлых поступков. Ее воспоминания всплыли, будто тоже оказались сохранены в превосходно высеченном камне. Ужасные, будоражащие воспоминания…

Вздрогнув от воспоминания встречи с призрачной армией, проявившейся посредством кровавого стекла, Натан покинул сторожевую башню. Одинокий и настороженный, он пробирался через темный, зловещий лес, когда солнце опустилось ниже линии холмов.

Волшебник не ожидал, что этот незапланированный поход займет так много времени, но такой опыт оказался очень ценным: он много увидел и узнал, хотя бы ради исторической значимости. Эти земли Древнего мира пропитались кровью давних битв, что вели мелкие полководцы друг против друга после установления великого барьера, отделившего Новый мир во время древних войн волшебников. Изучать историю было одно, а вот пережить ее — совсем другое.

Натан пробирался через длинные тени, направляясь назад, в сторону еле заметной дороги, по которой он шел со своими спутниками, но опасался, что в сгущающихся сумерках пройдет мимо тропы.